Обозрение русской провинциальной поэзии

1994 — 1997

В редакцию журнала «Русская провинция» приносят и присылают не только рукописи. Со всех уголков современной России и бывших ее окраин почта, часто с опозданием, доставляет свертки с поэтическими книгами.

Сегодня поэзию издают много и часто за свой счет. И причина тому — не спрос и не относительная дешевизна издания сборника стихов по сравнению с книгой прозы… Под произведениями, собранными за одной обложкой, часто стоят даты, между которыми — десятилетия… Только ныне могут увидеть свет книги авторов (признанных и малоизвестных), творчество которых — неотъемлемая часть литературного процесса ушедшей и нынешней эпохи. Новое в этих стихотворных сборниках то, что реплики некогда начатого их авторами, но не имевшего продолжения по цензурным или иным причинам поэтического монолога легко и просто подхватываются в сегодняшние дни, превращаясь, наконец, в откровенный диалог.

При всем тематическом и стилевом разнобое поэзии «нутряной» (Солженицын) России второй трети 1990-х годов совершенно отчетливо обнаруживается то, что с ней в русскую литературу возвращается всегда свойственное ей ощущение человеческого существования в полную силу. В ней обретает прежнее значение не только жгучая политическая публицистика, не только отчаянный надрыв острых идейных споров… В ней — здоровое понимание жизни как таковой: с любовью к близким — сыну, отцу, матери, дочери…, с терпимостью к непонятному, с постижением веры в Бога, с трудным осознанием государственного и национального единства, что, собственно, искони составляло существо бытия русского человека.

«Обозрением книг русской провинциальной поэзии» журнал начинает цикл статей, библиографических обзоров, посвященных русской региональной литературе. Не претендуя на их всеохватность, «Русская провинция» силами критиков, ученых и простых читателей накануне XXI века пишет свою книжную летопись русской литературной жизни и ждет у себя новых книг авторов всей России.

Белавин И. Равнины осени: Стихотворения, поэма, поэтические переводы. Москва: “Carte Blanche”, 1997. 112 с. ISBN 5-900504-11-6.

Нет ничего сложнее и многозначительнее, а, быть может, и просто запутаннее в любой литературе, чем словотворчество авторов, чье мировосприятие обременено глубокой литературной традицией, освоенной в библиотеках, университетских аудиториях или, наконец, в «башнях», подобных ивáновской. Ни об этом ли рассуждает в стихотворении «К вопросу о литературной традиции» Игорь Белавин, чье творчество, несомненно, принадлежит именно к такому разряду отечественной поэзии. «…О том, как жить, спроси у Мандельштама…, Смешай-ка дурь Рембо с трагической иронией Нерваля. …Но гуще всех — закваска Бомарше!». Не потому ли в сборнике так много стихов о поэтах и поэзии. И, конечно же, не случайно предыдущая книга автора называлась «Чужие голоса». Стихи Белавина словно рождены разными эпохами, как и его переводы. Он и в последних очень разнообразен: от немецкой романтической поэзии до гениев ХХ века — Рильке и Гауптмана. Центральное произведение сборника — поэма «Уроки этики». Эпиграф — из Осипа Мандельштама: «Чудовищная, как броненосец в доке, Россия отдыхает тяжело». Главная проблема — Россия ХХ века, место действия — век XIX, XVIII и далее — в глубь истории…

…Итак, начнем! С кого начать? С Петра…

Как ни крути, начало всех начал —

В его делах. Давно не мыт, но в мыле,

Неукротим, как танк, он воплощал

Идею государственности…

…Опережая «Миги» и «Фантомы»

Один вопрос: откуда мы и кто — мы?»…

«Уроки этики», законченные еще в 1989 году, как это свойственно подлинной поэзии, в значительной мере предопределяют события начала 1990-х годов: «народ вразброд, у власти — нервный тик… А что — поэт? Поэту сделан втык. Сюжет не нов…». Конечно, сюжет не настолько нов, чтобы его нельзя было предугадать. …Но нóвы не только слова, а и само свойственное поэту ощущение: «Россия спит. Поэт идет в кабак…». Вот это как раз далеко не вечная для России истина. Источник этого, с позволенья сказать, «интеллектуального пессимизма», характерного всему сборнику и всем темам, которых бы не касался поэт, не время, в которое творит Белавин, а эпоха и традиции, через которые он воспринимает современность. Собственно и вся стилистика книги «архаична», в чем и признается сам поэт в давшем ей название стихотворении «Равнины осени»: «…Но я вернусь в сентябрь, и вы, Учителя, Меня опять настроите как скрипку!». По прочтении сборника оказывается, что и Эйхендорф, и Платен, и Гейм, и многие другие не отказались сыграть на этой скрипке главную партию. Только собственную партию поэта в этом многоголосье, если не словесном и духовном «базаре», не всякому удается расслышать.

Бондарев Н.И. Угасший день: Стихи. Смоленск: Бюро пропаганды художественной литературы, 1997. 32 с., без ISBN.

«Угасший день» — название для поэтической книги, которая могла бы отметить итог творчества опытного мастера. Как ни жаль, с авторами из русской провинции до сих пор происходит иначе. …Это первый стихотворный сборник Николая Бондарева, занимавшегося в студии поэта Виктора Смирнова. Но широтой тем, «ровностью мастерства» и качеством подбора материала он вправе претендовать на нечто большее. Невозможно назвать все темы, волнующие поэта в этой книге: образы возникают один за другим, мотивы, столь разные, незаметно переходят друг в друга. Немного о любви, немного о природе, немного о злой действительности — и получается, что пришло «время называть себя счастливым» (из первой строчки первого стихотворения могло бы получиться неплохое имя для книги), время писать обо всем — о жизни. Это так, если бы не случайные даты под художественно равноценными текстами — 1984, 1993…

Нужно сказать, что несмотря на это поверхностное временное и идейно-тематическое многообразие сборника «Угасший день», при его чтении совершенно не замечаешь конкретных временных ориентиров. Вот это, что из строк пятнадцатилетней давности, кажется, написанным сегодня.

…Земля истерзана пожарами

В водоворотах облаков,

Как будто дьявол водит фарами

Из окровавленных веков.

А вот это, недавнее, в знакомых рубцовских интонациях, — вчера.

Я прикован давно и бессрочно

К тем местам, где родился и рос,

К перелескам, болотам и кочкам,

И к цветам, что легли на прокос…

Но ведь и такое восприятие стихов Бондарева — сиюминутное, происходящее подсознательно, сквозь ткань тонких человеческих эмоций — объясняет уже и сам поэт. И в этом сокрыто осознанное и принятое как неизбежность понимание своего особого поэтического назначения.

Незримой связью нас соединяет

Энергия неведомых частиц,

Когда меж нами током пробегает,

Как в чреве туч мерцание зарниц…

…Понимание, выраженное уже и в самóй сильной поэзии Николая Бондарева.

Грибков-Майский В. Милая или История любви: Любовная лирика, стихи и песни. Тверь: СИТЕС, 1998. 48 с. ISBN 5-7703-0055-8.

Купидоны со стрелами, свечи, розы с острыми шипами, бокалы недопитого вина, романтический силуэт дамы, лица которой мы так и не увидим, и — театральный занавес… Подобной многозначительной (для тех, кто знаком с жизнью тверского театрала) графикой украсил со вкусом изданный сборник Грибкова-Майского художник О. Хомутов. Все стихотворения Грибкова (а иногда он пишет не от лица героя, а от лица его прекрасной дамы), даже если они начинаются не с нее, заканчиваются именно ею — любовью… В этом чувстве Грибков — типичный Дон-Жуан: такая любовь скорее всегда живет в герое, чем разжигается в нем героиней. Очень жаль, что этот сборник нельзя так просто взять и прослушать. Ведь и сам голос автора, и выраженная в интонации эмоция, и музыка его постоянного композитора-соавтора И. Данилиной могут превратить черную вязь слов в увлекательный спектакль. К сожалению, если поэты много и долго говорят о любви, то всегда начинают повторяться и, совершенно забывая о законах соединения слов, иногда подчиняются власти необузданной эротичности.

К твоею девственной груди

Прильну небритою щекою.

Наверно, я тебя не стою.

Наверно, скажешь: «Уходи!»

Но перед тем, как говорить,

Отдай себя…

Впрочем, все немногие технические огрехи на фоне современной отечественной песенной поэзии могут быть прощены Грибкову. Но все-таки самым точным эпиграфом к такому творчеству может стать риторическое утверждение автора из стихотворения «Осень поздняя»: «…Хватит слов! Заждалося вино». Поэтому очень даже своевременной оказывается здесь же реклама местного ресторана на восьмой странице. Всегда имеющая спрос «ресторанная поэзия», которую можно петь и не слушать, под которую можно пить, есть и пускать редкую слезу.

Ларионов А. За белым светом снегопада: Стихи. Омск: Русь, 1996. 32 с., без ISBN.

Анатолий Ларионов издал сборник стихотворений, большинство из которых написаны на вечную тему любви, правда, если задуматься, в поэзии давно уже не существует никаких других тем, кроме вечных. Точнее сказать, что это лирика уверенного в себе зрелого мужчины, взявшего не одну женскую высоту. «В женщине должна быть загадка», — эпиграф к одному из стихов центральной части сборника может показаться тривиальным. И словно предчувствуя упрек в банальности своих сочинений, на последней странице автор сам заранее готовит ответ.

— Вот вы, товарищ с усами,

Не бойтесь, идите поближе.

Знаете, что вы банально дышите.

Попробуйте дышать ушами,

Получается?..

…Не бывает пошлости в любви поэта, но это и не любовная лирика: она почти не встречается у самоуверенных мужчин. Герой поэзии Анатолия Ларионова не способен воспринять разрыв как трагедию. Ему не жаль ни «потраченных попусту лет», «ни боли сердечной», а в память врезается только «острый запах домашних котлет», приготовленный «ею». Его дама — не богиня, а простая женщина, которая не сможет догадаться и о причине блеска в любящих глазах: «Отчего глаза блестящие?» Скажешь ты: «От фонаря». Но герой и не требует от нее большего.

…Плачь, родная. Одиночество

Предсказал себе я сам.

Но не верю в дар пророчества,

Верю высохшим слезам.

Легко и спокойно он чувствует себя лишь «на свободном пространстве стиха», через которое и в котором ищет «земного постоянства». В стихах ему не изменяет здоровое чувство реальности, и, с присущей лишь уже многое познавшим мужчинам безмятежностью, он смиренно говорит о них («не волшебницах, не феях») без гнева и грубого слова. Но при этом рука никогда не поднимется сжечь «твои чужие письма», и каждую «капельку тепла» ее хочется сохранить… Оборвать излюбленный мотив («…Есть тема: безответная любовь. Я больше не пишу на эту тему»), как бы поэт не заставлял себя это сделать, во второй части ничего не удается… Сквозь промелькнувший публицистический запал «Гибели Гипербореи» (Гиперборея, конечно же, — современная Россия), приземленную нежность родственных стихов (матери, деду, бабушке) вновь вырывается из сердца прежняя тема (…Полно, милая, полно дуться, Коль пришла, уходить смешно), наводящая на мысль о грозящем Ларионову хроническом однообразии, смертельном для поэзии и поэта...

Мазин В. А. Пристань радостей и печалей: сборник стихов. Сургут: Информационно-издательский концерн «Северный дом», 1997. 112 с. ISBN 5-8260-0277-8.

В первой книге поэта Владимира Мазина собраны его стихотворения с середины 60-х годов до современности. Центральная тема «Пристани…» — родной Нижневартовск, деревня Ларьяку, место рождения Мазина, хантыйская земля, своеобразная культура северного народа. Величественные кедровники, раздольные речные плесы и шумящие лесные ручьи — глухая тайга, а рядом красота иного происхождения — рукотворного: «старинной рубки дом», рыбацкий звонкострунный наркасьюх… Между этими двумя мирами цивилизация возвела непреодолимые преграды — для Мазина же подобных границ не существует. Чтобы научиться говорить языком природы, поэт прежде должен уметь молчать при свободных звуках «ручья-шептуна, ручья-болтуна» «и слушать смех потока». Спокойное вслушивание в таежную жизнь и определяет эмоциональный тон стихов Мазина о родном крае. И тогда наблюдения над первозданным миром могут многое объяснить в мире осмысленной человеческой жизни.

Жара томила, гнула вьюга,

А ты роняла семена.

Одна, без спутника, без друга

Давала детям имена…

О ком это? …Вроде бы и не о женщине, а — по названию — о сосне. Но в то же время и о человеке, о матери, об одиночестве — о смысле жизни. «Пристань…» — сборник очень разнообразный по темам, стилистике, качеству и технике поэтического мастерства. Это, кстати, характерная особенность большинства поэтических книг, появляющихся в последние годы в русской провинции. Для многих их авторов первая книга оказывается главной и последней — итоговой. Некогда трагическая невозможность печататься в советской литературе стала сегодня причиной появления уникальных стихотворных сборников, которые обретают особый многозначный смысл. Стихотворения «Пристани…», разделенные десятилетиями, подчас не просто спорят друг с другом, не просто по-разному говорят об одном, а передают мироощущения разных эпох.

Пахомов И. Раздумий россыпь: Стихи и поэмы. Воронеж: Профессиональный союз литераторов, 1994. 64 с., без ISBN.

Первая книга стихов Ивана Пахомова из донского села Гороховка Верхнемамонского р-на Воронежской области. Сочная народная поэзия, насыщенная характерной лексикой, сказовыми интонациями, свойственными фольклору многочисленными повторами, оттого песенная. Крестьянский мир Пахомова замыкается в ограде своего дома, в проблемах и лицах кровно близких ему людей: внучек, друга, старого учителя, сына Саши и т. д. Вторую часть сборника составили исключительно посвящения и акростихи. Две поэмы, одна из которых — «Ах, песня, песня…» — так же посвящена маме, а вторая — «Донские минеры» — памяти брата. В отдельных строках Пахомов стилистически сближается с лучшими образцами русской крестьянской поэзии от Кольцова с Никитиным до Твардовского. Эпическая традиция последнего особенно дает знать о себе в поэмах.

Перминов Ю. Потому и живу. Омск: Книжное издательство, 1997. 72 с. ISBN 5-85540-386-6.

Вторая книга стихов Юрия Перминова. Еще не так давно было принято говорить о школах и направлениях русской поэзии. Если подобные высказывания были бы возможны сегодня, то главную линию раздела проложили бы точно по 101-ому километру, отделяющему столицу от Русской Провинции. Одно государство — два мира: вот последний аргумент против географического детерминизма. Привожу финальные строки из четырех стихов, следующих в сборнике один за другим: «Жили были они через стенку, и… лежат на погосте одном»; «Не так мне страшно жить под сатаной, как помирать…»; «Жизнь к закату. Старуха к земле…»; «Уже и моя догорает лучина…». Конечно, это катастрофическое однообразие, можно посчитать досадным недосмотром автора. Но оно слишком очевидно, развивается и задано уже в эпиграфе-двустишии к сборнику.

Утро. Мыши отпищали —

Отскреблись. В избе — покой.

Утоли мои печали,

Солнце… я смурной такой…

Еще недавно в ответ на такую поэзию кто-нибудь из критиков, не задумываясь, написали бы: «деревенщик». А теперь стало еще более просто и понятно, что так пишут в провинции, в сáмой России. Брошенная на произвол судьбы страна в начале 90-х годов — без хлеба, без воды, с красными помидорами на балконах и — свежие кладбищенские холмики… А посреди всего этого — жизнь и поэзия о жизни, такая же изломанная, хаотически разорванная уже на интонационно-ритмическом уровне. И еще одиночество… «Рычит экран. Моей не слышно лиры <…> Всю ночь гремели мусорные ведра, а вот звезда с звездою — ни гу-гу». Отсюда свойственный стихам Перминова риторический диалог, волнующие художника-человека непреходящие и самые бренные русские вопросы без ответов, которых, к тому же, оказывается так много, что «…раскинешь мозгами — каюк». Дурдом, Красный уголок, Ламбада, «Тампакс», Микула Селянинович, «Гоголь с Гегелем, Бабель с Бебелем», «Херши», лирика Катулла, «не сходящий с афиш — Фриш…» — этот жизненный бред переходит в само слово. Где-то мелькнет Есенин, где-то Рубцов, где-то древние классики. Жизненный хаос существует вопреки внутреннему ощущению поэта. Тяжелые темные стихи: может быть, как и жизнь их автора. Почти ничего о любви. Но смелые, честные и с четким осознанием того, что в жизни нельзя исцелиться: нужно научиться жить со своими болезнями. И именно благодаря тому, что Юрий Перминов положительно не соглашается с абсурдом — жизнь обретает смысл: «…Книга жизни еще не прочитана мной, <…> «продолжение следует».

Петров Алексей. Наши дни: Стихотворения пенсионера. Новгород, 1997. 80 с., без ISBN.

В тревожные годы последнего десятилетия из разных уголков русской провинции часто приходили известия о том, что та или иная крестьянка, тот или иной рабочий, а однажды и бывший секретарь обкома КПСС вдруг брали в руки кисть, мольберт, записную книжку с пером и начинали творить — картины, поэзию, прозу, поражая своих современников невесть откуда взявшимся художественным даром. Такое событие, как «стихотворения пенсионера» Алексея Петрова, из того же ряда. Подзаголовок сборника предупреждает уже и поэтические (жанрово-стилевые) особенности преданного гласности словотворчества. Это преимущественно зарифмованная повседневность, обыденность, судачество стариков на исторические мотивы в сквере у подъезда: «Генсек и поэт» (О Сталине и Мандельштаме), «Его десятилетие» (о Хрущеве), «Маршал Г.К.Жуков»… Характерен и набор тем, свойственный для читателя «Правды» и «Советской России». Когда читаешь подобную поэзию, то, совершенно не обращая внимания на ее неказистое устройство, удивляешься той глубокой и в то же время простой мудрости, с которой ее авторы, обитатели русской провинции, воспринимают действительность, а более того саму историю России в ее многовековой преемственности.

Рачков Н. Б. Избранная лирика. 1970-1997. СПб: «ЛИО РЕДАКТОР», 1997. 160 с. ISBN 5-70-58-0319-2.

«Избранная лирика» — итог 35-летней поэтической деятельности поэта из г. Тосно Николая Рачкова — объединяет стихи уже известные читателю по трем последним книгам автора. Тем желанней для опытного художника возможность композиционно иначе использовать поэтический «материал». Тем более, что Рачков художник такой силы, при которой из пяти глав сборника — «Памятный дом», «Средь туманов и трав», «Купава», «Вестники чуда», «Свет мой лазоревый» — могли бы получиться самостоятельные книги. Истинный поэт проявляет себя в таланте писать свежо, вновь и вновь трогая за душу, о том, что давно кажется общеизвестным и незаметным. Это могут быть пронзительные зарисовки русской природы…

Влажный холод идет от земли.

Сколько звезд опадет до рассвета!

Улетают от нас журавли.

Бабье лето стоит, бабье лето…

…Природы всегда одухотворенной у Рачкова присутствием человека.

…Горький мед исцелованных уст,

И рубашка дыханьем согрета…

Отцветает рябиновый куст.

Бабье лето стоит, бабье лето.

Это могут быть размышления о смысле жизни…

А где начало всех начал,

Где вечной тайны сердцевина?

В свой срок мы только материал

Для гончара.

Мы — прах. Мы — глина…

Верный признак неподдельной поэзии — не прекращающееся желание, вслушиваясь, цитировать и цитировать. При первом же знакомстве с лирикой Николая Рачкова оно возникает и не проходит. Безупречный метрический ряд стиха, во многом подчиненный лучшим образцам отечественной классической поэзии, давно отмеченная у Рачкова особая музыкальность и песенность придают его поэзии не просто особое благозвучие. Они создают совершенный смысловой рисунок, существенная нагрузка в возникновении которого принадлежит разного рода повторам — главному средству смысловой инструментовки стиха. Техническая сторона стиха ничуть не уступает у Рачкова его образно-метафорической насыщенности… «К бадье деревянной колодца привязанные журавли», «…вдовы — русские рябины в глуши послевоенного села», «даль в рубашке лепестковой…», «зари июньской розовое пламя выжигает росы на губах у трав» и т. д. — такое ощущение, что новые, трогающие своей девственностью мотивы и образы можно бесконечно черпать из его поэзии.

Небо рвали зарницы на полосы,

Ослепляли, как жаркая медь.

Целовал я пушистые волосы…

…Жаль удачи ненайденной? Полноте.

Нет, не жаль и поломанных крыл.

Все ничто, если Вы меня помните.

Все ничто, если я не забыл.

Такая поэзия помнится долго, если не сказать вечно… Вечная поэзия, затаившаяся где-то в медном колокольном звоне, в черемуховой воде русалочьего омута, в полете русской тройке и большой талант все это услышать.

Родченкова Е. (Новик Е. А.) Стихия: Лирика. Псков: Отчина, 1997. 104 с. ISBN 5-87177-024-х.

Третья книга Елены Родченковой, одного из самых молодых и талантливых авторов Псковской земли, посвящена памяти русского поэта Игоря Григорьева. В сборник вошли как стихи разных лет, так и самые последние. С особой женской точностью Родченкова оставляет под своими произведениями конкретные — до месяца и дня — даты, словно ведет поэтическую летопись своей жизни. Но если кто-то вдруг заглянет в сводки информационных агентств, то (несмотря на то, что названия нескольких стихотворений — «Жизнь», «Чечня»… — говорят сами за себя) не увидит ничего общего между безумными страстями, в которые постоянно погружен человеческий мир, и спокойным умиротворенным состоянием поэтессы.

Не по небу, не по земле —

Между ними — на стоге сена —

Я плыву на хмельном корабле

Величаво, как королевна.

Из ромашек венок плету —

Свет и солнце в живой короне.

Голос властный мой на лету

Ловят кони, а я — на троне…

Это смелое откровение — вовсе не признание в полной отрешенности от проблем бренной жизни, хотя, быть может, у женщины на это больше прав, чем у мужчины…

О жизни знаю я многое.

А лучше бы и не знать…

У Бога я — босоногая,

Убогой мне — благодать!

Да и сама тема поэта и поэзии, чтобы там не говорили феминистки, в «дамских» стихах всегда решалась по-особенному. У Родченковой возникает не менее своеобразное метафорическое, но в то же время в рамках христианской традиции, ее решение.

Срублю-ка я две тоненьких осины,

Крест смастерю и вязаное платье

На этот крест осиновый надену,

Как пугало поставлю в чисто поле.

И Бог его увидит и полюбит…

…Женское распятье «платья-поэзии» — оригинальный многозначительный символ. И чем святотатственней может показаться мысль о матери, распятой на кресте, тем возвышенней и непорочней становится утверждение внутренней силы женщины-поэта, несущего свой «рукотворный крест».

Роженков А. Волчье лыко: Стихи. Тверь: ТОО «Русская провинция», 1997. ISBN

Третий сборник серии «Поэты русской провинции», выходящей при содействии Русского общественного фонда А. Солженицына. В коротком предисловии коллега Алексея Роженкова по цеху поэтов «Русской провинции» Г. Безрукова замечает: «когда я читаю новые твои стихи, подмечая новый философский подход, все ж не могу отделаться от — почти песенного — «В середине лета зацветают липы…». …В стихах Роженкова песенность не исчезла: теперь она пришла в самую смысловую их ткань. Но долго ли может «петь» поэт из самой окраины, из глухомани…, вдруг задавшийся пронзительным вопросом:

…Есть ли кому-нибудь дело

В эту холодную рань,

Что здесь забылось, истлело,

Что здесь таит глухомань?

Разнообразны русские напевы — это и разудалая звенящая частушка, и мерный скромный тон хороводной, и отчаянный надрыв ямщицкого воя. Так много их и в стихах Роженкова. Вот, словно поминальный плачь:

Заболела, угасает мать.

Знает разум, сердцу не понять.

Как ни думать, что ни вспоминать —

Виноват, любил я скупо мать.

А вот и ямщицкая грусть, всковырнутая в простой деревенской душе повсеместным бездельем:

Скучно сидеть без работы.

Что-то начнет прибирать.

Станет у зеркала: кто ты?

Рано еще помирать.

У Роженкова раскрывается оригинальность платоновского героя — простолюдина философствующего типа, способного все понять, разобрать по элементам механизма и вновь собрать, устроить свою неустроенную жизнь. Читая новые стихи новых пишущих, а не почивающих на лаврах тверских поэтов, обнаруживаешь удивительную закономерность. В противовес очерствелости, бездушности они хором говорят об одном: о живой душе, которая хочет жить. У Роженкова эта живость, неистрепанность его души очень чувствуется. В том числе в самой технике стиха, которой могут позавидовать и некоторые «авторитеты». Вот, что «таит глухомань» — искренность, честность, подлинный талант, которому ничего не нужно, кроме одного…

Только имя доброе в народе

Я желал бы честно заслужить…

Сигарев Е. Гнездовье Кутха: Стихи и поэма. Петропавловск-Камчатский: Издательский Центр типографии СЭТО-СТ, 1997. 120 с., без ISBN.

Последний сборник камчатского поэта Евгения Сигарева, ныне обосновавшегося в Твери, изданный к 300-летию присоединения Камчатки к России. Традиционная советская реалистическая поэзия, в которой откровенная гражданская позиция, неотделимая от принципиальных проблем современности, соединяется со знаниями истории освоения русского Севера и корякской мифологии. Сразу же обратим внимание на то, что в ранее преимущественно эпический строй поэзии Сигарева все сильнее проникают острые публицистические мотивы. Откровенно-обличительное начало, отличающееся у поэта и особой иронической интонацией, достигает вершины в третьей части «Дорожное эхо».

…Кто урвал, с того и взятки гладки,

Не урвал — виновен без вины.

От земель закатных до Камчатки

Слышно, как дерутся паханы.

Четыре главы соответствуют разным направлениям мысли автора, показывая одновременно и разные пространственно-временные планы: глубокую древность («Ветры с Востока»), недалекое прошлое («Человеку дарят мелодию»), предстающее в восприятии художника как время «людского тепла», «музыки сердца» — «был день хорош, он заново придет», дикий современный мир («Дорожное эхо»), в котором правит «ярмарочный зуд». Наконец, взгляд поэта обращается в будущее («Шелест алых парусов»). Конечно, в самой поэтической ткани все это разграничивается гораздо сложнее, чем в нашей схеме. Но сама композиция сборника строится очень прозрачно и развивается от эпоса через публицистику к лирике. Походы казачьих ватаг, судьба атамана Атласова, думы контр-адмирала Завойко, знакомые каждому жителю Камчатки приметы ее пейзажа — Мильковский зимник, бухта Русская, местечко Эссо… Из осмысления этих реальностей возникает значительный, не без налета свойственной мировосприятию поэта оптимистической (Сигарев — морской офицер, командир пограничного корабля, а куда в океане без оптимизма?) иронии, образ Камчатки-»галерки страны». Открывается то, что именно отсюда виден не только разыгрываемый в стране спектакль, но и все его зрители.

На камчатке шаманы камланью верны —

По неделе пургует галерка страны.

По неделе сидим, не нужны никому,

Налегаем на чай,

Кроем белую тьму…

Особой интонацией верности человеческой дружбе и памяти проникнуты строки стихотворений и поэмы «Гнездовье Кутха», адресованных основателю корякской литературы, рано ушедшему из жизни писателю Георгию Поротову. И хотя о степени мастерства известного поэта, организатора камчатской литературной жизни говорить не приходится, они — едва ли не лучшие в книге. Наиболее полное взаимопонимание между художником и читателями возникает в те мгновения, когда первый вещает об общепонятном, о человеческом. Это могут быть и точные бытовые зарисовки («Жанночка»), и посвящения («Памяти Андрюши Сигарева», «Вечер поэзии»), и серьезные размышления, обращенные в вечное («Шелест алых парусов», «Скоро лебеди улетят»).

Соколова Л.Л. Яблоко раздора: Стихи и баллады. Брянск: Придесенье, 1995. 93 с. ISBN 5-85584-036-0.

Третий сборник брянской поэтессы Ларисы Соколовой представляет собой лирико-философское осмысление действительности, порожденное противоречиями современной эпохи. «Слезным утром я из стен постылых вышла, чтоб на людях тайно встретиться с любимым», — строки первого стихотворения задают тон всей книжке, обращая внимание на парадоксальную связь частного и общего, интимного и планетарного в мире человека. Вслед за ними просто и фамильярно следует обращение к Сергею (Есенину).

Твоих берез костры отполыхали,

Пошла на снос последняя изба…

В отдельном виде все это — детали,

А в целом — нашей Родины судьба.

…Вот уже звучат ритмы языческого заговора: «Одолень-трава, одолей бед неслыханных силу черную…», и ведьма превращается в святую… …Так может писать именно женщина, способная чувствовать «свежую силу увядших цветов» и объясняться устами ветхозаветной Евы: «Пусть этот мир насилия и зла, Но в нем обняться можно с милым сердцу». А если нет милого? Покориться Божьей воле или… Отсюда и вырастает глобальная для поэтессы дилемма христианства и язычества, души и плоти, выраженная в стихотворении «Яблоко раздора», которое дало название книге и завершает ее.

Крещеной я с рождения не была,

Хоть мать меня на жизнь благословила,

И в этом что-то истинное было,

Чего душа осмыслить не могла.

Так и мечется душа лирического героя Ларисы Соколовой между страстной любовью и тихой христианской умиротворенностью, пока, кажется, не обнаруживается выход в своеобразном компромиссе.

…Поклонись природе до земли,

чтобы в храм души твоей вселился

тот, кого унизить не смогли

те, в ком тьмы хозяин раздвоился…

Эти слова вложены в уста художника-отшельника. Вообще тема «художник (Леонардо Да Винчи, В. Высоцкий, И. Тальков) — Бог — дьявол — толпа» сквозная для сборника, отсюда возникает и очень свойственный стихотворениям Соколовой мотив глубоких раздумий, метаний встревоженной души. Избавление от отчаяния и сомнений в Божественном, от неуверенности в собственных силах она находит то в гимнах телесному или духовному соединению с родственной творческой душой, то в проповеди аскетизма и одиночества.

Суворов М. Предчувствия: Стихи и поэмы. Тверь: ТОКЖИ, 1997. 56 с. ISBN 5-85457-096-3.

Михаил Суворов — самый плодовитый тверской поэт второй половины ХХ века: быть может, вопреки или благодаря своему печальному недугу — слепоте. Но уже со своих ранних поэтических книг, первая из которых вышла в 1958 году, он избрал особое отношение к жизни и стихотворчеству, игнорируя, если такое возможно, свой недуг… Перспектива творить необычно, обостренно-чувственно, «не так, как все…», прикрываясь своей «уникальностью», мало прельщала Суворова, во всяком случае он ею никогда не злоупотреблял. Иначе бы мог вырасти поэт редкостного чувствования мира, прислушивания к нему… Суворов же выбрал другой путь: пристального вспоминания зрительных образов своей юности. Сейчас еще рано говорить почему… Быть может, это было решение художника, опасавшегося потерять характерную описательность определенного слоя русской поэзии. Быть может, это был исключительно человеческий шаг… Но последний стихотворный сборник Суворова, хотя как и прежде демонстрирует мощное стремление жить так, как живут все, писать так, как пишут все… — поэты, тем не менее уже даже назван для него нехарактерно. В «Предчувствиях», кажется поначалу, до предела сокращается присущее ранним стихам Суворова желание добавить миру живописности и цвета, и большую силу приобретают звуковые метафоры и образы. К тому же здесь (что впрочем было заметно и ранее) можно обратить внимание на свойственную складу стиха Суворова разговорность. В нем всегда было много вопросов, обращений, случайных риторических реплик, повисающих в воздухе… Но самым интересным кажется появление именно в «Предчувствиях» поэмы «Глаза», претендующей на уровень программного произведения.

Четыре строчки или пять —

И вся несложная глава.

О, помоги, Природа-Мать,

Искать и находить слова!

Ослеп мальчишкой — горе в дом.

Палитра неба и земли

На сердце не легла крестом:

Воскреснуть люди помогли…

Поэма «Глаза», наконец, показывает всю парадоксальность внутреннего мира «слепого» художника и одновременно раскрывает до сих пор не угасшее стремление М. Суворова разнообразить колорит его словесного творчества, (а точнее — уподобить, приблизить его к современной «зрячей» поэзии, тем самым лишив естественной уникальности) нежелание смириться… И, выдавая смятение чувств, звучит признание.

Я понимал, когда писал,

Что всех цветов не соберешь…

Другим поэтам повод дал…

У них побольше будет прав

Для самой радужной раскраски.

Удовиченко М. Бодашки: Стихи для детей. Омск: Изд-во ОмГПУ, 1997. 36 с. isbn 5-8268-0171-9.

Книжка детских стихотворений, талантливо иллюстрированная художницей Галиной Кузнецовой. Трогательные, легко запоминающиеся понятные короткие стихи с умело вписанными в них игровыми и познавательными элементами. Можно только сожалеть о невозможности издать все это в цвете большим тиражом. А пока маленьким россиянам приходится довольствоваться безудержными фантазиями «Уолта Диснея».

Шитякова Т. Ю. Стихи. М.: РИФ «РОЙ», 1994. 32 с. ISBN 5-89956-016-9.

Сборник стихов поэтессы из Сочи Татьяны Шитяковой. Спокойная женская поэзия, проникнутая мотивами и образами, которые могут родиться только в душе половины человечества. Но откуда-то всплывает та же, свойственная провинциальной поэзии начала 1990-х годов, ежечасно щемящая душу боль, «крик скорби в мертвой тишине…». Многие стихи Шитяковой созданы словно в ответ размышлениям А. Ларионова на «женские» темы, а еще точнее — подтверждение его едва ли не главной мысли об их (женщин) «загадочной» сущности, призванной вечно изумлять.

Зная, что чуда не будет,

Вскоре об этом забудет,

Но, лишь слегка, удивится

В час, когда Чудо свершится.

Яркий знойный полдень и нежная ночь, буйство красок черноморского побережья и черно-белое кино, лазурный блеск морской волны и холодная тьма океанских глубин — на этом контрасте цветов строится художественное сознание Татьяны Шитяковой… Если бы кто-то обратил внимание на то, как и что пишут местные бальзаковские дамы, обремененные некоторым литературным вкусом, то сразу бы понял: «бальзаковского возраста» у русских женщин нет.

Им некуда спешить,

Им нечего желать,

И все, чему не быть,

Устали вспоминать.

…Нет возраста у русских поэтесс.

© Владимир Кузьмин // Русская провинция, № 3, 1998