вторник, 20 августа 2002 г.

Слетают с листов торопливые звуки

Бежецкие мотивы: сборник стихов. Тверь: Издательство А. Ушаков и К°. 2002, 500 экз., 80 с., ISBN 6-900971-16-3.


У слова «мотивы» есть устаревшее значение – «голоса». В этом смысле новый коллективный сборник бежецких поэтов собрал под одной обложкой голоса 19 стихотворцев древнего города: от мала до велика

Бежецк со своей глубокой историей, людьми этого города, их помыслами и делами, природа окрестностей – все это легло в ткань поэтической книги в немалой степени и благодаря ее составителю Галине Кукушкиной.

Поэтическим собраниям подобным «Бежецким мотивам» свойственно определенное внутреннее противоречие. Создаются они обыкновенно к каким-то торжественным датам и событиям, а оттого небольшие книжечки одновременно претендуют на некий энциклопедический уровень. Их еще любят называть маленькими антологиями поэзии. Из текстов лирических, относящихся к жанрам поэзии изящной, приходится слагать своеобразную художественную летопись-эпос города, района, края. Не случайно их составители непременно отдают предпочтение пейзажной лирике...

Вот и несколько стихотворений Галины Кукушкиной-Волоховой, которые открывают поэтическую тетрадь, представляют своеобразие бежецкого ландшафта.

Три реки – три сестры: Похвала, Остречина, Молога.

А на них – городок. Прячет в зелени буйной дома.

В Петербург да в Москву бежечан зазывают дороги,

Но столичного лета дороже тверская земля.

Это почти проза, а в ней непозволительно повторяться... Но Галина Кукушкина вновь и вновь признается в верности своей малой родине: «Пусть кому-то столицы нравятся // Я же, Бежецк, всегда с тобой!». В результате на четыре небольших текста с десяток повторяющихся сравнений и образов – «молоко тумана», «фиалковый дурман», «черемухи млеют в ночи от дурмана» и прочее...

Родной городок – это та художественная грань, которая подчиняет себе творческое внимание едва ли не всех бежецких поэтов. Для большинства из них она разворачивается в поэтическом пространстве широким горизонтом «скромной» местной природы, знаками исторического прошлого и современности. То есть, как у Галины Кукушкиной, в текстах, например, Светланы Гусевой, Геннадия Ершова, Дмитрия Лизуна, Виктора Луговского, Александра Соколова, Марины Труновой и других Бежецк прежде всего воплощается в акварели городского и окрестного пейзажей. Я бы сказал, что это стихи о ландшафте жизни, где трепет вызывает уже само движение тумана по Мологе ранним летним утром или величие старинных особняков, а человек со своими эмоциями формально вытесняется из этого пространства, отходит на второй план. Бежецк великолепен сам по себе, вне зависимости от моего присутствия в нем – утверждают бежецкие авторы. Это подчеркнутое уважение к городу, величие которого создавалось веками и не нами, обнаруживает себя, например, в следующем поэтическом переносе. Героем стихотворения становится слепневский дом.

...Светлый дом слепневский, окна в сад.

И всегда гостей он встретить рад.

Половицы скрипнут в такт шагам.

Старый дом откроет душу вам!

...Синей комнаты святая благодать.

Нам о многом эти стены могут рассказать.

Мать Марию помнит юной этот дом,

И хранит он свято память о былом.

Светлана Гусева, «Дом поэтов»

Или, например, у Геннадия Ершова – «...Дремлет Бежецк – родной городок, // Как ребенок в своей колыбели... <...> Низко ветви склонив, под окном // Спит рябина в зеленой косынке». Оставим незамеченной распространенность, использованных тропов, и вновь спросим: а где же человек? У Анны Андреевны Ахматовой в слепневских стихах человек был непременной частью этой «скудной природы», но почему-то он едва ли не полностью исчезает как объект из пейзажной лирики наших современников.

Да, конечно, в сборнике есть несколько посвящений известным и не очень бежечанам (Надежде Соколовой, А. Мошонкиной, Василию Андрееву, Александру Пушкину), но в целом остается двойственное и очень настораживающее впечатление, что сама грубая жизнь на этом малом пространстве тверской земли не для поэзии. Возможно, такова идея составителя сборника. Но мы говорим об этом еще и потому, что в провинциальной поэзии до сих пор существует неверная оценка ценностей. Либо повседневность полностью владеет авторами, и тогда стихи превращаются в посредственные частушки (мы отмечали это недавно, говоря о книге одного торопецкого поэта). Либо наши самодеятельные стихотворцы улетают в такие вселенские дали, что их стихи, минуя ступень поэтическую, превращаются в просто-таки мистические гимны.

Вот среди немногих исключений стихотворение «Беженцы» Валентина Преображенского...

У калитки теснились беженцы.

Кто с поклажей, а кто и без.

Мы несли им водички свеженькой...

Речь правда идет о конце сороковых, но актуальность темы не только самому тексту придает особое звучание, но и дает автору более широкие возможности для изобразительной работы со словом. ...Гораздо большие, чем у сочинителей картинной пейзажной лирики.

Еще одно стихотворение господина Преображенского, правда, несколько вычурное.

Где клены и липы на листья сливают

Зеленый огонь с голубым,

Во мраке беседки о чем-то мечтают,

И тает сиреневый дым.

Слетают с листов торопливые звуки,

Как звуки знакомых имен.

И сыплются звезды в раскрытые руки

Деревьев, впадающих в сон.

Можно ли точно сказать, о чем этот текст, пересказать его? Нет, маловероятно... Он о многом, как самые настоящие стихи. В том числе и о бежецких поэтах и поэзии...

Из робкого любования миром, который живет вокруг тебя, из витиеватых дум о нем, рождаются торопливые песни, но, взлетая к небесам душ человеческих, находя отклик в них, они возвращаются на землю... Одни падают незаметно. Другие – летят звездами... и поэтическими тоже.

Новая поэтическая тетрадь бежецких поэтов дает нам уверенность в том, что среди этих в разной степени талантливых стихотворцев (а не только в глубине древнего Бежецка) будут еще долго рождаться новые поэтические звезды. И когда-нибудь – самой первой величины...

© Кузьмин В. Слетают с листов торопливые звуки [Бежецкие мотивы: сборник стихов. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 20 авг.

пятница, 2 августа 2002 г.

Поэт без биографии

К 75-летию со дня рождения Валентина Соколова (З/К)

Лучший русский поэт ГУЛАГа Валентин З/К прожил жизнь свою в слове и лагерных муках – без имени и фамилии. Не осталось жизнеописания, и из стихов – лишь самое малое...

Тверитянин Валентин Соколов из тех немногих людей творчества, которые небезразличны к внутреннему голосу совести. Их души и сердца, звучащие в полную силу, – горький упрек обывательскому безразличию и приспособленчеству. Они ненавистны убогой толпе, которая, в своем жизненном и духовном бессилии, вешает на них ярлык сумасбродства и сумасшествия, как это было с Чаадаевым и Радищевым в золотой век отечественной словесности. ...Как это было с десятками тысяч искренних и смелых творцов в веке ХХ, как это продолжается и сейчас.

Говорить о биографии Валентина Петровича Соколова бессмысленно... Родился; а что дальше?.. Не учился, отечеству не служил, детей не родил, трудовых подвигов не совершал. Что делал? Сидел... сидел... сидел – ровно тридцать лет. Умер... В психушке 7 ноября 1982 года.

Поэт без биографии – с судьбой большой в легендах и зэковских историях о встречах с ним и редких фактах ранней долагерной жизни.

Впрочем, и здесь, у истока, на Максимкиной горе, откуда и пошел Лихославль, среди уютных дворянских особняков, в которых к тому времени уже прочно обосновались коллективные артели да пролетарские коммуны, осталась теперь от его жизни – народная молва.

Мол, писал стихи с детства, так просто – в суете быта... Ходил в школу. В те времена в двух лихославльских школах преподавала языки, в том числе немецкий, умирающая Нина Иосифовна Панэ (1878-1948), внучатая племянница Александра Сергеевича Пушкина. Факт этот вспоминается непременно в попытках объяснить истоки выдающегося литературного таланта, погребенного под веригами лагерной жизни.

Валентин Соколов превратился в символ лагерного творчества еще при жизни: «Здравствуй зона, // Ты – глоток озона». Эти строки стали для многих его лагерных слушателей главной темой творчества поэта. ...Но как бы не прикипели душа и тело к лагерному быту, пространство за пределами колючей проволоки тоже было в рамках поэтического кругозора Соколова. Помимо стихов яростных, грозных, у него много текстов – искренних и нежных в своей изобразительной прозрачности. Иначе говоря, поэтический космос Соколова гораздо шире лагерной зоны, взгляд поэта пронзает мир насквозь – во всем многообразии его красок, эмоций, запахов и звуков. Сквозь лагерный плен взор его лирического героя выходит в эфиры, которые неподвластны силе иной, кроме как божественной.

...Чтобы видел родной городишко

В день весенний, в базарную людность,

Где, кому окрыленную юность

Подарил сероглазый мальчишка;

Чтобы та кареокая Рита,

Как и прежде, безумно влюбленной,

На безмолвных, на каменных плитах

По ночам обнимала колонну.

(«В жизни лагерной...»).

Особенно в стихах начала 1950-х годов, когда между двумя первыми сроками Соколов работал на шахте в Ростовской области, у него можно найти много стихов, навеянных еще тверской юностью сороковых. И тут обнаруживается много образов и символов, которые есть, например, и в поэзии другого лихославльского поэта – Владимира Соколова.

Это не только «паровозные гудки» и «перестук колес». В образной и эмоциональной структуре стихотворения Валентина Соколова (З/К) «Над переулком сумерки струились...» (1951) очень много общего с текстом Владимира Соколова «Вечер на родине» (1951), да и написаны они в одно время.

...И чувствовать, что у тебя в ладони

Такая маленькая нежная рука,

Что только двое нас в большом пустом вагоне

И жизнь, в конце концов, прекрасная и легка.

(В. З/К).

...Все-все заснуло. Только эти двое

Идут себе куда глаза глядят.

...Чтоб быть счастливым – тысячи причин.

И ночь тиха. И путь конца не знает.

(В. Соколов).

1950-е годы – недолгое время свободы, легких и ярких чувств и увлечений.

...По весне пестрей девичьи платья,

Девушки румяней и круглей,

И зовут в просторные объятья

Магистрали липовых аллей.

(«По весне мой город моложавый...»).

Это очень простые строки о юношеской привязанности, с прозрачной, но глубокой символикой, необходимой для качественной любовной лирики. Девушка – в объятьях аллей, девушка – бокал вина, девушка – тело звезды, небо – его пьешь в одиночестве без остатка...

Бокал был выпит, хрупкое стекло разлетелось осколками воспоминаний о юности светлой и свободной.

Со временем, к началу 1960-х, поэзия Валентина Соколова наполняется новыми смыслами. Он начинает писать на особом языке, который рождается в лагере в тесном переплетении жаргона и языка высокой поэзии. Взгляд поэта, брошенного на самое дно жизни, обращается в сторону чистого неба... Микрокосм каждого стихотворения разрываетcя на две вселенной пропастью противопоставления тьмы и света, земли и неба, Ада и Рая: «...До утра горит свеча // Но темно в моей крови...», «Темновато. Привык к темноте...», «Я иду по кромке // Ночи и судьбы...», «В отточиях // Черных поставленных ночью // Страшно...». Так цитировать тексты 1960-х можно бесконечно.

Пока, наконец, яркая звезда, от невыносимой боли срывается с небес на землю...

В наших огромных лесах

Жмет душу зелеными лапами страх...

Словно конь под уздцы,

Словно конь под уздцы

Лижет черный огонь

Голубые дворцы.

Словно конь под уздцы,

Пламя выше голов.

И бегут мертвецы

От живых рукавов

На базар, на базар

Потянулись ряды

Через рты и глаза

Блеск падучей звезды...

Так упала и разбилась о грешную землю, о бездушие и трусость плебейскую звезда жизни Валентина Соколова.

© Кузьмин В. Поэт без биографии: 75 лет Валентину Соколову // Тверская Жизнь. 2002, 2 авг.