Владимир Соколов: "…Делать втихаря дело поэзии"

Владимир Соколов, конец 1980-х годов

18 апреля исполнилось бы 70 лет русскому поэту Владимиру Николаевичу Соколову. Его путь в литературу начался в небольшом среднерусском городке Лихославле в самом центре Тверской области. В лихославльском саду у дома Соколовых стояла старая шатровая беседка, которая, как признавался поэт в одном из своих последних интервью, "сыграла большую роль в его литературном воспитании". Её стены были исписаны стихами Ахматовой, Блока, Гумилева, Северянина.
Помню беседка стояла
В зарослях сада шатром
Бабушка, мало-помалу
Твой забывается дом.
Но не такая уж малость
Темного леса гряда,
Воздух, которым дышалось
Так, как потом никогда.
К слову сказать, сестра поэта, прозаик Марина Соколова, вернувшаяся несколько лет назад из столицы на родину, возродила беседку. А ее московские друзья, поэты Л. Медведникова, Т. Жирмунская, Л. Румарчук оставили в ней свои стихи и написали самое любимое из Владимира Соколова.
После войны семья Соколовых поселилась в Москве в бывшем "Славянском базаре". Их дом стал местом, где могли найти пристанище многие русские поэты. К. Ваншенкин вспоминает о том, как и блины на вечерах в доме Соколовых "спасли от голода" многих послевоенных поэтов, перебиравшихся из провинции в Москву с лейтенантскими погонами на плечах. Здесь начиналась и литературная карьера "трех мушкетеров" русской поэзии — Роберта Рождественского, Владимира Соколова и Евгения Евтушенко. Три неразлучных друга в юности так и одевались на костюмированные новогодние балы в ЦДРИ — Владимир, Роберт, Евгений…
Это потом у каждого из них будет своя школа, свое направление в литературе. Школу Соколова критики назовут "тихой"… Так он и войдет во все литературные справочники и энциклопедии. Но какая глубокая сила, какие творческие муки и переживания скрывались за этим определением, если поэт, когда-то смело во всеуслышанье заявлявший — "поэзия в алиби не нуждается…", вдруг в начале 90-х начал работать над поэмой, которую, словно оправдываясь за что-то, назвал "Алиби":
Так где я был, когда вы воду в ступе
Толкли со всей своей системой вкупе?
Я уходил в мучительные дали —
Вот где я был, пока вы заседали…
Как много стоило поэту его "тихое дело поэзии". Несколько писем совсем юного, но уже известного поэта его первой возлюбленной режиссеру Инне Веткиной и записки на полях студенческих тетрадок Литинститута могут поведать об этом…

Владимир Кузьмин

Из записных книжек

Я сейчас, как человек, выигравший 100000 и спешащий поскорее промотать остатки сбережений, оказавшихся перед ликом этой новой цифры жалкими, мешающимися в карманах…
Я тороплюсь развязаться с залежавшимися стихами и образами перед небом новых мыслей и настроений.
11 января 1949 года.

Что я делаю? На что я трачусь? Если б эти ненужные строки были бы блестящими, но ведь и этого нет… Извивы бесполезности всей этой лирики разжижают чернила, ослабляют энергию лиры. Не стоит обманывать себя. Это не поиск. Нет в них даже попытки связать себя со всеми… Как найти эту дверку в мир, где нет ненужных, разобщенных слов, где бы я заговорил полным голосом, способным удивить самого себя. Боже мой! Мне ведь стыдно читать эти стихи кому-то. Мне самому…
Вот так и буду шелестеть
Увядшими словами,
Представленными на листе,
Использованном вами.
25 октября 1948 года.

Жил-был поэт. Ему все время хотелось писать о самом сокровенном о самом тихом - потому что его сокровенное крылось вдали от того, что век за веком уже зовется суетой сует. Ему все время хотелось писать о том, мимо чего проходили остальные равнодушно, потому что это и было его сокровенным. Мир - в котором живет он один, а остальное "постольку поскольку". Как он его охранял! Как дорого ему было каждое его проявление в жизни и в стихах.
Но жил этот поэт в такое время, когда право на эту сокровенную тайну отрицалось. И тем более у поэтов! Поэтому писать о сокровенной тишине было невозможно - потому что это никому не нужно, а от поэта требовали общеполезных стихов. И он стал искать точки соприкосновения своей тишины с этой пресловутой "суетой". Полезными ли были эти поиски… Оказалось, что такая точка есть. Этот тот единственный человек, проживающий в этом краю незаметном - сам поэт. Он все-таки был человеком своего времени. И его тишина была частью той великой тишины, которую отстаивала его страна. Поэтому он мог и имел право говорить о себе, потому что и его коснулась эпоха, и он попал в тяжелый переплет вместе со всем человечеством. И он написал стихи. Неожиданно эти стихи оказались событием. Это было новое отношение ко времени и человеку нового поколения. И люди нового поколения увидели в этом поэте своего трибуна. Они стали звать его к себе. Они стали идти к нему. О нем заговорили как о выразителе своего мира. А он все-таки больше был певцом этой тишины, чем этого жестокого прекрасного времени. Они - его современники и сверстники - сказали ему пусти нас в свой мир, мы хотим быть там с тобой, потому что мы ожидаем увидеть там свои миры, объединенные в одно целое, и вознесенные на голову выше тем, что зовется искусством. Так пришлось поэту оглянуться в свой истинный мир сокровенной тишины, встать перед требованием своего сердца, которое все-таки было сердцем гражданина, а не поэта - что-то сделать… Что!? Заселить этот мир чувством и людьми и надеждами и судьбами своего великого поколения?...
Что мне делать?…
Делать втихаря дело поэзии.
Октябрь 1948.

Опять о Боратынском.
И, отрываюсь, полный муки,
От музы, ласковой ко мне,
И говорю: до завтра звуки,
Пусть день угаснет в тишине.
Ведь вы посмотрите: До завтра звуки! Насколько своеобразным и оригинально поэтически мыслящим человеком надо было быть, чтобы так смело сместить строго тогда разграниченные вещи: житейское "до завтра" и высокое - поэтические "звуки". Ведь это только большим поэтам подвластные вещи. Ведь это же Маяковский когда-то точно так же смело, крикнул: Мама, у меня пожар сердца…
Как будто соседу сказал: у меня грипп. Как-то никто не замечал, почему это место в "Облаке…" так действует: под этими словами, если быть чутким, слышится вдруг нота какого-то истерического смеха. Потому что в этом приеме сказывается какая-то улыбка. "До завтра звуки". Не могу объяснить, но это говорит о многом. И таких вылазок в будущий поэтический язык у Боратынского очень много. Ели у Пушкина они все очень точны и реалистичны, даже как-то внешне очень предметны, то у Боратынского все это несколько неопределенно, даже как-то декадентно. Но это совсем не в плохом смысле. Это - какая-то тонкость совершенно необходимая и у реалистов.
Октябрь 1948.

Из писем Инне Веткиной
5 мая
Здравствуй милая Инночка. Не получаешь ты моих писем. И почему это? Я их по-моему каждый день пишу и отсылаю …Далеко стучат колеса. Умный и занятный стук…
Ина! Неужели тебе не надоело выслушивать от меня в каждом разговоре и в каждом письме…
- даже не знаю, как это назвать - мне очень тяжело и бессильно.
Милая моя.. хорошо, что я хоть сказать это могу кому-то.
Как я должен завидовать Володьке Котову (поэт, сотрудник газеты "Комсомольская правда", друг В. Соколова), написавшему (это 4 мая было напечатано в "Комс. Правде") талантливую и свежую поэму.
Ина!
А тебе ведь не кажется, что мне уже не стоит писать стихи про улицу. Прочитай Володьку. В первой части там есть нечто про то же. Как мне нужен твой голос! Это стыдно…
Ты видишь, что со мной стало?
Я тут читаю газеты. Вернее, покупаю каждый день, их у меня целая куча. Читаю-то я их так себе.
Много в них интересного.
Что я еще делаю? Ух! Как мне это надоело. И дело не в командировках, не в поездках на заводы, дело в поэтическом здоровье. У меня сейчас такой кризис, что неизвестно, чем это кончится. Как мешки с мукой летят за борт целые строфы, чтобы не обесценить другие. И, может быть, худшие по качеству.
Как я себе приелся!
И тебе, наверно.
Прощай.
Володя.

Абхазия, Ахали Афон, Санаторий № 3, палата 37. В. Соколов, 6 мая
Когда я читаю в чеховских письмах такие строчки, как "Иван Щеглов написал драму, а я гуляючи отгрохал комедию" или "Щеглов мне не конкурент… Говорю сам себе, чтобы показать, как я доволен своей работой. Пьеса вышла скучная, мозаичная, но все-таки она дает мне впечатление труда. Вылились у меня лица положительно новые"… и т. д., и т.п. - у меня внутри вдруг загорается нечто подобное. Мне самому хочется написать такие строки, я сам начинаю чувствовать в себе необходимость творчества, дела, работы. Я вспоминаю начатые строчки. Мысли начинают крутиться вокруг них…
Наслаждение! Эти письма. Я прочитал почти том. Весь 1888 год и почти половину 89-ого. Приятно споткнуться о такие слова: "Я в Абхазии! Ночь ночевал в монастыре Новый Афон, а сегодня с утра сижу в Сухуми. Природа удивительная до бешенства и отчаяния. Все ново, сказочно, глупо и поэтично. Эвкалипты, чайные кусты, кипарисы, кедры, пальмы, ослы, лебеди, буйволы, а главное - горы, горы, горы без конца и края и т. д., темно синее море и т. п.
Еще - "…из каждого кустика со всех теней и полутеней на горах с моря и с неба глядят тысячи сюжетов. Подлец я, что не умею рисовать" (из письма А. С. Суворину).
Очевидно обстановка действует сходно даже на разных людей - мне вроде кажется теперь, что я допустил в своих письмах немного похожего на некоторые фразы Чехова. Но какая разница. Одни видят массу материала в каждой травинке здешних мест. Другой шляется, ничего не видя кроме собственного нутряного чертополоха. Первый - истинный художник. Второй - заблудившийся мальчик.
Невдалеке от меня на каменной террасе, под деревом сидят маленькие девчонки и поют с такими вибрациями, что не понятно как это они запоминают такие мелодии - (какое сладкое и рисующееся слово - мелодия…).
А за облезлыми голубыми перилами внизу, уходящее в гору, к горизонту - море. Синяя степь. Иногда ловишь себя на обманчивой мысли: кажется, что видишь телеграфные столбы на горизонте. До того этот горизонт странен для моря и непохож на воду.
Сегодня у меня хорошее настроение. Проживаю билет, чувствую себя подлецом перед московской родней. Но эта мысль еще больше склоняет к питью, потому что русские интеллигенты, столь вдохновившие моего отца - оставили и в моем нутре след: наслаждение в чувстве собственной виновности и подлости. Хотя это слова скорее для Додика (Д. А. Ланге — школьный друг В. Соколова, врач), чем для тебя. Он в этом отношении просто идеал. В этом еврее собраны все отрицательные русские черточки, воспетые Чеховым. Кроме, конечно, и ряда чисто еврейских. Черточки довольно обывательские. Но это все так - плутовство.
А между прочим, я б с удовольствием получил письмо от Давида Александрыча. С тобой я и так усиленно переписываюсь, что у меня выработалось впечатление постоянного общения, хотя одна сторона молчит и молчит. Великая немая.
Прости.

© Кузьмин В. «…Делать втихаря дело поэзии» [поэт В. Соколов] // Тверская Жизнь. 1998, 18 апр.

Поэзия создает красоту...

17 апреля в Лихославле в районном Центре культуры и досуга прошел литературный вечер, посвященный 70-летию со дня рождения Владимира Соколова. Инициативу его проведения поддержали администрации района и г. Лихославля, департамент по культуре и образованию администрации области, редакция журнала «Русская провинция». Из Москвы в районный центр приехала вдова поэта М. Роговская, а также многие известные поэты и критики: С. Лесневский, В. Смирнов, Л. Румарчук, Т. Жирмунская, Э. Славгородская, А. Парпара, поэт из Минска А. Скоринкин, актриса О. Куликова, скульптор В. Дудник, из Твери — М. Петров и А. Гевелинг, Е. Сигарев и К. Рябенький, В. Кузьмин и Е. Борисов, группа студентов тверского Колледжа искусства и культуры с преподавателем словесности А. Парфеновым.

Литературный вечер открыла сестра поэта, М. Соколова, рассказавшая об отношении поэта к малой родине, дому, семье, матери.

Выступил профессор Литинститута В. Смирнов: «…Относительно незадолго до смерти В. Соколов написал потрясающие слова:

Я устал от ХХ века, от его окровавленных рек,

И не надо мне прав человека, я давно уже не человек,

Я давно уже ангел…

Это немыслимо, но в то же время в духе стихов Мандельштама, Есенина, Блока, которого он чувствовал и понимал просто как никто… Всегда за поэтами такого уровня, такой чистоты голоса, такой воли и свободы стоит вот такая сегодня, быть может, горестная поздне-весенняя земля. И эта земля родит ту поэзию, выразителем которой стал В. Соколов …».

Поэтесса Л. Румарчук, поведав слушателям историю своего поэтического взросления, которое прошло рядом с В. Соколовым, напомнила: «Каким бы маленьким не было селенье, оно становится знаменитым, если там родился знаменитый человек — так что вам повезло: ваша лихославльская земля родила большого настоящего поэта, чье имя стоит вровень с самыми видными поэтами современности...».

Трепетно рассказала о своем знакомстве с В. Соколовым редактор московской газеты «Достоинство» поэтесса Т. Жирмунская. «В 1957 году нас пригласил Ташкент, который трясло землетрясением. Сейчас мне даже странно вспоминать, что в эти дни, когда еще не успокоилась стихия, когда было столько развалин, когда так много у Ташкента было забот, нас, группу молодых поэтов, пригласили приехать. В эти трагические дни ташкентцам были нужны стихи. Спутники у меня были очень интересные — Ф. Искандер, А. Яшин и В. Соколов. Нас утром везли к строителям в палаточный городок, потом нас везли в чудом уцелевший дом культуры — там собирались совершенно другие люди… И В. Соколов, которого я знала еще по Литинституту, он, как мальчик, а он был уже тогда широко известный в нашем кругу поэт, по первому слову срывался — туда, сюда…, читал безотказно стихи… В стихах Соколова Ташкент остался совершенно зримыми строками».

Директор ТОКЖИ Е. Борисов сообщил, что «по договоренности с О. Пищулиной областное издательство включило в «Пушкинскую серию», издаваемую за счет средств областного бюджета, книгу-сборник стихотворений В. Соколова».

Редактор журнала «Русская провинция» М. Петров вспомнил о том, что «в 60-е годы имя Соколова было немного в тени. Но когда мы прочли его строчки, то мы вдруг поняли, что это поэт, который определяет нашу внутреннюю жизнь. Соколов производил впечатление очень одинокого человека. Он всегда был какой-то отдельный и сразу видный в толпе. В нем была какая-то чеканность, во в сей его личности, в его фигуре, в его трости, с которой он в последнее время ходил… Вокруг него было какое-то поле подлинного художественного одиночества, и переступить эту черту было очень сложно… Наш журнал во втором номере публикует прекрасные воспоминания М. Соколовой о его детстве и юности, материалы О. Шестинского о поездке в Болгарию, впервые будет опубликована речь Соколова на ее вручении ему премии в Болгарии.

Вслед за М. Петровым В. Кузьмин и в частности сказал: «Здесь на этой сцене у портрета Владимира Николаевчива я подумал о том, что мне сейчас столько же, сколько было Соколову, когда у него вышел первый поэтический сборник —»Утро в пути», у которого было и другое название, оставшееся в черновиках — «Крылья». Этот первоначальный образ как нельзя точно передает состояние его души — состояние вечного полета, неприземленности… В годы, когда творил Соколов, это стоило очень многого. Но он отстоял право свободного полета своей поэтической души».

Поэт Е. Сигарев прочел свой поэтический экспромт:

Сказали все, одно добавлю:

Поэзия не стала глуше —

Спасибо люди Лихославля

За то, что сохранили души,

За то, что сохранили слово —

Спасибо вам за Соколова».

Лауреат Государственной премии, президент Международного фонда имени М. Ю. Лермонтова поэт А. Парпара начал свое выступление с известных слов «Гении рождаются в провинции, чтобы жить и умереть в Париже». «… У Соколова когда-то были стихи, посвященные своему другу Анатолию Передрееву… Так сложилась судьба, что три замечательных поэта — я их назову по степени ухода из жизни — Н. Рубцов, А. Передреев и В. Соколов дружили, общались… Их жизни были тесно взаимосвязанны, строчки перетекали от одного к другому… «Тихая» поэзия Соколова звучит громко, она была противопоставлена «барабанной» поэзии, в которой нет ни сердца, ни ума».

С особым вниманием зал слушал выступление гостя из Белоруссии, поэта А. Скоринкина: «Мы познакомились с В. Соколовым на Кавказе, нас познакомил Лермонтов, его дух, имя его. До этого я преклонялся перед поэзией Соколова, он по сути и открыл мне глаза на современную русскую поэзию… Мы выступали в Железноводске, Владимир Николаевич в заключении своего выступления прочитал стихотворение «Я устал от ХХ века…». Я думаю это настоящий эпиграф для всей его поэзии… Его стихи написаны кровью. Он сумел, несмотря на все эти потрясения и катаклизмы, остаться самим собой. Пройдет время, забудется подлость, и тихий голос Соколова пробьется…».

О своей многолетней увлеченности поэзией В. Соколова поведал известный тверской поэт К.Рябенький: «Поэзия Соколова проникнута легкой грустью… Я прочитаю небольшое свое стихотворение, которое бы не могло родиться, если бы не было поэзии В. Соколова.

Я не забуду мгновение:

Чистая гладь на реке.

Девочки светлое пение,

Синий букетик в руке.

Робкие губы застенчиво

Шепчут святые слова.

Девочка, ставшая женщиной,

В эту минуту права…

Литературовед Ст. Лесневский привез видеозапись фильма о В. Соколове, снятого по сценарию Е. Евтушенко. «…Когда-то меня привело на Тверскую землю солнце пушкинской поэзии, я побывал в тех местах, которые вдохновляли русского гения. Вот это выражение — «русский гений» — впервые оно употреблено В. Соколовым: «…для того ли русский гений в поле голову сложил». Прекрасно, что сегодня здесь, в Лихославле, мы открываем новую поэтическую землю, которую до поры до времени скромный Владимир Соколов, очень сдержанным человек, хранил в своем сердце. Это место принадлежит не только лихославльцам, но и всей России.

Завершая вечер, глава администрации Лихославльского района В. Иванов сказал: «Поэзия создает красоту. И пока она существует, Россия будет строится, ее будущее впереди. Мы очень рады, что вы посетили наш город, что так тепло и искренне говорили о нашем земляке. Сегодняшний вечер прошел совершенно непринужденно, в каждом слове чувствовалась подлинная русская душа…».

© Владимир Карцев

Спасите Несчастливцева

Тверская актриса Людмила Павленко издала роман. Прошла шумная презентация, которую помогли организовать Людмиле ее коллеги по актерскому ремеслу. Событие - привлекательное… Кто последний раз писал в Твери роман? Давненько не было - года два. Последним оказался сиквел романа "Мастер и Маргарита", созданный на скорую руку тверским журналистом В. Куликовым. Проект провалился, а вслед за ним разорился и банк, финансировавший его. Черная тень дьявольщины, преследовавшая многих, кто так или иначе связывал свою жизнь с Булгаковым, продолжилась.
Книгу Ларисы, навеянную мотивами булгаковской прозы, финансировала администрация области. Хочется, конечно, надеяться, что печальной участи удастся избежать как книге Людмилы Павленко, так и ее издателям - журналу "Русская провинция". Роман "Театр тайны, или дважды два равно пяти" писался медленно, с ним много работали редакторы - М. Петров, потом Е.Новиков. И это чувствуется: написано и издано очень добротно - никаких сюжетных, смысловых, персонажных нестыковок и несоответствий, как это было в "булгаковской" рукописи Куликова.
Но все же произведение Людмилы Павленко - совершенно особое явление в современной тверской литературе. Захотела обыкновенная некогда тверская актриса написать книгу - и написала, тем самым проявив свою необыкновенность. Мало того, написала книгу не о чем-то отвлеченном, а о себе, о своей профессии, о мнимом городе Несветове с улицей Трехсвятской, тем самым обрекая читателей ее книги на поиски всякого рода намеков и прототипов ее героев в обыденной тверской действительности… Да, вежливое - "все события в этом романе вымышлены…" - перед началом повествования воспринимается как бессмысленная обязательность. А тогда зачем же, зачем, собственно, было тратить время и силы на пустую фантазию?
"Все события … вымышлены" - это, скорее, именно для таких героев романа Павленко, как режиссер Вера Шоленая, "засларт" Хиндеев и Варвара Ферапонтовна из Нудиловки. Замечательные имена придуманы для своих героев автором! …Многозначительные. Уж только ради их, ради одного возможного-невозможного сопоставления имен с реальными персонажами тверской театральной жизни стоит книгу прочитать. Потому что, разумеется, всем понятно, что Несветов - это Тверь, а уж остальное - как и кому покажется.
О чем пишут, писали тверские прозаики, представленные в основном почвеннической традицией в русской литературе, - о тверской деревне. А Павленко написала о городе, о его театральной богеме, если такая здесь действительно существует. Написала неплохо… При том, что культурная аура романа - всем доступный набор из десяти–пятнадцати книг: в первую очередь Булгаков, потом Гоголь, Шекспир, наконец. И это прекрасный залог общедоступности и общепонятности вышедшей рукописи. Это самый безболезненный способ отношения к окружающей действительности.
Вместо романа у Павленко мог бы выйти замечательный цикл публицистических статей, которые бы с огромным трудом она здесь, в Твери, смогла бы издать, а в итоге - масса скандалов, взаиморазоблачений… Так и работы лишиться можно… А получилось очень просто и с пользой для всех - читателей, издателей (книга обязательно уж если прибыли не принесет, то разойдется очень скоро), прототипов.
Почему, рассказывая о книге, я как-то мало внимания отдаю собственно ее тексту? Да потому, что последнее, в данном случае - не главное… Вот небольшое предисловие к роману: "В репертуаре джазовой певицы Натали Коул есть песня, прежде исполнявшаяся ее отцом… Монтаж пленки позволили явить миру чудо: Натали Коул поет дуэтом со своим отцом, давно ушедшим. Два лица на экране - его и ее - оба красивые и молодые… Зримая связь времен. Олицетворенная нежность…". В нем, собственно, изложен и главный художественный принцип построения текста - он не один, их много. В это сочинение на заданную тему вплетается и Булгаков, и Гоголь, и мотивы библейской истории, и наконец - сама действительность: она тоже непосредственный элемент этого повествования.
Но есть еще самое главное, без чего бы у Людмилы Павленко не вышло СВОЕГО романа - это нежность, о которой сказано там же, в предисловии. У Булгакова, чтение которого некогда подтолкнуло Павленко к созданию романа, было "зло в притягательном обличье", а в "Театре тайны…" его нет. Отвергнутый гений актера Несчастливцева на этот раз не будет спасен Воландом и его свитой…
Нежно, весело, беззлобно заканчивается книга о жизни, в которой всего этого предостаточно, "…небеса сеют на землю разумное, доброе, вечное", одушевляя некогда бессмысленную формулу - дважды два равно пяти. Однако же мы не узнаем в книге, сон ли то, или самая действительность. Для этого остаются другие страницы, страницы тверской жизни.
На суперобложке книги - Ален Делон… Он спокойно прогуливается по улицам Несветова, скрываясь в переулке у знакомого театра. Так что - не проходите мимо… Мимо родного театра. Зайдите и поаплодируйте Несчастливцеву! Спасите гений Несчастливцева…

© Кузьмин В. Спасите Несчастливцева… [рецензия, Л. Павленко «Театр тайны...», Тверь, 1997] // Тверская Жизнь. 1998, 4 апр.