Соседний мир Алекса Бора

Бор Алекс. Этот мир – мой: рассказы. Тверь, 2002, 100 экз., 96 c., без
ISBN

Когда молодой человек собирается подарить возлюбленной единорога на Новый год, то от него, надо сказать, ничего не зависит. Даже эльф, случайно забредший в городской сад, не способен ему помочь. Лишь один талант художника, способен влить в нашего героя уверенность в себе, если, конечно, он есть – талант...

«Этот мир – мой» – второе издание Алекса Бора. ...Вновь сборник фантастических рассказов. Впрочем, я бы уточнил направление стилевых поисков Алекса Бора и охарактеризовал его как романтическую фантастику. Алекс Бор – неисправимый и окончательный романтик, я бы даже сказал занудный романтик. Занудный – в смысле слишком однообразный, постоянный... Даже героини у него непозволительно носят одни и те же имена – все без исключения Маши и Тани.

А в рассказе, давшем имя сборнику, автор так и не смог разобраться, как зовут его героиню: то Маша, то Таня (с. 40, 44, 46). «...Разум Олега помутился, когда под его рукой случайно оказалась грудь Тани, скрытая купальником. ...и Олег отдернул руку, а его губы уже впитывали в себя сладкий жар, исходящий от Машиных губ». ...Если, простите, это не «веселое труа», то, скажете вы, – обидная и столь распространенная ныне досадная оплошность автора брошюры, у которой корректора и редактора не оказалось? Или, что, скорее всего, – обыкновенная рассеянность, невнимательность автора, в том числе художественная.

В книжке собраны рассказы времени недавнего, когда местом встречи определенного рода творческой публики были страницы одной из рубрик газеты «Ярмарка». Авторы о чем-то спорили, что-то сочиняли, назначали встречи у памятника Ильичу в центре Твери (рассказ «Этот мир – мой»). Вероятно, существовала там своеобычная среда общения... Потом пришел в Тверь Интернет (рассказ «Единорог для любимой девушки»), и в 1997 году часть этой с претензией на литературное творчество писанины, рожденной главным образом по причине человеческого и творческого одиночества, переместилась в Интернет. И где-то там, в Интернете, до сих пор существует. И иногда выбрасывает на поверхность вот такие сборники, то провальные, то подающие надежды – вроде книги Алекса Бора.

Тексты сетевых авторов в большинстве своем однообразны, особенно в том случае, если они о чувствах, о любви. Но ведь именно способность художественно воплотить степень близости, в том числе сексуальной, часто свидетельствует о степени изобразительного мастерства автора.

Что касается текстов Алекса Бора, то они оставляют у меня двоякое впечатление. Алекс Бор демонстрирует постоянную способность придумывать интересные сюжетные ходы: рассказы «Эффект присутствия», «Eдинорог для любимой девушки», «Разорванные паруса». И при этом мы видим едва ли не полную повествовательную беспомощность. Только иронию вызывает фантастика в жанре «сопли и слезы», герои которой едут любить друг друга на заповедный берег Волги, чтобы в минуты соития услышать рев неожиданной – в кавычках – грозы. Кажется, что кто-то из когорты авторов «около «Росы» уже совершенно справедливо советовал Алексу Бору перенести действие его фантастических историй в пространства более подходящие для этого жанра, чем окрестности универмага «Бастилия» и Березовой рощи, что в районе поселка Химинститута.

Впрочем, Алекс Бор творит в своих рассказах миры, которые присутствуют параллельно нашему быту здесь, в Твери. Его сборник – еще одно свидетельство того, что рядом есть другой слой жизни, вторая реальность, в которой творческие люди пытаются найти себя и вот теперь – рассказать нам о своих личных и не только открытиях.

Они спорят друг с другом, спорят своим существованием и творчеством с нами. Но мне кажется, что успех – творческий или жизненный – их ждет только в том случае, если они забудут о каких-то мелких проблемах, которые остаются в отношениях между ними. В творчестве современные «романтики», все эти многочисленные фантасты, толкиенисты, а теперь еще и поттероманы, не должны злословить или решать свои эмоциональные проблемы. Личные драмы могут быть только импульсом к вдохновенной работе, но не способом изобразительной мести...

И еще несколько слов о чувствах. У Овидия в «Науке любви» были прекрасные строки: «Безумная ночь, бесконечная даль, // жестокие страдания, // все труды собраны в стане любви». Они о том, что нужно во всем идти до конца. Что творчество, как и страсть, не терпит полуслова, что даже самый робкий жест не должен быть двусмысленным.

Чтобы выйти на новый уровень мастерства тверским фантастам, «романтикам» и всем, кто пробует себя на литературной или сетературной стезе, нужно еще очень долго идти дорогами, параллельными серой обывательской жизни. Нам всем и Алексу Бору тоже...

© Кузьмин В. Соседний мир Алекса Бора [Бор Алекс. Этот мир – мой. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 14 дек.

Я в себя сумею воплотиться

Прозорова Людмила. Шестинская затворница: стихи и поэма. Тверь, 2002, 160 с., 500 экз., ISBN 5-85320-396-7.

Эту формулу творчества провозглашает известная тверская затворница Людмила Прозорова. «Известная затворница» – почти оксиморон и непозволительная самоуверенность после затворника вермонтского. Яркий художественный жест долгое время томившихся взаперти поэтических крыльев.

Людмила Прозорова – действительно затворница, поэтический голос которой мы не слышали более десяти лет. И вот в начале года была отпечатана новая книга: в нее вошли, как сообщает предисловие, тексты, почти два десятилетия назад отобранные для публикации Владимиром Солоухиным, которого уж нет с нами... Здесь же, рядом – новые стихи. Мне как читателю совершенно очевиден тот глубокий разлом, та бездна, которая лежит между этими пластами стихов. Она очень ощутима, ибо стихи расположены не хронологически, а главами. Хотя в любом случае возникает между текстами, если не диалог (две лирические героини одного автора говорят на языках совершенно разных, едва ли не иностранных), то некая полемика, некоторый молчаливый спор.

Затворники свободной России – это судьба очень многих литераторов, в том числе тверских, последнего десятилетия. Творческие затворники по собственной воле или нет. Не стану называть их имена, ведь будут обиды. Да они и были, когда жизнь развернулась вспять, на коренной перелом эпохи наложились личные трагедии. Но когда художник, сильный и смелый, способен преодолеть (переждать) отчаяние в творчестве, тогда – и в жизни...

Героиня Людмилы Прозоровой не разлюбила мир: «...С такою болью и несовершенством. // Мне этот мир уже не разлюбить. <...> Я не умру однажды от тоски – // Я просто с жизнью пережду разлуку». Понимание жизни как одной дороги, по которой надо идти до конца, проходит через весь сборник. Образ «Лиры струнной», на которую остается уповать в самые горькие минуты, и стал тем мотивом, который цементирует сборник в поэтическую книгу. «...Жизнь на счастье и горе не делится – // Просто свет, просто тьма и огонь...».

Вот, например, стихотворение «Женщина на облаке»... Сразу вспоминается Маяковский... Образ Прозоровой совершенно иной, но в нем такая же скрытая энергетика символа.

Я взбиваю облака перину,

От горы к нему рукой подать!

Крылья невесомые раскину,

Упаду в пуховую кровать.

...А друзья, лежащие на пляже,

Растянувшись на песчаном пологе,

Взглянут в небо, удивятся, скажут:

«Посмотрите: женщина на облаке!».

И одновременно тихий взрыв отчаяния, творческого ничегонеделанья здесь, у крыльца родного дома (стихотворение «Ничего, ничего не делать...»), и уже другие белые облака: «...А за белыми облаками, // Где стихии, как снег, сухи, // Машут белыми мне руками // Ненаписанные стихи». В полотно мотивов вплетается образ безжизненной суши, когда ледяной снег сух, как песок в пустыне: «...плоть живую сушим...» (стихотворение «Шествие»). И, наконец, – «Я думала, что я из камня, // Но оказалось: из песка... <...> Я рассыпаюсь, рассыпаюсь... // Сегодня есть, а завтра нет».

В новой тетради стихов Любови Прозоровой выстраивается нелегкий путь творческого самосохранения. Он идет через разочарованье, затворничество, мучительные переживания, поиски и боль о потерянном прошлом (о былых года, о «беге по мокрому песку» - стихотворение «Утоли моя печали»), наконец, – исповедь... «Исповеди» – именно так называется небольшая, но значимая в композиции сборника часть. «Написать бы мне стихотворенье, // Чтоб смеялись и плакали вы», – так Прозорова заканчивает главу «О том о сем». И, действительно, пишет целых три таких стихотворенья. Горьких, но с предельной степенью откровенности и более чем прозрачной символикой: о старой одинокой суке, кобыле, которая любила, и, наконец, о мудрой крысе. Ирония смелая и очистительная – доминанта этих текстов.

За ними – возрождение...

Я женщина, я вечность – ты мгновенье!

Ты вспышка звездная у неба на груди.

Нет смерти у меня и нет рожденья,

Лишь восхожденье млечного пути.

А дальше идут («И жизнь, и слезы») самые, что ни на есть женские стихи, стихи поэтессы, которые нравятся поэтам, – со странными интересами, загадочными грехами, как говорил Владимир Соколов, который знал толк в подлинной красоте и уме русских поэтесс.

Шестинские бдения Людмилы Прозоровой исполнены сельского колорита и деревенской тишины.

Ничего у меня не осталось,

Лишь тверское село и погост...

Стихотворения «Тебе», «Я сижу, пряду льняную нить», «И когда последнего крестьянина // Увезут однажды на покой», «Вырой мне колодец с голубой водою...», «Когда за окошком забрезжит рассвет...» и другие написаны в лучших традициях крестьянской поэзии. Хотя слишком нарочиты кладбищенские интонации.

В финале «...Затворницы» значение, вообще цель писательства, сочинительства осмысляется как суть жизни, ее источник, содержание и опора. В творчестве спасенная душа заключается в оправу поэтического слова, в котором она и будет жить. Примерная формула известна со времен Горация. Но вот что особенно интересно у Прозоровой – душа сохранена безжизненной. Она как бабочка или сухой цветок, как мотылек на шпильке.

Странной символистской схемой выглядит в конце книги поэма Прозоровой «Пробуждение». Любовь человеческая противопоказана страсти творческой, не терпит творчество любой измены. Жизнь в искусстве означает смерть в жизни?.. Этот главный вопрос, который звучит в новой книге Людмилы Прозоровой так и остается без ответа.

© Кузьмин В. Я в себя сумею воплотиться [Прозорова Л. Шестинская затворница. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 10 дек.

В поисках лазоревых цветов

Бедер Нина. Лазоревый цветок на снегу: сказки для детей младшего школьного возраста с иллюстрациями-раскрасками. Тверь, 2002, 52 стр., 150 экз.,
без ISBN

Именно в таких поисках проводит время тверская сказочница Нина Бедер. Одушевленные герои – муравьи, светлячки, пингвины, игрушки из магазина – ее нереальных историй отправляются в далекое путешествие, чтобы произошла встреча – не с ними и не для них... Но та таинственная встреча в глубине души юного читателя, которая подсказывает порой гораздо больше, чем самые яркие и зримые уроки воспитания и жизни.

У нас, как известно, мало кто пишет для детей: из элегантных дам-профессионалок это Гайда Лагздынь (Тверь) и Марина Соколова (Лихослаль). Но у детской сочинительницы Нины Бедер и в тверской, так сказать, самодеятельной литературе ниша особенная: она – сказочница. Уже несколько лет ее короткие истории появляются на страницах местной периодики. И вот – скромная первая книга, замечательно нарисованная тверским художником В. Варламовым.

Сказка – жанр диковинный: для характеров, которые и в зрелом возрасте способны удивляться. Детские писатели – люди более чем своеобычные. Каждый, конечно, по-своему... Уникальность мировосприятия Нины Бедер – в светлом и непосредственном взгляде на серую действительность, которую она способна преображать своим фантастическим творчеством.

Хотя книжка ведь вышла во многих смыслах «серенькая». По полиграфическому качеству – почти самодеятельная. И это понятно: издано как всегда на крохи, ради того, чтобы не пропал или хотя бы чуть продлил жизнь свою труд души не малый – не только для близких друзей, но как бы и для того «большого» широкого читателя, на которого рассчитывала.

На «раскраску», кстати, скромная брошюра не потянет... Может быть, и не стоило называть «раскраской». Ведь, собственно, и рисунки Варламова это все-таки графика. Работа художника при всей ее простоте – серьезная и осмысленная. Мысли совершенно серьезные навевают и многие детские сказки Нины Бедер. В первую очередь – «Лазоревый цветок на снегу» и «Храм исполнения желаний»... Известна, конечно, жанровая формула сказки: мол, та – ложь, да в ней намек. Но это о народной сказке сказано, а есть еще сказка литературная: та ведь не наискосок намекает, а заставляет думать, смыслы расшифровывать в совершенно определенном направлении... И если появляется в тексте Бедер таинственный одушевленный голубой цветок («Лазоревый цветок на снегу»), то здесь уже позади целая литературная традиция, которая каждому читателю осознанно или на уровне подсознания что-то конкретное подсказывает.

Вот, например, необыкновенная история о луне («Абажур для луны»), которая украла маленькую девочку-рукодельницу, чтобы та сшила ей красивый абажур... Ну, тогда бы ее, луну, уж точно все заметили. Девочка Оля, конечно, сшила, но не абажур, а парашют. На нем и вернулась на землю. И парашют этот все заметили, а вот девочку под ним достаточно долго искали...

Почти притча о самой Нине Бедер.

И вообще – все-таки не плохо мы живем, если во всем этом бедламе кто-то рожает детей. А еще более удивительно, почти необъяснимо таинственно, что кто-то пишет для них добрые сказки.

© Карцев В. В поисках лазоревых цветов [Бедер Н. Лазоревый цветок на снегу. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 6 дек.

Охапки слов – в стихотворенье...

Летят, как будто в печь поленья

Усицков Станислав. Росплески: стихи. Вышний Волочек, 2002, 84 с., 500 экз., ISBN 5-94124-007-4.

Станислав Усицков врос в деревенское житье столь глубоко, осмысленно, что «строительным материалом» его стихов легко становится словесный мусор сельской суеты. Его рукописи не горят не потому, что очаг в его доме остыл. Напротив, он освещает целую гору поэтических тетрадей на рабочем столе. Но в них, в тетрадях, – огонь рябин покруче, огонь осинника за окном, огонь звезд, «сверкающих в тыщи карат»...

«Росплески» – вторая поэтическая тетрадь вышневолоцкого поэта Станислава Усицкова. Имя у сборника в определенной степени символичное, ибо в нем раскрывается особенная формула жизни, способ отношения к миру, которые все чаще встречается в творчестве наших земляков. Вообще интересно написать текст о заголовках тверских книг стихов... Они скажут нам многое – об авторах, о времени, о жизни, ...в которую Станислав Усицков смело и безболезненно расплескивает порой самые потаенные личные чувства. В его стихах радость – простая, человеческая – которую не от кого скрывать.

Но, с другой стороны, в стихах Станислава Усицкова есть множество повторов – образных, лексических, надоедливо встречаются однообразные фигуры, гуляют сквозняком известные мотивы и... приметы действительности, которые его, Усицкова, окружают. Действительность, домашний быт, у некоторых тверских «дон-жуанов» – постель, у некоторых тверских лицедеек – сплетни-пересуды, остаются тем камнем преткновения, преодолеть который мешает и недостаток таланта, и нетребовательность к самому себе.

Взыскательный к творчеству художник обыкновенно выбирает путь посильного сопротивления действительности. Насколько успешным он оказался у Станислава Усицкова...

Автор предисловия к сборнику «Росплески» одаренный тверской поэт Константин Рябенький отмечает в творчестве своего земляка и «исконное полузабытое русское слово, очень бережно и умело вставленное в текст», и «народный юмор и самоиронию».

Конечно же, главные находки Усицкова-поэта в области живописного языка, слова, которое, говоря устами автора, «течет ... негромко из прошлого в тиши». Обращает на себя внимание увлечение диалектом не с целью воплощения одного только местного колорита... Яркие изобразительные эффекты возникают у иных художников, когда на основе слов местных, по смыслу полупрозрачных, но широкому читателю неизвестных, они ведут разговор едва ли не о вечности. В этом направлении есть попытки движения и у Станислава Усицкова.

...В омутах притаились жерлицы.

Залегли переметы на дно.

Мельтешат за распадком зарницы,

как фрагменты немого кино.

Взатемь длится загульбище наше.

Прогорает суббота дотла.

Пьем на трапезе полную чашу,

зачерпнув из мирского котла.

Эти строки описательные – из стихотворения «В субботу» – крайне неблагозвучные, через которые так и проступает субботний полупьяный сельский зз-у-уд, что несется над округой. Согласитесь, что для пейзажной лирики они, так сказать, унылы, точнее, слишком скучны. Для медитативной, напротив, чрезмерно приземленны. И вот на этом изобразительном противоречии очень часто рождаются стихи, которые заставляют одновременно и думать, и удивляться, и иногда – наслаждаться...

Где старца месяца рога

боднули рёлку за излукой,

живет нахохлившейся букой

деревня возле бочага.

Колхоз-то ниц зело лежит,

споткнувшись около трясины,

со снытью драную корзину

припрятав около межи...

Дороги торной – не видать.

(Чертополох пленил округу.)

Жует артельную подпругу

всепожирающая гать...

...«Деревня» – едва ли не самое оригинальное у Усицкова стихотворение, которое показывает направление верных, но не всегда удачных художественных поисков автора: показать мир погибающей деревни из ее глубины, своеобразными изобразительными средствами. Однако внимание к одному только орнаменту жизни, воплощенному в основном в лексический строй таких текстов, чревато парадоксальными потерями смысла... Непонятые строки встречаются и у Станислава Усицкова. Не помогает даже короткий словарик «Редко встречающихся слов, используемых в стихотворениях». Его надлежало бы существенно расширить.

Тем ярче кажутся простые тексты, написанные в традиционном народном стиле, почти хороводные: «Сполохи ночные. // Сполохи за речкой. // Где же ты, зазноба, // неужель на печке?» или «Враз нашла коса на камень – // дзинь! // Вылетают искры в рамень, // в синь» и так далее. Но и здесь, как видите, Станиславу Усицкову не всегда удается удержаться от орнаментальных изобразительных упражнений.

Повторимся, что сборник «Росплески» щедро показывает читателю творческие (изобразительные) и жизненные (душевные) поиски поэта...

Сторожено дремлет дом-гора.

Огонь косматый ест поленья.

Охапки строк в стихотворенье

Пришла укладывать пора...

Но, к сожалению, поленницы слов для творческого пожара иногда бывает слишком много...

Впрочем, Станиславу Усицкову, достаточно тепла домашнего очага, которым он легко делится с нами.

© Кузьмин В. Охапки слов – в стихотворенье... [Усицков С. Росплески. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 12 ноября.

Про любовь никому не рассказывай...

110 лет назад родился Михаил Козырев

У слова есть удивительное свойство – оно может быть едва ли не вечным, когда отзывается в сердце человека притягательной мелодией. Тогда сквозь поколения и времена оно всплывает где-то в глубине души едва памятным мотивом. Голосом ли забытой эстрадной звезды, срывающимся ли напевом матери, речитативом отца и прадедов – на уютном семейном застолье. «...Когда все были живы, даже те, кто были под корневищами родной земли». В мареве ли тишины предвечерней из окна, широко распахнутого в твою будущую жизнь...

Людей талантливых, чья жизнь началась в России ХХ века, ждала расправа зверская, несправедливая – в лагерях, застенках спецслужб.

Михаил Яковлевич Козырев...

50-летнего поэта и сатирика пытали в Саратовской тюрьме сотрудники НКВД в то время, когда фашисты подходили к Москве. Сердце не выдержало, зарыли тело в общей могиле.

В те дни, по знаковому стечению обстоятельств, на саратовской земле в эвакуации находилась родная сестра Михаила Козырева, Антонина Яковлевна Соколова с детьми, Мариной и Владимиром. Убили поэта и прозаика... Никто не узнает об этой смерти еще десятилетие. Но что-то не случайно отозвалось в сердце мальчишки, и будущий поэт Владимир Соколов, признанный классиком еще при жизни, написал в Саратове одно из первых своих стихотворений. А мама, архивный работник, отдала его в стенную газету архива. Несколько позже писательский дар проявился и в Марине. Ее жанр тоже козыревский – короткая проза, полная ясного юмора.

Обложка сборника прозы "Подземные воды"

Когда убивают писателя, появляются еще два. Быть может, в этом, секрет жизненной силы слова.

Михаила Яковлевич Козырев прошел путь от студента Тверского реального училища до секретаря литературного общества «Никитинские субботники», объединившего в 1920-е самые светлые литературные силы начала ХХ века. В «...субботниках» участвовали П. Антокольский, М. Булгаков, В. Вересаев, С. Городецкий, В. Звягинцева, Р. Ивнев, Л. Леонов, О. Мандельштам, П. Орешин, Б. Пастернак, М. Пришвин, П. Романов, М. Цветаева, В. Иванов, Л. Леонов, Кукрыниксы, многие другие...

Обратите внимание – среди имен тех, кто дважды (недолгое время «...субботники» возглавлял А.Неверов) выбирал своим председателем Михаила Козырева, нет почти ни одного, запятнавшего себя слабостью предательства. Зато сколько мучеников за слово, за возможность одну только – быть самим собой в литературе, в жизни.

Михаил Яковлевич Козырев обладал удивительно разносторонним литературным даром. Когда с середины 1930-х он предпринял попытку издания собрания сочинений, текстов набралось на десяток томов. Множество сатирических рассказов, которые два десятилетия печатались в лучших сатирических изданиях – «Бегемот», «Смехач», «Крокодил», «Огонек». Фантастические, приключенческие, криминальные романы, повести о любви, сказки, наконец. Неизвестно, включил ли Козырев в план собрания стихи. А они тоже были очень разные. От футуристических экспериментов, о которых пишет Борис Гусман в книге «Сто поэтов», изданной, кстати, в Твери в 1923 году, до... городских романсов. Текстов простых, трепетно трогающих за душу...

Они звучали в поколениях голосами Вадима Козина, Петра Лещенко, Изабеллы Юрьевой, Нани Брегвадзе...

«Называют меня некрасивою...», «Недотрога», «Газовая косынка», «Мама», «Эх, Андрюша...».

Многие из этих песен считают народными – и нет высшей степени признания.

Какие разные ситуации передают эти легкие на поверхности, но очень пронзительные тексты. Их принимал и принимает до сих пор всякий слушатель, да и современные поп-музыканты не забывают. Возможно, что среди секретов их популярности то, что за каждым стихотворением – реальная история.

Так, например, спустя десятилетие после убийства Михаила Козырева, в 1950-х стала хитом песня «Называют меня некрасивою...».

...Так зачем же он ходит за мной?

И в осеннюю пору дождливую

Провожает с работы домой.

А вчера, расставаясь вечером,

Уходить не хотел ни за что,

Чтобы я не озябла, на плечи мне

Осторожно набросил пальто...

Этот текст – поэтическое воплощение истории любви сестры поэта, Антонины Соколовой (Козыревой). Называли ее некрасивою, готовили серое учительское платьице, не надеясь на особо удачную пару. Но пришла любовь, у которой свои представления о красоте...

Эта песенная история, в которой заключен полной страсти роман, написана от лица героини. Не менее пылкие признания удались Михаилу Козыреву и в романсе «Газовая косынка».

Ты, смотри, никому не рассказывай,

Что душа вся тобою полна,

Что тебя я в косыночке газовой

Ожидаю порой у окна.

Что тоскую, люблю тебя пламенно

И, тоскуя, ревную тебя,

Ты молчи – все скрывай,

Словно каменный...

В этом едва ли не самом популярном козыревском романсе выражена формула сокровенной любви, которая всегда тайна и в тайне – она спасена.

...Про любовь никому не рассказывай,

Никому, ни за что, никогда...

А в песне «Недотрога» еще одна черта нежных человеческих отношений. Она о дружбе, в которой часто рождается и любовь тоже.

...Все мне, родная, открой.

Что с тобою, друг мой?

Если в сердце тревога,

Ты со мной поделись,

Дай мне руку, моя недотрога,

Милая, мне улыбнись.

Многогранный талант Михаила Яковлевича Козырева по-разному откликается в сердцах современных читателей и слушателей. Его слово живо, но еще более ценно то, что у этого слова есть автор. За это мы должны благодарить супругу Козырева поэтессу Аду Владимирову (Олимпиаду Владимировну Ивойлову), которая добилась его реабилитации. И, конечно, семью Соколовых – Антонину Яковлевну и ее детей, Владимира Николаевича и Марину Николаевну. Они хранили память о брате и дяде, берегли его книги, молча любили. И заветными стали для них слова уже старинной песни...

Про любовь никому не рассказывай, никому, ни за что, никогда.

© Кузьмин В. Про любовь никому не рассказывай... К 110-летию Михаила Козырева // Тверская Жизнь. 2002, 10 окт.

О грезах тверского Надсона

Дука Валентин. Стихами призрачными грезя... Стихотворения. Тверь: ПослеЗавтра, 2002, 80 с., 150 экз., без ISBN

Молодежное движение ПослеЗавтра, возглавляемое все еще пока самым молодым тверским чиновником, дизайнером, художником и просто, как говорят, хорошим человеком Андреем Юдиным представляет первый сборник стихотворений Валентина Дука

Коллега-журналистка, не лишенная склонности к поэтическим экспериментам, обнаружив на моем рабочем столе творческую тетрадь Валентина Дука, совершенно справедливо посетовала на явную избыточность в имени книги слова грёзы... Что она имела в виду? Вероятно, необходимость быть в поэтическом творчестве предельно экономным в использовании словесного материала.

Образ грез уже содержит в себе смысл призрачности. Ведь греза – это игра воображения, мечта, «призрачное видение в состоянии забытья, бреда», если утверждать с точностью словарной статьи.

Но на самом деле имя книги доподлинно предает эмоциональное состояние и ее лирического героя, и, судя по несколько вычурному экзальтированному вступлению, самого автора.

Так кто же он, персонаж этого сумрачно-дремотного поэтического сна?

Музыкой мир земной объят.

Мы осязаем звуки!

Целуем в губы тех, чей взгляд

Ложится прямо в руки...

Все ощутимо в этом мире:

И счастье, и молчанье лиры!..

Не случайно, не вдруг в сборнике Валентина Дука всплывает имя страдающего поэта Семена Надсона. Он, кстати, по убеждению современников, не очень-то хорошо владел формой стиха (хоть и получил Пушкинскую премию Академии наук; о технических оплошностях молодых поэтов можно говорить бесконечно, и у Валентина Дука этих ляпсусов хватает: «разлука разлучит», «пальцем кажет», «я – гордец» и прочее). Но вот недостаток этот он с лихвой восполнял необузданной страстностью, беспредельной искренностью.

И у Дука эта страстность, необузданная вера в некое блаженство, которое можно постичь через творчество, присутствует всюду. Да, у Надсона, кстати, было стихотворение «Грезы», написанное в 1883 году и развивающее как раз тему поэта и поэзии.

А вот размышления о назначении поэзии Валентина Дука...

Высотный дом поэзии живой!

Открой врата.

Пусти домой

Умеющего плакать

Душой...

Страданье, боль, переживания, тоска – все это присутствует в поэтическом мире Валентина Дука само по себе, как неотъемлемая и главная особенность мироощущения его лирического героя. Все эти мучительные эмоции могут быть преодолены, осмыслены и переведены из чувственных сфер в умозрительные формулы через художественное слово. Творчество – само наслаждение, игра со словом, побеждающая – самое малое – скуку и уныние, самое большое – боль разлуки и непонимания.

У Семена Надсона этот вселенский трагизм объяснялся горестными перипетиями жизни юноши, болезненностью и впечатлительностью. Валентину Дука все это надо было, вероятно, придумать, чтобы создать свое поэтическое пространство в поисках смысла. «Когда бы все имело смысл, // То не было б так больно // За искалеченную мысль...». Ну что же... Придумывание, конструирование художественных миров – это уже тенденция в свежей и, так сказать, молодежной тверской поэзии. И, действительно, гораздо интереснее и продуктивнее ныть по литературному поводу, чем по причинам бытовой или интимной неустроенности... Например, прелестная Марина Батасова придумывает не менее прелестные литературные игры-сборники.

В этом смысле стихи Валентина Дука – это особый поэтический жест, поза, воспринимать который нужно по законам искусства поэзии. Как жест Вертинского из одноименного стихотворения автора по законам сцены («И где та смелая рука...»). Эта отчаянная жестикуляция (в текстах Дука очень много движений рук, глаз, поз) тоже, надо полагать, признак смятения души...

Тема переживания, которого не понять «душевнобледным» («О себе») возникает во многих стихах сборника. Лирический герой готов страдать по любому поводу, даже по причине своего сочинительства – «Мне совестно писать стихи...». И далее – «Душа моя слезоточит...», «...От сумасшествия былого // Куда деваться?!» (Всепобеждающее Слово), «Я пред тобой свой стих слагаю, // Как будто боль превозмогаю...», «Печаль свою избыть // Доверил Вам...» (Пославние).

Я не намеревался, говоря о сборнике Валентина Дука, ниспадать до уровня злой иронии, но так и хочется сказать, что здесь все тропы (изобразительные фигуры) – как трупы: пенья журчат так мучительно-преданно, в сердце плачут дети, сердце близорукое, обертон душевной боли...

Итак, Надсона в этой книжке слишком много. Иногда кажется, что больше, чем у самого Надсона... Как сказал лучший поэт (по мнению Чехова) 1880-х – «Мой стих я посвятил страданью и борьбе», так Валентин Дука произносит – «Простите от тоски... // Любите за грехи! // Вот правда моего стихосознанья».

К тому же, как оказывается, знакомство с гением безвременья у Валентина Дука еще продолжается: «Недочитанная книга // Надсона лежит...». Безусловно, автору пора эту книгу дочитать, остановиться, ибо столь последовательное однообразие и безудержное увлечение кумирами ведет только в сторону поэтического тупика.

Издать для себя и вручить читателям одну книгу как ученическую можно и грезя стихами, но теперь пожелаем талантливому автору стихами – жить: «...Коль родиться довелось поэтом, // Жизнь влюбляя в сон четверостиший».

© Кузьмин В. О грезах тверского Надсона [Дука В. Стихами призрачными грезя. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 3 окт.

Пишущие вместе

Молодые тверские авторы с трудом переживают даже самые робкие замечания, которые высказывает в их адрес критика. А члены союзов и того круче – просто грозятся подать в суд...

К середине 1990-х, на излете провинциального книжного бума, когда книги в провинции еще печатались тиражами в десятки тысяч экземпляров, а политические детективы некоторых тверских журналистов становились бестселлерами и расходились за неделю с прилавков престижных книжных магазинов столицы, молчаливая обыкновенно литературная интеллигенция Твери вдруг зароптала: «Нет у нас критики...». Нет – и все... Книги идут одна за другой, писателей с красными книжечками СП с пол сотни наберется, а без книжечек – и того больше, а читателей – наперечет. Даже дискуссия такая состоялась на страницах местных ежедневных газет под занавес XX века – вялотекущая, надо сказать, но шумная...

С тех пор книг в нашей губернии меньше выходить не стало, зато тиражи считают теперь мерами бакалейными – кому сто, кому двести... Но чем меньшее место в физическом воплощении занимает на рабочем столе современных тверских беллетристов их литературный труд, тем величественнее амбиции. Никогда до последнего времени не приходилось мне встречать столь самонадеянного и бесстыдного поведения неоперившихся сочинителей.

Первая книга очень многое определяет в будущем сочинителей, особенно поэтов. Это большие надежды. Это премьера, блеск или нищета которой, – испытание для автора, прежде всего, как человека, не художника вовсе. Испытание благодарностями, поздравлениями, маленькой славой. И все это в скромном кругу родственников, приятелей, учителей, участников поэтических студий и клубов. К сожалению, это замкнутая благожелательная среда никогда не дает автору верного представления о его сочинениях. Не говоря о том, что сами авторы в большинстве своем хуже всего разумеют слабые и сильные стороны своего труда. Конечно, невозможно помешать автору любить и ценить выше всего свои самые слабые тексты... Автору – да, но не его учителям. В этом смысле мне непонятен общий восторженный настрой тех предисловий, которые пишет, например, к поэтическим тетрадям своих учеников опытный художник слова Евгений Сигарёв. Никаким образом нельзя оправдать их безудержную комплиментарность. В основном в предисловиях Евгения Игнатьевича как о художественных достижениях говорится о неких общественных, общечеловеческих ценностях, которые удалось сохранить его ученикам в годы общего духовного обнищания. Странно напоминать поэту (в этом ряду можно назвать еще и предисловия Константина Рябенького), что художественная ценность книги заключается не в том, что ее очаровательный автор не пошел на панель, «...не поднял белый флаг перед фронтальным ощущением оплаченной пошлости», а стал писать стихи. А потому, к сожалению, книготорговцы, которых поголовно интересует кассовость, этих книг не заметят...

Да, помилуйте, в России уже давно найден компромисс между качественной беллетристикой и коммерческим чтивом. И на книжных лотках, и в книжных магазинах классика на равных правах соседствует с самыми откровенными трахбастерами (слово вошло в последнее издание Оксфордского словаря).

Вообще милитаристская терминология эпохи противостояния почвенников и либералов, до сих пор сохранившаяся в публицистике тверских писателей (критические следы оставляют в тверской литературе по-прежнему немногие из них – господа Красавин, Локтев, Огнёв, Сигарёв, Юдин) давно устарела и исчерпала себя. Хотя возможно исчерпал себя и противоположный полуиронический критический тон. Сейчас время некоторых аналитических суждений над текстом, хотя все же в той или иной степени эмоционально окрашенных.

И вот с возвращения в критику интереса к изобразительной структуре текста, к его поэтике, вдруг обнаружилось, что такого внимания наши тверские сочинители ожидали менее всего. Раскрылось, что большинство из них из-за отсутствия какого-либо профессионального или самодеятельного литературного образования не имеют правильного представления об использовании инструментов художественной речи. Пренебрегают обычными поэтическими законами, а безвкусицу и пошлость почитают за творческие достижения. Да и вообще не умеют, не могут присутствовать в литературном пространстве...

Самоуверенность некоторых местных сочинителей доходит до абсурда. Один кимряк после рецензии в «ТЖ» собрался доказывать свою поэтическую состоятельность в суде. Родственники другой тверитянки телефонными звонками и письмами доказывают, что в быту и у станка она, сочинительница, не такая-растакая, какой представил ее (так ее или лирическую героиню?) критик в своей статье. Поклонник «Милых» воспринимает отзыв в областной газете, словно должностной выговор... Другие, предупреждая «неправедный» гнев критиков, завершают книги непременным обращением к ним...

...Меня критик дотошный донял,

Но хоть шепотом, хоть кричи,

Только буду писать о ладонях,

Обнимавших меня в ночи.

Ну, куда уж дальше. Осталось только, чтобы кто-то из немногих местных критиков заявил этому сочинителю, что он ему читать мешает...

Литературный труд, а тем более представление итогов этого труда в книге, особенно поэтической, – это не только удовольствие и праздник для друзей и родственников, но и ответственность.

Сочинил, издал – так имей мужество выслушать все, что думают о твоем труде читатели и критики. Будь готов к тому, что книга, родившись в твоем сердце, отправляется в самостоятельный путь, что она уже не принадлежит автору... Что те смыслы и эмоции, которые будет рождать она в умах читателей, это уже плод другой жизни.

Странно, что все это мы еще должны кому-то объяснять...

Но, к сожалению, синдром «пишущих вместе», друг для друга, в узких поэтических клубах, союзах, горницах и компаниях стал привычным для тверской литературной жизни. И с художественной точки зрения, и с человеческой многие авторы первых да и седьмых книжек не готовы к объективной или субъективной – какой угодно – реакции публики на их творчество.

Что ж – придется потерпеть, потому что время «читающих вместе» ушло навсегда.

© Кузьмин В. Пишущие вместе // Тверская Жизнь. 2002, 10 сент.

Слетают с листов торопливые звуки

Бежецкие мотивы: сборник стихов. Тверь: Издательство А. Ушаков и К°. 2002, 500 экз., 80 с., ISBN 6-900971-16-3.

У слова «мотивы» есть устаревшее значение – «голоса». В этом смысле новый коллективный сборник бежецких поэтов собрал под одной обложкой голоса 19 стихотворцев древнего города: от мала до велика

Бежецк со своей глубокой историей, людьми этого города, их помыслами и делами, природа окрестностей – все это легло в ткань поэтической книги в немалой степени и благодаря ее составителю Галине Кукушкиной.

Поэтическим собраниям подобным «Бежецким мотивам» свойственно определенное внутреннее противоречие. Создаются они обыкновенно к каким-то торжественным датам и событиям, а оттого небольшие книжечки одновременно претендуют на некий энциклопедический уровень. Их еще любят называть маленькими антологиями поэзии. Из текстов лирических, относящихся к жанрам поэзии изящной, приходится слагать своеобразную художественную летопись-эпос города, района, края. Не случайно их составители непременно отдают предпочтение пейзажной лирике...

Вот и несколько стихотворений Галины Кукушкиной-Волоховой, которые открывают поэтическую тетрадь, представляют своеобразие бежецкого ландшафта.

Три реки – три сестры: Похвала, Остречина, Молога.

А на них – городок. Прячет в зелени буйной дома.

В Петербург да в Москву бежечан зазывают дороги,

Но столичного лета дороже тверская земля.

Это почти проза, а в ней непозволительно повторяться... Но Галина Кукушкина вновь и вновь признается в верности своей малой родине: «Пусть кому-то столицы нравятся // Я же, Бежецк, всегда с тобой!». В результате на четыре небольших текста с десяток повторяющихся сравнений и образов – «молоко тумана», «фиалковый дурман», «черемухи млеют в ночи от дурмана» и прочее...

Родной городок – это та художественная грань, которая подчиняет себе творческое внимание едва ли не всех бежецких поэтов. Для большинства из них она разворачивается в поэтическом пространстве широким горизонтом «скромной» местной природы, знаками исторического прошлого и современности. То есть, как у Галины Кукушкиной, в текстах, например, Светланы Гусевой, Геннадия Ершова, Дмитрия Лизуна, Виктора Луговского, Александра Соколова, Марины Труновой и других Бежецк прежде всего воплощается в акварели городского и окрестного пейзажей. Я бы сказал, что это стихи о ландшафте жизни, где трепет вызывает уже само движение тумана по Мологе ранним летним утром или величие старинных особняков, а человек со своими эмоциями формально вытесняется из этого пространства, отходит на второй план. Бежецк великолепен сам по себе, вне зависимости от моего присутствия в нем – утверждают бежецкие авторы. Это подчеркнутое уважение к городу, величие которого создавалось веками и не нами, обнаруживает себя, например, в следующем поэтическом переносе. Героем стихотворения становится слепневский дом.

...Светлый дом слепневский, окна в сад.

И всегда гостей он встретить рад.

Половицы скрипнут в такт шагам.

Старый дом откроет душу вам!

...Синей комнаты святая благодать.

Нам о многом эти стены могут рассказать.

Мать Марию помнит юной этот дом,

И хранит он свято память о былом.

Светлана Гусева, «Дом поэтов»

Или, например, у Геннадия Ершова – «...Дремлет Бежецк – родной городок, // Как ребенок в своей колыбели... <...> Низко ветви склонив, под окном // Спит рябина в зеленой косынке». Оставим незамеченной распространенность, использованных тропов, и вновь спросим: а где же человек? У Анны Андреевны Ахматовой в слепневских стихах человек был непременной частью этой «скудной природы», но почему-то он едва ли не полностью исчезает как объект из пейзажной лирики наших современников.

Да, конечно, в сборнике есть несколько посвящений известным и не очень бежечанам (Надежде Соколовой, А. Мошонкиной, Василию Андрееву, Александру Пушкину), но в целом остается двойственное и очень настораживающее впечатление, что сама грубая жизнь на этом малом пространстве тверской земли не для поэзии. Возможно, такова идея составителя сборника. Но мы говорим об этом еще и потому, что в провинциальной поэзии до сих пор существует неверная оценка ценностей. Либо повседневность полностью владеет авторами, и тогда стихи превращаются в посредственные частушки (мы отмечали это недавно, говоря о книге одного торопецкого поэта). Либо наши самодеятельные стихотворцы улетают в такие вселенские дали, что их стихи, минуя ступень поэтическую, превращаются в просто-таки мистические гимны.

Вот среди немногих исключений стихотворение «Беженцы» Валентина Преображенского...

У калитки теснились беженцы.

Кто с поклажей, а кто и без.

Мы несли им водички свеженькой...

Речь правда идет о конце сороковых, но актуальность темы не только самому тексту придает особое звучание, но и дает автору более широкие возможности для изобразительной работы со словом. ...Гораздо большие, чем у сочинителей картинной пейзажной лирики.

Еще одно стихотворение господина Преображенского, правда, несколько вычурное.

Где клены и липы на листья сливают

Зеленый огонь с голубым,

Во мраке беседки о чем-то мечтают,

И тает сиреневый дым.

Слетают с листов торопливые звуки,

Как звуки знакомых имен.

И сыплются звезды в раскрытые руки

Деревьев, впадающих в сон.

Можно ли точно сказать, о чем этот текст, пересказать его? Нет, маловероятно... Он о многом, как самые настоящие стихи. В том числе и о бежецких поэтах и поэзии...

Из робкого любования миром, который живет вокруг тебя, из витиеватых дум о нем, рождаются торопливые песни, но, взлетая к небесам душ человеческих, находя отклик в них, они возвращаются на землю... Одни падают незаметно. Другие – летят звездами... и поэтическими тоже.

Новая поэтическая тетрадь бежецких поэтов дает нам уверенность в том, что среди этих в разной степени талантливых стихотворцев (а не только в глубине древнего Бежецка) будут еще долго рождаться новые поэтические звезды. И когда-нибудь – самой первой величины...

© Кузьмин В. Слетают с листов торопливые звуки [Бежецкие мотивы: сборник стихов. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 20 авг.

Поэт без биографии

К 75-летию со дня рождения Валентина Соколова (З/К)

Лучший русский поэт ГУЛАГа Валентин З/К прожил жизнь свою в слове и лагерных муках – без имени и фамилии. Не осталось жизнеописания, и из стихов – лишь самое малое...

Тверитянин Валентин Соколов из тех немногих людей творчества, которые небезразличны к внутреннему голосу совести. Их души и сердца, звучащие в полную силу, – горький упрек обывательскому безразличию и приспособленчеству. Они ненавистны убогой толпе, которая, в своем жизненном и духовном бессилии, вешает на них ярлык сумасбродства и сумасшествия, как это было с Чаадаевым и Радищевым в золотой век отечественной словесности. ...Как это было с десятками тысяч искренних и смелых творцов в веке ХХ, как это продолжается и сейчас.

Говорить о биографии Валентина Петровича Соколова бессмысленно... Родился; а что дальше?.. Не учился, отечеству не служил, детей не родил, трудовых подвигов не совершал. Что делал? Сидел... сидел... сидел – ровно тридцать лет. Умер... В психушке 7 ноября 1982 года.

Поэт без биографии – с судьбой большой в легендах и зэковских историях о встречах с ним и редких фактах ранней долагерной жизни.

Впрочем, и здесь, у истока, на Максимкиной горе, откуда и пошел Лихославль, среди уютных дворянских особняков, в которых к тому времени уже прочно обосновались коллективные артели да пролетарские коммуны, осталась теперь от его жизни – народная молва.

Мол, писал стихи с детства, так просто – в суете быта... Ходил в школу. В те времена в двух лихославльских школах преподавала языки, в том числе немецкий, умирающая Нина Иосифовна Панэ (1878-1948), внучатая племянница Александра Сергеевича Пушкина. Факт этот вспоминается непременно в попытках объяснить истоки выдающегося литературного таланта, погребенного под веригами лагерной жизни.

Валентин Соколов превратился в символ лагерного творчества еще при жизни: «Здравствуй зона, // Ты – глоток озона». Эти строки стали для многих его лагерных слушателей главной темой творчества поэта. ...Но как бы не прикипели душа и тело к лагерному быту, пространство за пределами колючей проволоки тоже было в рамках поэтического кругозора Соколова. Помимо стихов яростных, грозных, у него много текстов – искренних и нежных в своей изобразительной прозрачности. Иначе говоря, поэтический космос Соколова гораздо шире лагерной зоны, взгляд поэта пронзает мир насквозь – во всем многообразии его красок, эмоций, запахов и звуков. Сквозь лагерный плен взор его лирического героя выходит в эфиры, которые неподвластны силе иной, кроме как божественной.

...Чтобы видел родной городишко

В день весенний, в базарную людность,

Где, кому окрыленную юность

Подарил сероглазый мальчишка;

Чтобы та кареокая Рита,

Как и прежде, безумно влюбленной,

На безмолвных, на каменных плитах

По ночам обнимала колонну.

(«В жизни лагерной...»).

Особенно в стихах начала 1950-х годов, когда между двумя первыми сроками Соколов работал на шахте в Ростовской области, у него можно найти много стихов, навеянных еще тверской юностью сороковых. И тут обнаруживается много образов и символов, которые есть, например, и в поэзии другого лихославльского поэта – Владимира Соколова.

Это не только «паровозные гудки» и «перестук колес». В образной и эмоциональной структуре стихотворения Валентина Соколова (З/К) «Над переулком сумерки струились...» (1951) очень много общего с текстом Владимира Соколова «Вечер на родине» (1951), да и написаны они в одно время.

...И чувствовать, что у тебя в ладони

Такая маленькая нежная рука,

Что только двое нас в большом пустом вагоне

И жизнь, в конце концов, прекрасная и легка.

(В. З/К).

...Все-все заснуло. Только эти двое

Идут себе куда глаза глядят.

...Чтоб быть счастливым – тысячи причин.

И ночь тиха. И путь конца не знает.

(В. Соколов).

1950-е годы – недолгое время свободы, легких и ярких чувств и увлечений.

...По весне пестрей девичьи платья,

Девушки румяней и круглей,

И зовут в просторные объятья

Магистрали липовых аллей.

(«По весне мой город моложавый...»).

Это очень простые строки о юношеской привязанности, с прозрачной, но глубокой символикой, необходимой для качественной любовной лирики. Девушка – в объятьях аллей, девушка – бокал вина, девушка – тело звезды, небо – его пьешь в одиночестве без остатка...

Бокал был выпит, хрупкое стекло разлетелось осколками воспоминаний о юности светлой и свободной.

Со временем, к началу 1960-х, поэзия Валентина Соколова наполняется новыми смыслами. Он начинает писать на особом языке, который рождается в лагере в тесном переплетении жаргона и языка высокой поэзии. Взгляд поэта, брошенного на самое дно жизни, обращается в сторону чистого неба... Микрокосм каждого стихотворения разрываетcя на две вселенной пропастью противопоставления тьмы и света, земли и неба, Ада и Рая: «...До утра горит свеча // Но темно в моей крови...», «Темновато. Привык к темноте...», «Я иду по кромке // Ночи и судьбы...», «В отточиях // Черных поставленных ночью // Страшно...». Так цитировать тексты 1960-х можно бесконечно.

Пока, наконец, яркая звезда, от невыносимой боли срывается с небес на землю...

В наших огромных лесах

Жмет душу зелеными лапами страх...

Словно конь под уздцы,

Словно конь под уздцы

Лижет черный огонь

Голубые дворцы.

Словно конь под уздцы,

Пламя выше голов.

И бегут мертвецы

От живых рукавов

На базар, на базар

Потянулись ряды

Через рты и глаза

Блеск падучей звезды...

Так упала и разбилась о грешную землю, о бездушие и трусость плебейскую звезда жизни Валентина Соколова.

© Кузьмин В. Поэт без биографии: 75 лет Валентину Соколову // Тверская Жизнь. 2002, 2 авг.

...Пути Господни ясны

65 лет поэту Евгению Карасёву


Евгений Карасёв вошел в десятку лучших российских поэтов по мнению экспертов журнала «Новый мир». Авторитетный ресурс Guelman.Ru опубликовал рейтинг 100 российских поэтов-современников, в котором есть лишь одно тверское имя – Евгений Карасёв

Однажды я нашел на берегу

кусочек янтаря –

окаменевший сгусток солнца

величиной с куриное яйцо.

Я повертел его. И разглядел в нем пчелку,

застигнутую лавой смоляною

за сбором меда,

быть может, десять миллионов лет

назад.

...Я шел по берегу и думал:

что совершить могу я, чтобы

и через десять миллионов лет,

как пчелка,

вдруг встать и о себе напомнить?

Это стихотворение Евгения Карасёва написано еще в 1966 году, 35 лет назад. Сейчас по прошествии стольких лет его автор своей творческой биографией отвечает на тогда как будто риторический вопрос. ...Он стал одним из лучших российских поэтов, публиковать сочинения которого считает за честь и «Новый мир» и элитарный «Арион».

Впрочем, в Твери у нас как обычно некоторые бездарности до сих недооценивают безусловный поэтический талант бывшего зэка...

Но, может быть, именно тюрьма, как это было со многими отечественными беллетристами и поэтами ХIХ-ХХ веков, дала тот верный вектор творческой жизни, который привел Карасёва на вершины современной российской словесности.

Я думаю, что элитарную публику, которая знает вкус подлинного поэтического мастерства, творчество Евгения Карасёва, в первую очередь, поражает своей неповторимостью, в том числе технической уникальностью. Что-либо новое изобрести в области языковой формы в российской словесности уже практически невозможно. Поэтическая редкость Евгения Карасёва заключается в своеобразном соединении особого изобразительного языка и лирического героя, который способен подниматься над временем и пространством, самым неприглядным и тленным. Он привел в поэзию темы слишком обыденные, ранее остававшиеся за пределами изобразительной словесности.

...И только в стихах стремлюсь быть

ни на кого не похожим,

чтобы их на суде принимали

как мои отпечатки пальцев...

Итак, парадоксы поэзии Евгения Карасёва в том, что то, о чем он пишет (да и как он пишет), – не для изящной поэзии. Боюсь навлечь на себя гнев автора и чувствую недоумение литературоведов, но должен сказать, что тексты Карасёва многим покажется легко пересказывать.

Едва ли не каждое из них – развернутая метафора, законченная история, притча, мораль которой раскрывается у финала. Образность в стихах Карасёва дерзкая, без оглядки на мнения, литературные и прочие вкусы... Вчерашняя общественная уборная оказывается лучше сегодняшней улицы («Ностальгия»). В многомиллионном пересечении судеб городской толпы мы не сможет услышать и помочь соседу своему, кроме как автоматом Калашникова («Единственная правда»)...

Евгений Карасёв обладает великим даром чуткого наблюдателя. Прочтите такие стихотворения, как «Улица Равенства», «Зимняя поездка», «Под одним небом», «Вдохновляющее соседство»... И многим другим его текстам почти фотографической иллюстрацией послужат приметы знакомого любому тверитянину пейзажа. Карасёв пишет о фактах действительности, которые при своей очевидной реальности (такой, которую можно потрогать руками, услышать, увидеть сейчас, здесь, в Твери, по всей России) свидетельствуют о вечном.

Суть его поэзии – проза жизни, в которой тоже есть место символам. Пристальное созерцание фактов быта раскрывает подчас самые глубокие тайны бытия, потому что они лежат на поверхности жизни, но свидетельствуют о ее абсолютных величинах – добре и зле, верности и предательстве.

Этот художественный эффект происходит благодаря тщательной работе Евгения Карасёва над языком, в том числе синтаксисом. Здесь не должно быть ничего лишнего на всех уровнях текста. Иначе единый образ распадается... Еще нужно иметь в виду то, что Карасёв прекрасный наблюдатель, но никак не описатель. Главное в его текстах – движение подробностей, деталей, которые наслаиваются друг на друга, уточняя смысл в беспредельность...

Я стою в лесу подле огромного муравейника

и наблюдаю за жизнью его жильцов.

Я представил страну, народ одной веры,

со схожим, как у братьев, лицом.

У них нет ни богатых, ни бедных,

все одинаково одеты.

Они вместе справляются

с болезнями, бедами...

...Но, разумеется, рассуждения об устройстве художественных текстов – неблагодарный удел специалистов.

У Евгения Карасёва, помимо внимания и интереса искушенных в литературе поэтов, критиков, журналистов есть главное – внимание и понимание широкой публики, не только тверской.

Современный поэт не должен и не может ограничивать себя художественным закрепощением. Настоящая тюрьма и лишения судьбы дали Карасёву зримое осознание пагубности творческой тюрьмы. Поэтому Карасёв по-настоящему борется за свое общение с читателем – прежде всего как поэт (хотя и не только)... Его творческий хлеб – самая черная жизнь во всем ее многообразии: от низменного порока, который должен быть наказан, до истин небесных и астрологических. И, конечно, все впечатления повседневности – троллейбусная толчея, суета вокзала, тверская рюмочная, вся привычная жизнь в скрипе опостылевшего жёрнова («Свое время»)...

А над всем этим звезды...

Небесная книга учит: не зарьтесь на застолье

вавилонского деспота –

польстившиеся известный приговор прочтут.

...Теплой ночью я стою на росстанях

далекого детства –

путеводную ищу звезду.

Но каков этот путь – не скажет нам и Евгений Карасёв. Зато он знает другую дорогу, он прошел ее в нелегких перипетиях человеческой судьбы, о которой и рассказывает нам в своих стихах. Куда ведет эта общая дорога – разве кто знает, ведь только...

...Пути Господни ясны,

пророков – неисповедимы.

© Кузьмин В. ...Пути Господни известны: 65 лет Евгению Карасеву // Тверская Жизнь. 2002, 29 июля.

А на десерт – голубое сало

Сорокин Владимир. Утро снайпера. Москва: Ad Marginem, 2002, 360 с., 15000 экз., ISBN 5-93321-034-х

Если раньше в творчестве Владимира Сорокина были интересны его сложные отношения с советской литературой, то теперь жуткие фантомы его сочинений обросли плотью, как клоны литературных классиков голубым салом, и пошли ему навстречу – вместе...

Очень мало осталось в России людей, которые бы не слышали о существовании писателя Владимира Сорокина. Не только в России – два дня назад Госдепартамент США был вынужден замолвить словечко за кавалера ордена «За заслуги перед Отечеством». Высокую награду Владимир Сорокин получил в Кремле из рук своего тезки несколько месяцев назад. До того, как «Идущие вместе» утроили средневековое действо у стен Большого.

Впрочем, еще в 1998 году в журнале «Октябрь» (как раз после выхода в свет «Голубого сала») Павел Басинский предложил посадить Сорокина в тюрьму. ...В качестве выдающегося художественного таланта. «В тюрьмах вообще сидели не последние писатели - Шекспир, Сервантес, Оскар Уайльд, Солженицын - смотрите, какой удивительный диапазон! А сейчас кто сидит - какие-то витухновские, зуфары гареевы! Сорокин своей прозой заслужил право на тюрьму».

Пока же «Идущие вместе» (кстати, острословы уже обозвали этих бойцов за идеологическую чистоту более эротично – в стиле Сорокина, не догадываетесь как?..) активно пиарят автора «Голубого сала». Беспомощный, нервный с волчьим оскалом самый первый из «Идущих...», потерянным взглядом бесполезно ищет поддержку в студии «Итогов» Евгения Киселева. А продажи Сорокина растут... Неделю назад в книжном магазине «Москва» на Тверской я остановился у полки с сочинениями Сорокина. Вскоре подошел немолодой господин с несколькими разноцветными томиками фэнтези в руках и осведомился: «Где здесь этот, которого за порнографию судят?». Я кивнул в сторону «Голубого сала». «Ну, как, это интересно вообще» – спросил он. В ответ я лишь улыбнулся... Рука почитателя «сказочной фантастики» накрыла голубые хроники Карума «Голубым салом», сверху лег «Лед», а потом и «Москва». Думаю, что поклонник Муркока сейчас недобрым словом вспоминает самодовольных пропагандистов маргинальных сочинений Сорокина. Поэтому все-таки стоит хотя бы немного рассказать о его прозе.

На страницах его книг ученики с аппетитом пожирают испражнения своих любимых учителей, колхозники насилуют двухмесячные трупы любимых девушек, ветераны коммунистического труда салютуют газами в честь субботника.

Да, событийный ряд книг Владимира Сорокина шокирует любого обывателя, но прежде всего эти тексты заводят его в художественный тупик. Сорокин потрясающий провокатор стилей, в первую очередь – советской литературы. В этом смысле «Голубое сало» – великолепная и изысканная художественная игра... Уже сам заголовок книги – глубокая талантливая провокация, в которой, собственно и заключен главный изобразительный прием писателя. Он в совмещении «голубого» (высокого, небесного, чистого) с «салом» (низменным, телесным, грубым).

Можно было бы провести с сочинениями Сорокина эксперимент обратный тому, который организовали «Идущие вместе». Не фрагменты откровенных сцен издать отдельной книгой, а оборвать повествование накануне. Эффект бы был иной – подлога не почувствовал бы и самый искушенный стилист, который бы вписал этот текст в русло советской литературы 1940-1960-х годов, до периода оттепели.

Художественный мир Сорокина – это параллельность общепринятым линиям развития жизни. Гностик по своим убеждениям, Сорокин столь же спокойно видит страшные сны о жизни, как и сахарные сказки о ней. Он торжествует над реальностью, потому что реальности советский человек никогда не знал до конца. Больше того, Сорокин, огнедышащий ненавистью к совковой действительности, литературе и искусству вообще, завершает эту мнимую реальность художественным путем. Показывая ее настоящую сторону, которая оборачивается полным абсурдом – низменным, фекальным, отвратительно гнусным.

Сталин был тираном, он убивал людей. Чтобы оценить духовный каннибализм Сталина, Сорокин превращает его в настоящего каннибала...

«Вмиг перед Сталиным и Хрущевым были поставлены кастрюли с кипящим оливковым маслом и нехотя булькающим расплавленным сыром, тарелки со специями и с мелко нарезанной человечиной. Хрущев окунул спицу в кровавый кусок, быстро обжарил его в масле, затем посыпал свежемолотым перцем, обмакнул в сыр и отправил в рот. Сталин выбрал небольшой кусочек человеческой вырезки, неспеша поднес к губам и попробовал».

Кстати, у нас совсем не принято писать о Сорокине как о сатирике, такой силы и мощи, какая была, например, у Джонатана Свифта, с его расчлененными младенцами (у Сорокина – «Деловое предложение»). Да, только совсем недавно кто-то из критиков написал, что Сорокина на излете карьеры (если его все-таки не посадят) ждет творческий вечер в Кремле с участием Михаила Задорнова...

Играя за гранью общепринятой этики, над пропастью – ad marginem – христианской нравственности, Сорокин в художественном смысле все больше увлекается формой своих сочинений. Он ведь человек – и ничто человеческое, вопреки патологической ненависти к совковым людишкам, ему не чуждо. И изысканным формалистом он становится все-таки потому, что над ним существуют некие нравственные ценности.

Но на самом деле феном Сорокина интересен прежде всего за границами литературы, в отношении к нему общества. Разумеется, творчество Владимира Сорокина – провокация, направленная против общества, точнее – против той ее части, которая всегда чувствует себя обделенной, лишенной внимания. Испытывает комплекс неполноценности, опасается за свое нравственное и физическое здоровье, живет в страхе преступить черту, потому что ощущает себя беспомощным и слабым перед соблазнительной улыбкой дьявола. Эти идеологические люмпены, которым непременно за кем-то надо идти, потому что сами они ни на что не способны, всегда кому-то должны служить...

Своей акцией против Сорокина «Идущие вместе» решают проблему собственной значимости – не более. Но вряд ли у них что-то получится – Сорокин их судьбу уже прекрасно описал в том же «Голубом сале». Не подавятся голубым салом, так что-нибудь останется в хорошей русской литературе... – им на десерт.

© Кузьмин В. А на десерт – голубое сало [Сорокин Владимир. Утро снайпера. Москва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 26 июля.

И делюсь я только добрым словом

У книжного стенда с поэтическими сборниками Андрея Дементьева в столичном книжном магазине «Москва» на Тверской дама элегантного возраста уже несколько минут листала новый сборник поэта. «Любите Дементьева?..» – спросил я. «Очень – он же наш...» – ответила она.

Дементьев Андрей. Виражи времени: Книга стихов. М., 2002, 285 с., 1500 экз., ISBN 5-235-02536-9.

«Виражи времени» – вторая для Андрея Дементьева книга стихов после возвращения в Россию из долгой ближневосточной командировки... Свежая по своим переживаниям и значительно более открытая в пространство жизни по своему настроению. В сборнике «У судьбы моей на краю» (2000) были ощутимы некоторое беспокойство и человеческая неуверенность поэта, вернувшегося домой. А в этом доме – новые люди, порядки, некогда преданные друзья, не выдержавшие испытания временем. В человеческом и житейском смысле едва заметная и в откровенных интервью тревога была понятна...

Образ «Виражей времени», давший названье новой поэтической тетради, родился гораздо раньше – в «скаковые» восьмидесятые. И было большое мужество поэта тогда предугадать многие разочарования и поражения. Но мужество и изобразительное достижение для художника большее пережить государственные и житейские трагедии и найти в себе силы рассказать о них.

Многие из русских поэтов поколения Андрея Дементьева или старше, среди них были и тверитяне (Владимир Соколов, Николай Тряпкин) недавно ушли из жизни на волне мучительной боли и даже непонимания... Теперь и Андрей Дементьев из поколения Учителей, о которых и сам писал когда-то... Эта великая для поэта обязанность и награда судьбы нести миру, друзьям то, что не довелось донести современникам...

Мое лицо гуляло по экранам

Среди восторга, песен и поэзии.

Я сам себе казался юным грандом.

И девочки в те годы мною грезили.

А за спиной кривили рот эстеты

И снобы мне завидовали мелочно,

Считая – не по чину эполеты,

Что я на их путях всего лишь стрелочник.

Но я не с ними шел по этой жизни...

Среди моих читающих поклонников

Был старый друг Ираклий Абашидзе,

Володя Соколов и патриарх Андроников.

Их доброта и слава были рядом.

И потому я не был свергнут завистью.

Смотрю на все минувшее их взглядом,

Чтоб с будущим мне было легче справиться.

И вот вышла книга «Виражи времени». По прочтении ее становится понятно, что один из крутых виражей, может быть, и не последний, пройден – для державы, для поэта.

Вспомните, как трагические стихи Владимира Соколова кто-то написал на стенах расстрелянного Белого Дома: «Я устал от двадцатого века, // От его окровавленных рек. // И не надо мне прав человека – // Я давно уже не человек...». У Андрея Дементьева есть стихотворенье, которое начинается созвучно Соколовскому: «Мир устал от страха и жестокости. // От смертей и от вранья властей...». Заканчиваются стихотворения иначе, хотя и с равновеликой степень художественного и человеческого мужества: Дементьев уповает на Веру, Надежду, Любовь.

...Только бедность – это тот порог.

За которым лишь одно отчаянье,

Где надежда отбывает срок.

Как-нибудь мы с этой жизнью справимся.

И придут иные времена...

Вера, Надежда, Любовь – это те чувства, которые окружали Андрея Дементьева в жизни, на протяжении всей его литературной карьеры. И в буквальном смысле тоже: Дементьев – поэт элегантный, преданный и верный, достойный внимания поклонниц с вечными женскими именами.

Прости, что я в тебя влюблен

Уже под занавес, в финал...

Всю жизнь блуждая меж имен,

Я на твое их поменял... («Анна»)

Жить – это значит любить. Эта вечная формула всегда присутствовала в поэзии Андрея Дементьева. Бессмысленно размышлять над определением природы этого чувства – «...Нет женщин нелюбимых, // Пока мужчины есть». В отвлеченных дефинициях заключается смерть эмоции. Ни на одно мгновение Андрей Дементьев не хочет отказаться от переживания чувства, а значит от жизни. В этом смысле он земной поэт, правдивый в любом человеческом волнении. ...Ведь любить можно только на земле.

Ане

Боюсь подумать –

Как ты без меня...

...И среди ночи ты проснешься вдруг.

И вновь меня разбудит твой испуг.

И по тому, как ты прильнешь ко мне,

Пойму я, что ты видела во сне.

В этой родственной близости душ и сердец находят поэты смысл жизни. Он ничем не отличается от желаний тех, кто считает их, поэтов, своими кумирами. Возможно, еще недавно толпа разочарованно отвернулась бы в сторону от таких пророков. Но на новом вираже старого времени в редкости оказались обычные категории человеческих отношений. Дружба, верность, порядочность, нравственная и телесная чистота, – о них и прежде, во времена равенства и братства, писал Андрей Дементьев.

...Иногда должно измениться время, чтобы мы больше поняли в поэте. Но как же должны поменяться времена и опуститься нравы, чтобы поэты взглянули с небес на землю. Герой Андрея Дементьева мчался по миру в азартной погоне жизни, но как должна была измениться жизнь, чтобы пропал азарт, чтобы остыл пыл в душе, обуглилось сердце.

Стихи Дементьева о современности – это не политическая сатира. Он слишком по-человечески деликатен, вежлив, осторожен, если хотите, чтобы быть беспощадным. Говоря о современности, он вторит молве. Есть очень интересный у него прием, созвучный народной культуре. Бывают такие темы, люди, события, факты быта, о которых в народе прямо говорить не принято. Потому что иногда просто бывает неприятно произносить иные имена и фамилии, как принято молча обходить что-то дурно пахнущее, но все же человеческое. Именно так Андрей Дементьев пишет о кайфующих Кахамадах, министрах Кочанках и неких Графах, из королей бюджета...

«Мы скаковые лошади азарта...» – эта конная символика свойственна многим текстам Андрея Дементьева. Его творческая жизнь продолжается также ярко, как началась – быть может, не на оседланном ретивом скакуне, но на смелых крыльях поэтического Пегаса точно.

...Но другой нам жребий уготован.

Будем выживать по мере сил.

И делюсь я только добрым словом.

А других богатств не накопил.

...А разве бывает у русского поэта иная судьба?


© Кузьмин В. Делюсь я только добрым словом [Дементьев Андрей. Виражи времени. Мосва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 23 июля.

Не ласкай мои плечи дождем

Эта поэтесса придумала для себя мир условностей, в котором решила спрятать обыкновенную раннюю сверхчувственность. Но ее прекрасный рыцарь не стал ждать, пока рассеется поэтический сумбур в голове талантливой леди. Он просто упал к ее ногам... Она – испугалась.

Никоноренкова Ольга. Симфония чувств: стихотворения. Торопец: ЧП Лапченко А.Б., 2002, 63 с., 200 экз., ISBN 5-901390-10-7.

В Торопце в серии под традиционным названием «Новые имена» вышло уже несколько книг поэтесс из Твери. Три из них – Мария Гусева, Ольга Никоноренкова и Иоланта Мельникова – имеют непосредственное отношение к литературному объединению, которое организовал в областном центре секретарь Союза писателей России поэт Евгений Сигарев. А сами скромные поэтические тетради издаются в соседней Псковской области, в Великах Луках.

К сожалению, при всем многообразии издательских возможностей нашего края до сих пор у тех, кто призван по своей «несчастной» чиновьей доле (речь об областном комитете по культуре и местной писательской организации) беспокоиться о благополучном развитии тверской словесности, голова о судьбе юной поэтической поросли не болит. Впрочем, возможно от самой поросли все-таки болит, поэтому многие, по привычке прикрывая свою бюрократическую серость и творческую беспомощность разговорами об отсутствии статьи в бюджете, ее, поросль, продолжают просто не замечать...

Хорошо, что заметили Сигарев в Твери, Лапченко в Торопце, Штубов в Нелидове...

Итак – Ольга Никоноренкова, еще студентка, воспитанная в офицерской семье. Для Евгения Сигарева, опытного художественного наставника, факт этот, отмеченный в предисловии «Явилась, чтобы остаться», вовсе не случает. Он важен в том числе и в изобразительном смысле...

Кстати, обратите внимание на то, что мужчины, особенно лет так от 20 до 30, уже давно уступили в тверском стихосложении первенство дамам. Настолько сильно недостаток мужского начала чувствуется в изящной словесности, что каждая вторая поэтесса начинает ступать по следам Сапфо или, в лучшем случае, Зинаиды Гиппиус. Они просто не выдерживают и начинают писать от женского лица, подчеркивая некий недостаток любви, просто – мужского внимания. Много таких стихотворений и у Ольги Никоноренковой. Так, например, заканчивается «Серенада»:

...Образ твой душой моей храним.

За улыбку, ласковое слово

Сердце к новым подвигам готово.

Я хочу быть рыцарем твоим.

Здесь есть тоска не столько по бытовому уюту и сильному плечу, но более всего по возвышенным и чистым в своих высоких романтических переживаниях отношениям. Лирическая героиня «Симфонии чувств» вступает в своеобразный диалог («Кристина», «Смотрел, почти не отрываясь...» и многие другие стихотворения) с бессердечным рыцарем, который воспринимает чувства Прекрасной Дамы не иначе как вызов на дуэль. ...А потом – он готов сломать шпагу у ее ног.

Шаги, слова – какое-то знаменье

Лишь миг один – и Вы у ног моих!

Секунда – и развеяны сомненья,

И... я у Ваших ног, я – у Твоих...

Особенно значима последняя строка – в ней такая непорочность, целомудренность и невинность. Но на самом деле по другую сторону всего этого безоглядное падение в Его руки. В Его власти она без остатка: Он обращается к ней на Вы. А она, опускаясь перед ним на колени, говорит – Ты. В этой интимной формуле огромная степень доверия и одновременно снисхождения.

Впрочем, даже те тексты Ольги Никоноренковой, которые написаны от лица мужчины, остаются глубоко женскими, чрезвычайно эмоциональными, чувственными уже на лексическом уровне: «Нахлынуло! Внезапно, оглушительно, // Навек из сердца вырвав тишину...», «Чудесное, горячее, прекрасное // Накрыло с головою – навсегда».

Очень точное имя найдено для поэтической тетради: «Симфония чувств» в исполнении женщины, которая просто сходит с ума от тех эмоций, что переживает. Поэтому алогизмы, мы их иногда встречаем в текстах Никоноренковой, есть непосредственное воплощение мгновенных волнений: «Я теперь лишь о встречах мечтаю... Как я счастлива рядом с тобой!»... Но вскоре становится очевидным, что у героини Никоноренковой не было никакой встречи – «Я билась о недвижимый гранит, // Пока другие лаской упивались». Она – скромница и одиночка, прикрывающаяся паранджой «нетленности, стремящейся в небесный храм» («я шла к тебе, а вышла к небесам»), иногда что-то фантазирующая про большую любовь.

Вот так, в несуществующих страстях («Опять неправдою грешу. // Душе влюбленность подпишу...»), расставаниях, предательствах, в верности неизвестно кому и в изменах неизвестно с кем тает время в этих стихах. Время, которое возможно еще не случилось в реальности, и не случиться...

Примерно этими же эмоциями, этой «симфонией чувств» и живет едва ли не большая часть тверской девической поэзии. Просто не знаю, чтобы случилось с этими долго взрослеющими тургеневскими девушками, если бы не их страсть к чтению, немного филологического образования и... Евгений Сигарев.

...Не тревожь мои губы желаньем,

Не ласкай мои плечи дождем.

Это лето несбывшейся тайны

Мы в разлуке с тобой проведем.

Быть может, действительно, назначение такого словотворчества сохранить для будущего, как считает Евгений Сигарев, русские «юные души, не поддающиеся ползучим метастазам разрушения». Только иногда может быть лучше обжечься, а то и сгореть на костре любви, а значит – Воскреснуть. Удивительно, но вопреки определениям учителя, молодая поэтесса уже поняла это...

Как зверь, почуявший опасность,

Сорвался взгляд с ресниц твоих.

О как безволие и властность

Умеют изводить двоих.

© Кузьмин В. Не ласкай мои плечи дождем [Никоноренкова О. Симфония чувств. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 18 июля.

Не смейся над пророческой тоскою

Переживая личную трагедию Лидия Медведникова пришла к особенному пониманию своей судьбы и воплотила ее в странном тексте, проникнутом болью отчаяния и поисками ответа на неразрешимые вопросы бытия

Медведникова Лидия. Исповедь странного пассажира и другие истории из записок левака. Москва: АО Мэйн, 2002, 224 с., 200 экз., без ISBN.

Есть книги, которые рождает не только творческое напряжение, но и сама судьба. Это роковые тексты, писать которые заставляют нелегкая доля, горькая житейская боль, сокрушительные трагедии и разочарования. Они как фатум – до последней строки ведут своих авторов за собой.

Таков седьмой сборник повестей и рассказов Лидии Медведниковой...

«Так сложилась судьба. В январе восемьдесят первого трагически погиб мой муж – поэт Александр Тихомиров. Потрясение лишило меня возможности писать. Оказалось – надолго. И вот, чтобы прокормить семью – мать без пенсии и сына-школьника, мне пришлось сесть за руль своих стареньких «Жигулей» и возить пассажиров, то есть стать леваком, как тогда говорили. На пять лет...

Скольких историй я наслушалась за эти годы!..

Люди, лица, судьбы – восьмидесятые годы. Уже само это время стало историей...»

Собственно сам момент протяженности, движения в пространстве и времени – земном, межгалактическом, вселенском, – едва ли не главный в книге. Это элемент развития, воспитания нового, созревания вечного в человеке. Возможно, мыслящий, тонко чувствующий состояния окружающего мира, герой, сев за руль машины с целью приработка, не мог повести себя иначе, кроме как расширить в своем сознании границы автомобильной дороги до бесконечности...

Разглядеть в случайном попутчике своего кровного брата – этого слишком мало для Лидии Медведниковой. Почувствовать родственную душу, проникнуть сквозь грани случайных дорожных откровенностей в прошлые и будущие жизни – это интересно. У такого отношения к миру можно найти вполне определенный источник – Рерихи, Блаватская, Штейнер... Однако книга Медведниковой не теософский трактат, а воплощенный в изобразительном слове срез жизненных ощущений.

Она превращает своего главного героя в талантливого книжного художника, слишком яркого для серой совковой действительности, оттого неудачного – «совок» не любит эмоциональных нонконформистов. Посему изобразительная задача вдвойне усложняется, ведь еще очень свежи переживания своей личной жизни, которые оторвали от творчества и в буквальном смысле толкнули под колеса чужих судеб – интересных и не очень...

Художественная задача решена, а вслед за ней разрешается и более глубокая – теософская.

В центре такой книги непременно должна быть встреча – долгожданная встреча двух родственных сердец. Не случайно где-то посреди повествования всплывает в теологических диалогах героев миф об андрогинах, обреченных в вечной тоске блуждать по миру в поисках друг друга и (здесь у Медведниковой миф обращается в художественную реальность) никогда не встретиться.

Безработный художник и Флена – проститутка, мечтавшая стать актрисой, – они чувствуют силу притяжения друг к другу. Особенно в том изменившемся пространстве, в котором столетиями и тысячелетиями ранее уже случались их встречи. В подмосковных монастырских колокольных звонах, в камышовых шорохах чистого озера, в шуме святой родниковой воды эхом резонирует их вечная нерушимая связь. ...Но они долгое время не в силах понять и принять ее.

Повесть Медведниковой и в границах привычного линейного исторического времени гораздо шире пересекающихся аур близких людей. Этот интересный повествовательный прием (записки левака о своих попутчиках) позволяет показать жизнь целой страны. И здесь Лидия Медведникова уже, возможно, единственный раз в книге пользуется своим исключительным авторским правом рассказать нам о судьбе женщин, чья жизнь была разбита сталинскими лагерями.

...В случайных встречах есть непременный момент откровенности, оголяющий самое тайное в человеке. И тогда происходят самые настоящие встречи, за которыми минутное отсутствие друга покажется вечной разлукой.

Лидия Медведникова, вызывая своих героев на откровенность, ведет с ними чистосердечный разговор на языке любви и искреннего внимания.

В книге есть фрагмент, когда герои, сворачивая в сторону Фирсановки, приезжают в сумерках в Середниково, усадьбу бабушки Михаила Лермонтова. Здесь у его бюста на ум невольно приходят стихи...

Не смейся над моей пророческой тоскою,

Я знал: удар судьбы меня не обойдет...

Повесть Лидии Медведниковой рождена и стремлением к такому знанию тоже, стараниями постижения своей и другой судьбы, а вместе с тем и пониманием необходимости дорожить самыми редкими минутами близости с любимыми.
© Кузьмин В. Не смейся над пророческой тоскою [Медведникова Лидия. Исповедь странного пассажира и другие истории из записок левака. Москва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 17 июля.

Сказки про любовь

Тверитянка Мария Гусева верит в сказки, однако сомневается в любви. Но большая часть текстов, написанных в этом коротком жанре, – о ней, о любви... Эта драматическая коллизия «подает бесценные слова в кровь растерзанной души» поэтессы

Гусева Мария. Живу на фоне декораций: Стихотворения. Торопец: ЧП А.Б.Лапченко, 2001, 58 с., 200 экз., ISBN 5-901390-04-0.

В провинциальной действительности исключительность поэта-самородка – это хорошее правило. Ну что самородок в ворохах прочего литературно хлама?.. Пустой звук. Тому петь надо бы вечную благодарность, кто в навалах графоманского мусора отыщет иной раз слуху приятные и созвучные душевному настроению образцы поэтического слова. Года четыре назад взял на себя в Твери это хлопотную обязанность камчатский поэт и моряк Евгений Сигарев.

Всколыхнулась тогда над Тверью светом ясным его «Рассветная звонница», с тех пор время от времени звонят колокола мастерства участников этого литературного объединения.

Поэтический сборник тверитянки Марии Гусевой – книга юношеских поэтических прозрений, отмеченная тайной девической грустью и печалью ранней усталости.

Четверть века земного и треть

человеческой жизни

Я разбила на крестики-нолики, молча

смотрю на итог:

Вот кресты на могилах надежд, их

облапили слизни:

Ну а нолик – он нолик и есть,

перепутанных планов

моток.

В этих строках сквозит неопытность – всякая: литературная, жизненная, творческая. В них – пустяковый максимализм вселенского отрицания. Но эти стихи хороши не только своей неискушенностью, они, прежде всего, отличаются запоминающейся образностью. Иногда слишком смелой, сокрушительной: «Гаснет день, как раковый больной, // Восковою желтизной пугая...», «Стонет лес, поседевший в коме, // Частоколом натянутых жил»...

Настоящие поэты часто испытывают духовное одиночество. Поэтическая тетрадь Марии Гусевой «Живу на фоне декораций» – это своеобразная история взросления поэта. Лирический герой этой книги – девица юная совсем, переживающая первый и единственный этап поэтического взросления, на котором грани мира образного и мира безобразного (того, что нас окружает) еще очень зыбки и неопределенны. Впрочем, само это состояние поэтического воспитания может быть чрезвычайно интересной темой художественного осмысления. И, конечно, оно способно обернуться изобразительным разочарованием...

Этого не произойдет лишь с Марией Гусевой. Мир своих поэтических переживаний она объявляет единственным кровным убежищем. Посредственная реальность – недолговечные декорации. Но и эта житейская бутафория временна опять же потому, что только она и вечность, подвластная поэтическому мастерству, главные режиссеры этого бытийного спектакля.

...А у женщин только тело

Почитают красотой.

Чтоб была она моложе,

С трепетаньем томных век,

Белозуба, гладкокожа –

Фантик, а не человек...

Разумеется, героиня Марии Гусевой никогда не согласиться быть всего лишь только сладкой карамелькой. Но проводить линию сопротивления быту по грани мужчина – БЫТ – женщина слишком опрометчиво и в поэтическом смысле тоже. Некоторые из мужчин не переваривают сладкого, а иные вообще любят погорячее...

Впрочем, поверхностность и пустозвонность («Как хотите, так судите – // Мол, средь баб пророков нет, // Но в сторонку отойдите, // Не мешайте видеть свет!») заданного уже в первом стихотворении тетради вектора сопротивления действительности, в которой не нашлось рыцаря этой юной взрослеющей леди, не мешает автору развернуть в книге тему неповторимой в своем развитии биографии поэтессы...

Иногда иная особенно экзальтированная современная дамочка начинает строчить стихи, потому что не находится мужчина, который бы сделал ее своей Прекрасной Дамой. Грезы о любви в провинциальной повседневности часто оборачиваются нелепым стихосложением. Лепым (от слова лепота) – гораздо реже... На этот раз они обернулись в емкую поэтическую форму.

Смешно, конечно, но считала

Помехой счастье письменам...

Речь, кстати, в этом стихотворении идет о счастье далеко не вещном. Речь вообще о любви, которая, как кажется, обошла стороной эту юную поэтессу («...от любви давно устала, не давши вызреть семенам»). Ах, как она заблуждается, заблуждается, находясь как раз во власти этого нелепого чувства.

Нет ничего на свете, только ты:

В снежинке каждой, в ветре февраля...

Ну, вот – вы подумаете, как обыкновенно все оказалось. И будете правы, но только не забывайте о том, что, да, конечно, «...нет повести прекраснее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», но... Но если и сама повесть, сам рассказ прекрасен и представляет собой приятный образец изящной словесности, то это уже достижение вечное, хотя и бесполезно спешащее за Вильямом Шекспиром. ...Без фальши, без обмана и лукавства.

Пообещав мне сказку про любовь...

Спросил: «Ты веришь?» В сказки?

Видно, верю.

© Кузьмин В. Сказки про любовь [Гусева М. Живу на фоне декораций. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 16 июля.

Я знаю – дело в шляпе...

У Иоланты Мельниковой так много талантов, что ее увлечение стихосложением выглядит блекло на фоне музыкальных, режиссерских, портняжных и других способностей. Ее главный дар в преображении мира и самой себя, а для этого обаятельной даме достаточно просто примерить шляпку

Мельникова Иоланта. Иду по радуге: Стихотворения. Торопец: ЧП Лапченко А. Б., 2002, 60 с., 200 экз., ISBN 5-901390-09-1

«Иду по радуге» – поэтическая премьера Иоланты Мельниковой – натуры столь многогранной, что бесполезно перечислять все успешные или не очень творческие проекты блистательной тверитянки. ...Наконец – поэтическая тетрадь, которая в определенной степени подводит своеобразный изобразительный итог её главному увлечению – созидательному отношению к действительности. Поэтому вопрос о том, имеет ли он хоть какую-нибудь ценность в литературном смысле, с объективной точки зрения отходит на второстепенный план. Возможно, что он будет интересовать лишь требовательного читателя... и нас.

Автор предисловия и редактор тетради поэт Евгений Сигарев отдельно оговаривает то, что в сборник вошли по преимуществу тексты, которые обыкновенно звучат под музыку. Ее автор – та же Иоланта Мельникова. И предупреждает, что техническое несовершенство стихов мадам Мельниковой связано с особенностями их исполнения. Мол, «слабые стихи нуждаются в музыкальных помочах, чтобы затенить свое убожество». ...Чтобы не говорил тверской мэтр, слабые стихи – это словесный мусор, который никогда не станет достижением поэтическим. Да, возможно, талант актера, музыканта, исполнителя способен влить в серую строку яркие эмоции (хотя и с этим можно поспорить), но это будет факт другого искусства. Отсюда возникает определенное противоречие. Что в руках у читателя – песенник или поэтическая тетрадь?..

Никогда не слышал, как звучат стихи Иоланты Мельниковой на сцене, но в книжке многие из них выглядят беспомощными, иногда поверхностными перепевами известных в той или иной степени литературных тем.

Два первых раздела тетради составлены на основе написанных автором мюзиклов «Русь изначальная» и «Виват, Екатерина!». Слишком сильно ощущается то, что эти тексты в значительной степени некий элемент драматической инсталляции. Они сопровождают определенный художественный сценический ряд, без которого остаются ущербными...

Ой, рано на Ивана

заря занялась,

И горюн-трава святая

встала-поднялась...

Если такие и другие из представленных в сборнике элементарных поделок под народную песенную лирику и произведут хотя бы эмоциональное впечатление, то только на сцене... Под звуки музыки Иоланты Мельниковой и хороводный танец, поставленный режиссером Иолантой Мельниковой, юношей и девушек в народных костюмах, созданных по эскизам Иоланты Мельниковой.

Впрочем, с точки зрения изобразительных достижений более интересно выглядит вторая главка сборника – «Век Екатерины». Здесь проявилось определенное мастерство автора в реконструкции стиля эпохи, в создании поэтических портретов деятелей века славной императрицы.

В заключительной («Птица-удача») главе становится понятной подлинная цена этим художественным упражнениям. Читая стихи «Бабушкин сундук» («Перешел в наследство бабушкин сундук. // Старое богатство мне досталось вдруг...»), «Барабашка» («Нынче утром как-то вдруг // охватил меня испуг...») и другие, легко ловлю себя на чувстве вторичности. Подобное я уже много раз слышал, перечитывал в многочисленных рукописях самодеятельных сочинителей со всех уголков нашего края. Здесь лишь все это принимает удобоваримую с технической точки зрения форму.

Вот еще, что обнаруживается в этих сочинениях на самой поверхности. Многочисленные преимущественно лексические повторы – анафоры, эпифоры и в глубине строки – свидетельствуют не только об их песенной основе. Прежде всего, обращаешь внимание на недостаток собственно поэтического мастерства, чувства слова. Если сердце не поет (Иван Ильин), если слова не льются из неизвестной глубины, то можно создать иллюзию ритма – например, синтаксическими приемами. И тогда в лучшем случае родится хороший рефрен для шлягера, но никогда стихотворение.

Хотя есть и такие земные чувства, которые приходят с небес. В них звучит сама поэзия, нужно только уметь услышать и рассказать. Сверхчувственности Иоланте Мельниковой не занимать. Поэтому не удивительно, что языком настоящей поэзии ей более всего удается говорить о любви.

Мне нравится смотреть в ночную высь,

И темнота мне кажется звенящей и прозрачной,

Где месяц что-то шепчет про любовь,

Бледнея от попытки неудачной...

Иоланта Мельникова, по верному замечанию Евгения Сигарева, принадлежит к числу тех скромниц-поэтесс, которые, несмотря на музыкальное образование, не станут баловаться «расхлябанно-развязными строчками типа «я твоя не первая, я твоя случайная...».

Если они заговорят о любви, то непременно о любви месяца-ясного к солнышку-красному, которые бродят-ходят-светят, но никак не встретятся. Но пожар любви все равно вырвется из сердца, и здесь, как это не парадоксально, в самом себе эту яркую страсть невозможно удержать именно благодаря отсутствию феноменального литературного дара.

И тогда в прозрачном языке образов рождается обыкновенная серенада.

Я люблю старинный твой рассказ.

Где любовь сжигает всех огнем.

Там печально пилигримы

Раздают цветы любимым,

И поют сонеты под окном.

...Иоланта Мельникова представила нам книгу сочинений, которая свидетельствует о том, что культурная жизнь региона постепенно входит в новое широкое русло, в котором все более заметно представлены разные имена и направления в искусстве.

Таланты хотят творить и состязаться. Мешать им не надо, разве только – помогать осторожно... и замечать.

...Тогда пускай рыдает конкурент,

Когда ты мне подаришь

Первый комплимент.

Я знаю – дело в шляпе.

Это точно.

...Теперь даже самый поверхностный историк тверской литературы вынужден будет хотя бы в списке имен вспомнить неутомимую Иоланту.

© Карцев В. Дело в шляпе... [Мельникова Иоланта. Иду по радуге. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 23 июля.

К небесной лире тянется рука

В Бельской деревни Рыжково пишет стихи Виктор Королев. Сквозь есенинскую грусть в его творчестве пробивается сильный самобытный талант чуткого свидетеля вечной жизни родной природы

Королев Виктор. Вербная грусть: стихотворения. Нелидово: Нелидовская
типография, 2002, 110 с., 500 экз., без ISBN.

Из города Нелидово от писателя Валентина Штубова за последнее время мы уже получаем четвертую книжку. Впрочем, издано, мы надеемся, гораздо больше, поэтому местной администрации пора бы подумать об открытии своего небольшого издательства, дабы поддержать творческие начинания земляков, а заодно прослыть в крае тверском и не только радетелями языка родного и талантов. А потом, возможно, удостоится от губернского начальства доброго слова и быть поставленными в пример прочим нерадивым районным властям, что местных поэтов считают вроде какой вошью на исхудавших телесах нищей провинциальной культуры.

На этот раз перед нами поэтический сборник Виктора Королева из деревни Рыжково Бельского района с коротким, но емким и очень понимающим предисловием корреспондента «Бельской правды» Натальи Моисеевой.

Замечательно, что выходом в свет книги талантливого земляка озадачились депутаты Бельского районного собрания, которые по предложению местного главы Геннадия Танаева решили профинансировать скромное издание из бюджета. Тем еще примечателен этот факт, что Виктор Королев поэт в Белом не первый. Чего стоит изумрудный талант охотника и члена Союза писателей России Алексея Роженкова, который знают и ценят в столице... Ему тоже, кстати, очередная книжка не помешала бы.

Конечно, Виктор Королев поэт иного склада, чем Алексей Роженков, дар которого рожден соединением глубокой литературной и философской культуры с верным знанием и пониманием законов самой земли, травы.

У Королева больше простого – есенинского: грусти и задора, отчаяния и надежды. Конечно, народность, фольклорность стиха – здесь только основа, потому что главное достижение автора – не повторение пройденного в народной поэзии, не даже развитие находок «тихих» поэтов от Владимира Соколова до Николая Рубцова, а именно создание новых свежих образов. Это можно сказать далеко не о каждом из маститых авторов. За прямодушие Виктор Королев непременно заслуживает похвалы...

Как во сне, шепчут листья

Тонконогих ракит.

Пред небесною высью –

Мысли древних молитв.

И поет «Аллилуйя»

Средь листвы соловей,

Плещет воду святую

Причащенный ручей.

Курят ладан туманы,

Тает свечкой закат.

Свет луны несказанный

Осветил наугад...

Кажется, что нового можно написать о закате в народном стиле? Оказывается можно развернуть здесь метафору духовного обряда, в церковной лексике воплотить незыблемость природы. Очень чувствуется, что Королев просто дышит природой, внимает ей теплою летнею ночью. Пространство нескольких таких стихотворений заполнено ощущениями небесной чистоты. Виктор Королев ждет слов с небес, как земля дождя и света.

Светлым укрывшись туманом,

Сонная грезит река.

В воздухе сладком и пряном

Чья-то блуждает строка...

В определенной степени природа у Виктора Королева сама ассоциируется со словом, в первую очередь поэтическим... «Многодумная проза // Светится в небе ночном...». «Затужило небо голубое... Пролило дождинки чувств и слов». «Внимая солнечному слову, // Звонку небесного стиха...». «Мир беспокоен, переменчив... Мне нашептал вот этот стих». «...К небесной лире тянется рука». «Как древнюю книгу, листает // Вновь ветер в чащобе листву...».

Вопреки трагедии, которая настигла Виктора Королева на 25 году жизни («укрепляя на высокой березе скворечник, он сорвался с дерева, сильно повредил позвоночник»), в пространство его поэзии сквозь грозовые тучи, смоль ночного неба непременно пробивается свет – солнечный, звездный и лунный. Он еще смелее и увереннее идет в своем творчестве навстречу олицетворенной природе. Глаза звезд зовут его в дорогу по Млечному пути, вечное небо открывается над ним куполом храма...

«Вербная грусть» – первая светлая радость, омраченная болью житейской случайности, обрушившей яркие надежды – многие из них. Первый сборник Виктора Королева говорит нам о том, что в Бельском районе чутко прислушивается к миру один из тверских талантов, которыми богата губерния. Талант свежий, сильный, запоминающийся, плодотворный...

Будем ждать от него новых плодов.

Искра Божия упала

С небеси,

Коль попала в душу –

Значит крест неси.

© Кузьмин В. К небесной лире тянется рука [Королев Виктор. Вербная грусть. Нелидово, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 12 июля.

Веселый мир сошел с ума

Батасова Марина. До утра: бродилка // рис. Старухи Изергиль. Тверь, 2002, 9 с., 500 экз., ISBN 5-87049-235-1.

...А точнее, его свела с ума поэтесса Марина Батасова, отправившаяся на прогулку с вампирами, бросив в свою серебристую косметичку пару пындиков, которые всю ночь мешали поэтическому сосредоточению, к тому же безжалостно уничтожили ее последнее стихотворение. Поэтессе не оставалось ничего, кроме как издать оставшиеся разрозненные строки под видом новой поэтической книжки

Вот уже месяца три вместе с поэтессой Мариной Батасовой мы бродим всю ночь до утра по ее последнему поэтическому (здесь уместно говорить о поэзии только относительно прошлых литературным заслуг – а они не очень-то и велики - тверской сочинительницы) творенью.

Моя первая бродилка заблудилась где-то в столице нашей родины в районе Кузьминского парка. Ну вот на днях приблудилась ее сестра...

Марина Батасова и прежде отличалась изрядной художественной и не только смелостью. И теперь вновь блеснула оригинальностью. Поэтому прежде необходимая в таких случаях «Инструкция по употреблению» этого шедевра, которую предлагает нам автор.

«Эта книга содержит тысячи (кстати, Марина Батасова, современному поэту не к лицу такая приблизительность, между прочим, путем нехитрых математических вычислений вы могли бы дать нам окончательную цифру – В.К.) вариантов развития событий. И выбрать тот или иной сюжетный ход предстоит нам.

Открыв первую страницу, бросьте кубик и найдите строчку, номер которой выпадет. На второй странице вновь бросьте игральный кубик и выберите из 6 вариантов тот, который выпадет. И так 8 страниц, пока у нас не сложится стихотворение».

Примечательно, что книгу проиллюстрировал единственный и в своем роде уникальный (до появления транс-шоу клуба «Адам и Ева») герой тверского постмодерна – Старуха Изергиль. Очевидно именно Александр Константинов вместе с лирической героиней новой книги Марины Батасовой, а, быть может, и с самой поэтессой прилег на обложке (на снимке) книги после того, как поддался глубокомысленному «брожению» по страницам этого сочинения. Поэтому не без некоторого содрогания и страха перед неведомым эстетическим наслаждением мы начинаем свое движение по поэтической тетради Батасовой. Кидаем кубик восемь раз...

Вампиры были очень рады,

Они скучали много лет,

Когда все комиксы отсняты.

Им Нина Хаген шлет привет,

Им в кайф смеяться и возиться

И пындик голоден весьма.

А может быть, вам это снится?

...Не пропадать же задарма.

Прежде всего, нужно отдать должное творческому остроумию Марины Батасовой и целеустремленности ее поэтической натуры. Среди очень немногих заметных молодых имен Твери она профессионально отстаивает право творить без оглядки на любые немые авторитеты.

Очевидно, что заурядный отечественный постмодерн доплыл до провинции. Потому что именно здесь он имеет спрос. Писатель перестал быть властителем дум, он должен быть простоватым, дурачком, главное – заметным. Поэтому не просто эпатажным, но агрессивным. Их помнят, пока они пережевывают и переваривают свое и чужое интеллектуальное дерьмо. Как только они им подавятся, массы о них забудут...

Марину Батасову реабилитирует в умах приверженцев классической литературной традиции только то, что и над каждой из 48 строк ее многогранных ночных бдений, есть о чем подумать. Даже совершенно прозаические натуры найдут здесь несколько строчек, которыми они смогут проиллюстрировать свои будни. И одна из них непременно выпадет в ответ на полет игральной косточки...

Вампиры шли вдоль автострады,

Им позвонил один скелет.

Они пухнаты и хвостаты

И ночь темна как пистолет.

Им хочется поймать мокрицу

И закрутилась кутерьма.

Вниз головой весят ночницы,

Закуска прибежит сама.

Да... Что-то все у меня про вампиров получается. Вероятно некий намек на особенности профессиональной принадлежности и отношение критиков к объектам своего внимания. Значит, вырисовывается одна из основных тем провинциальной поэзии – тема неблагодарного непонимания, так сказать, проблема «поэт и толпа».

...Продолжать бродить по книжке Марины Батасовой можно бесконечно. До тех пор, пока последнюю игральную косточку не сгрызет, объевшись сушеных мухоморов, какой-нибудь зубастый пындик. В любом случае к утру, в независимости от изобразительных характеристик этого текста, он многим покажется классическим шедевром. Если это так, то и моя скромная рецензия уже достигла ценности диссертационного сочинения.

Так что остановимся, а то эта игривая каббалистика от Марины Батасовой заводит слишком далеко.

© Кузьмин В. Веселый мир сошел с ума [Батасова М. До утра. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 10 июля.