У достаточно известного в определенных музыкальных кругах тверского певца Александра Евдокимова недавно вышел первый альбом, озаглавленный с претензией на конкретную традицию - "Ах, эта русская душа". Стало быть, должны быть романсы - лихие лошади, дороги, степи, кони, небеса, гитара, скрипка и, конечно, неразделенная любовь… Надо сказать, все это есть здесь - очень много знакомого, слышанного уже не однажды. Но, что удивительно, при этом не возникает желания отключить магнитофон.
Почему? Во-первых, русская душа, и об этом поет артист в романсе "Поговори со мной", действительно "как страсть безбрежная"… А во-вторых, Александру Евдокимову и его главному соавтору, тверскому поэту Ефиму Беренштейну, можно только позавидовать в умении по-новому обыгрывать старые мотивы и темы.
Музыкой наполненная даль
Распахнула полог тишины.
Повстречались скрипка и рояль -
Два луча, две страсти, две волны.
Темная и светлая печаль,
Солнечный и лунный тихий свет…
Все это написано не сто лет назад, а вчера, словно ничего и не изменилось за век, и русская душа осталась прежней - с грустью и печалью. Написано и о союзе двух художников - Евдокимова и Беренштейна. Что может произойти, когда сойдутся "два луча, две страсти…", два творческих человека… Бывает - ничего хорошего. Бывает - случаются и удачи. Что и произошло на этот раз. Даже если культуролог Беренштейн где-то пишет не из своего внутреннего чувственного опыта, а как умелый стилизатор, то своим искренним горящим искусством певец Евдокимов исправляет расчетливую холодность автора текстов. И, напротив, там, где Евдокимов излишне увлекается современными интонациями песенок "а ля рус", набирает силу поэтическая глубина и непосредственность Беренштейна. И получается хорошая музыка, написанная и записанная у нас в Твери.
Слово Беренштейна легло на голос Евдокимова мягко и легко, без всяких усилий. И в звуке обретая жизнь свою, летят они теперь над всей Россией, о чем так и мечталось им в песне.
Я хотел бы пролететь над всей Россией,
Заключить ее в объятья и согреть.
Я хотел бы пролететь над всей Россией милой,
Без нее я не могу ни жить, ни петь…
© Кузьмин В. …И летят теперь над всей Россией [рецензия на новый альбом тв. певца А. Евдокимова] // Тверская Жизнь. 1997, 27 дек.
суббота, 27 декабря 1997 г.
суббота, 1 ноября 1997 г.
Поэты "Русской провинции"
В начале века философ Иван Ильин в статье "Когда же возродится великая русская поэзия" в поисках свежего классического русского слова обращал свой взгляд в глубину России, в провинцию. Весной нынешнего года журнал "Русская провинция" при содействии Русского общественного фонда А.И.Солженицына приступил к изданию серии поэтических сборников под общим названием "Поэты русской провинции".
Книги серии - литературные дебюты авторов разных поколений, художественных школ и традиций. Объединяющим началом задуманного цикла книг, как это не удивительно, стало свойство особого рода - провинцианолимз.
Авторы их - по корням и по внутренней сути русские провинциалы и провинциалки. Этим объясним и особый исповедальный тон их поэтического слова, который, сколько не прислушивайся, уже редко услышишь в поэзии столичной. Исповедь в православной традиции - это, в первую очередь, мужество покаяния, не имеющее ничего общего с истерическим провозглашением на весь свет своих маленьких и больших грехов. Кстати, этим прибыльным "грехоискательством" нынче преимущественно и занимается большая часть "авангардных" московских "пиитов".
Изданы в серии уже две книжки - "Заветный сад" Алексея Мальцева и "Сахарный снег" Юлии Гнатышак. Для Алексея Федоровича Мальцева, крестьянина-плотника из тверской деревни Летнево - это итог жизни, для тверской студентки филфака Юлии Гнатышак - это начало…
Над тихим омутом реки
Над ивами прибрежными
Кружились в танце мотыльки -
Поденки белоснежные.
И в брачном вальсе полном нег,
Рой белоснежный кружится,
Как белый снег, как белый снег,
Когда метель завьюжится.
Вдохни в нас, Боже, пыл и страсть
И дай нам легкокрылие…
***
Пьяная, красивая, глупая.
Смеется большим ртом.
Музыка речи нудная
Залита холодным вином.
Жесты небрежны, грубые.
Будто гоняет мух.
Нежно впиваясь в губы мне,
Просит любовных мук.
Я не хочу броситься
К пьяному телу в жар...
…Вводя читателя в заблуждение, цитирую из сборников анонимно, но не наугад. Интересно, на что вы полагались, пытаясь предположить авторство? На мастерство слога, на тему или на что-то иное…
"Последний вальс" или "Гимн поденке" - из лучших стихотворений Алексея Мальцева, а "Пьяная, красивая, глупая…" - Юлии Гнатышак. И в одном и в другом - целый культурный пласт, принятый авторами по-разному: первым через страницы томиков некогда богатых сельских библиотек, второй из глубокомысленных лекций в университетских аудиториях. У них и к форме совершенно разные симпатии: Мальцев уверенно чувствует себя в жанре поэмы, Гнатышак пишет любовную лирику.
Вообще открытие серии "Поэты русской провинции" именно этими поэтическими сборниками очень симптоматично. Это еще одно тому подтверждение, что в восприятии современной поэзии мы полностью освободились от некогда свойственной шелухи - возраст, публикации, авторитетность… В кое-каких провинциальных издательствах еще осталось свидетельство недалекого прошлого, нечто вроде рубрики "Первая книга". Здесь же все это совершенно неважно - перед нами книга, и автор ее - провинциальный поэт.
I.
В стихах Алексея Федоровича Мальцева преобладает спокойная интонация поэзии классицизма. Его слово уверенно, неброско, как скудная тверская природа. О ней, как всякий провинциальный поэт, Мальцев пишет много, но не злоупотребляя… Не меньшего внимания удостоились аравийские пески, австралийская секвойя, да и небесные светила, созвездия Зодиака, не обделены интересом Мальцева. В обращении с древней историей, мифологией (не только народной русской) Мальцев точен до осторожности, как прилежный ученик. А иногда дерзок, смел: и вот уже рябиновый куст зарделся, словно Мадонна на полотне Рафаэля.
О, ты, моя гордая,
Так хороша -
Замрешь от восторга,
Почти не дыша!
Мадонна, откуда
Тебе… благодать,
Чтоб выстрадать Чудо
И жизнь ему дать?
И это тоже Алексей Мальцев…
Косматый, льву подобный, Зевс
И молодая нимфа.
По склону гор зеленый лес
В окрестностях Коринфа.
Хариты - грации сестра
Танцовщица на диво
У искрометного костра
Танцует с Зевсом Ио.
Русскому человеку, а особенно сельскому жителю, лишенному до сих пор многих соблазнов цивилизации, временами еще свойственно задаваться вопросами, лишенными, на первый взгляд, всякого практического смысла. И тогда взгляд его непременно обращается к небу, в попытке постигнуть Вселенную. Так возникает столь характерная для русской поэзии умиротворенность духа и удовлетворенность бытия. "И не надо не Ада, не Рая, принимаю все, как есть…", - говорит он себе и нам.
Скажу откровенно,
Я в небо влюблен:
Мир вечной Вселенной,
Как наш заселен.
Гармония неба,
Как пишут, стройна.
Мигай же, Омега,
Не знающим сна,
Чтоб в самозабвении
Роза Ветров
Жила откровениями
Дивных миров.
Стихи Мальцева оказываются очень разнообразными - по темам, идеям, образам. Крестьянский поэт из провинции - но нет в его стихах пресловутых "бумажных берез". И даже избитая рифма "березы" - "слезы" (не у лирического героя, а в сказе поэмы "Первый мастер") воспринимается совершенно спокойно - как данность народной поэзии. По большому счету, читая Мальцева, вопрос о тонкостях всякой технической стороны стиха вообще не возникает. Не потому, что Алексея Мальцева этому не учили, а оттого, что его поэзия до предела гармонична, точнее, устроена до невозможности правильно, пронизана каким-то крестьянским порядком, и поэтому вмешательство любых писаных поэтических законов расценивается как грубая бесцеремонность.
II.
Стихи Юлии Гнатышак, на первый взгляд, навеяны образами русского декаданса. Но вряд ли это так… Хотя в 18 лет бывает трудно избежать коротких увлечений, и маленькие неудачи кажутся большими поражениями, нынешний российский упадок воспринимается ярче и сильнее всякого исторического литературного "неприятия жизни и крайнего индивидуализма", тем более воспринимается из провинции.
Мадам, вы сегодня те же,
Такие, как были вчера.
Я вас любовью утешил,
Провел с вами ночь до утра…
Мне интересна женщина:
Доступна, легка, дика.
Сердцем мы с ней повенчаны -
Глупость с душой дурака.
…Это не Гиппиус или Зиновьева-Аннибал, это и не "Димин журнал" или "Риск"… Это написано и издано вчера в тверской провинции. Быть может, в своих стихах Юлия слишком сосредоточена на одних и тех же настроениях - ночная тьма, несчастная любовь, вкрадчивый Сатана, но тем не менее ей хватает звуков и слов, чтобы не повторяться в мотивах. Это несомненное свидетельство присутствия хорошего литературного вкуса, традиции. Все стихи Гнатышак в сущности говоря - вариации на одни и те же излюбленные темы. Погруженность в одно настроение простительна ей так же, как и молодой Анне Ахматовой. Тем более, что очень естественно выглядят не скрываемые поэтессой прямые аллюзии из русской Сафо.
Ну, что, мои друзья, пропойцы и пьянчуги.
Вы ждете от меня печальных слов любви…
…Мы будем пить, друзья, а дальше будь, что будет.
Мир без любви - ничто, в вине любви итог.
…Как просто жить, без всякого сомнения,
Азарт и пыл глуша сухим вином…
Да, Юлия - поэтесса, замкнувшаяся в узкий круг интимных переживаний, но возможно соединение узкого круга и широкого стиля. В стихах ее привлекает не стройность мировоззрения, как у того же Алексея Мальцева, а излишняя откровенная эмоциональность.
Мне кажется, что русский читатель сегодня очень ждет возвращения женщин-поэтов, как-то по большинству своему замолчавших несколько лет назад и вдруг начавших писать вновь (почитайте, по крайней мере, последние номера толстых журналов). Причем, истосковались не просто по женским стихам, а по настоящей дамской поэзии, вещающей от имени чудом сохранившихся и вновь нарождающихся русских поэтесс. Таких, кто избежал участи топ моделей, не был вывезен за рубеж… Пожалуй, стихи Юлии Гнатышак - есть одно из свидетельств этого возвращения.
Поминая о том, что Тверь один из центров феминистского движения России, уточню: речь идет не о "женской теме", "женском языке" или делении поэзии по половому признаку. В стихах Юлии вообще очень много неженского, и главный лирический герой мужчина.
Я вернулся в кабак: подливайте вина -
От меня улетела жена.
Пьют со мной мужики, кружки пива стучат,
И за карточным сидя столом,
Я хочу эту жизнь до конца промотать…
Смелое женское вторжение в "мужской разговор" - это очень ново и остро, как у было у акмеистов. Этот взрыв женской эмоции в поэзии, ее расщепление на протоны переживаний - свидетельство каких-то внутренних изменений в обществе, в психологии человека.
И эта внутренняя сила духовного сопротивления, судя по всему, стала неотъемлемой частью современной провинциальной поэзии. Эмоции раскрепощены, сердце снова поет в поэзии.
© Кузьмин В. Вдохни в нас, Боже, пыл и страсть… Поэты «Русской провинции» // Тверская Жизнь. 1997, 1 ноября.
Книги серии - литературные дебюты авторов разных поколений, художественных школ и традиций. Объединяющим началом задуманного цикла книг, как это не удивительно, стало свойство особого рода - провинцианолимз.
Авторы их - по корням и по внутренней сути русские провинциалы и провинциалки. Этим объясним и особый исповедальный тон их поэтического слова, который, сколько не прислушивайся, уже редко услышишь в поэзии столичной. Исповедь в православной традиции - это, в первую очередь, мужество покаяния, не имеющее ничего общего с истерическим провозглашением на весь свет своих маленьких и больших грехов. Кстати, этим прибыльным "грехоискательством" нынче преимущественно и занимается большая часть "авангардных" московских "пиитов".
Изданы в серии уже две книжки - "Заветный сад" Алексея Мальцева и "Сахарный снег" Юлии Гнатышак. Для Алексея Федоровича Мальцева, крестьянина-плотника из тверской деревни Летнево - это итог жизни, для тверской студентки филфака Юлии Гнатышак - это начало…
Над тихим омутом реки
Над ивами прибрежными
Кружились в танце мотыльки -
Поденки белоснежные.
И в брачном вальсе полном нег,
Рой белоснежный кружится,
Как белый снег, как белый снег,
Когда метель завьюжится.
Вдохни в нас, Боже, пыл и страсть
И дай нам легкокрылие…
***
Пьяная, красивая, глупая.
Смеется большим ртом.
Музыка речи нудная
Залита холодным вином.
Жесты небрежны, грубые.
Будто гоняет мух.
Нежно впиваясь в губы мне,
Просит любовных мук.
Я не хочу броситься
К пьяному телу в жар...
…Вводя читателя в заблуждение, цитирую из сборников анонимно, но не наугад. Интересно, на что вы полагались, пытаясь предположить авторство? На мастерство слога, на тему или на что-то иное…
"Последний вальс" или "Гимн поденке" - из лучших стихотворений Алексея Мальцева, а "Пьяная, красивая, глупая…" - Юлии Гнатышак. И в одном и в другом - целый культурный пласт, принятый авторами по-разному: первым через страницы томиков некогда богатых сельских библиотек, второй из глубокомысленных лекций в университетских аудиториях. У них и к форме совершенно разные симпатии: Мальцев уверенно чувствует себя в жанре поэмы, Гнатышак пишет любовную лирику.
Вообще открытие серии "Поэты русской провинции" именно этими поэтическими сборниками очень симптоматично. Это еще одно тому подтверждение, что в восприятии современной поэзии мы полностью освободились от некогда свойственной шелухи - возраст, публикации, авторитетность… В кое-каких провинциальных издательствах еще осталось свидетельство недалекого прошлого, нечто вроде рубрики "Первая книга". Здесь же все это совершенно неважно - перед нами книга, и автор ее - провинциальный поэт.
I.
В стихах Алексея Федоровича Мальцева преобладает спокойная интонация поэзии классицизма. Его слово уверенно, неброско, как скудная тверская природа. О ней, как всякий провинциальный поэт, Мальцев пишет много, но не злоупотребляя… Не меньшего внимания удостоились аравийские пески, австралийская секвойя, да и небесные светила, созвездия Зодиака, не обделены интересом Мальцева. В обращении с древней историей, мифологией (не только народной русской) Мальцев точен до осторожности, как прилежный ученик. А иногда дерзок, смел: и вот уже рябиновый куст зарделся, словно Мадонна на полотне Рафаэля.
О, ты, моя гордая,
Так хороша -
Замрешь от восторга,
Почти не дыша!
Мадонна, откуда
Тебе… благодать,
Чтоб выстрадать Чудо
И жизнь ему дать?
И это тоже Алексей Мальцев…
Косматый, льву подобный, Зевс
И молодая нимфа.
По склону гор зеленый лес
В окрестностях Коринфа.
Хариты - грации сестра
Танцовщица на диво
У искрометного костра
Танцует с Зевсом Ио.
Русскому человеку, а особенно сельскому жителю, лишенному до сих пор многих соблазнов цивилизации, временами еще свойственно задаваться вопросами, лишенными, на первый взгляд, всякого практического смысла. И тогда взгляд его непременно обращается к небу, в попытке постигнуть Вселенную. Так возникает столь характерная для русской поэзии умиротворенность духа и удовлетворенность бытия. "И не надо не Ада, не Рая, принимаю все, как есть…", - говорит он себе и нам.
Скажу откровенно,
Я в небо влюблен:
Мир вечной Вселенной,
Как наш заселен.
Гармония неба,
Как пишут, стройна.
Мигай же, Омега,
Не знающим сна,
Чтоб в самозабвении
Роза Ветров
Жила откровениями
Дивных миров.
Стихи Мальцева оказываются очень разнообразными - по темам, идеям, образам. Крестьянский поэт из провинции - но нет в его стихах пресловутых "бумажных берез". И даже избитая рифма "березы" - "слезы" (не у лирического героя, а в сказе поэмы "Первый мастер") воспринимается совершенно спокойно - как данность народной поэзии. По большому счету, читая Мальцева, вопрос о тонкостях всякой технической стороны стиха вообще не возникает. Не потому, что Алексея Мальцева этому не учили, а оттого, что его поэзия до предела гармонична, точнее, устроена до невозможности правильно, пронизана каким-то крестьянским порядком, и поэтому вмешательство любых писаных поэтических законов расценивается как грубая бесцеремонность.
II.
Стихи Юлии Гнатышак, на первый взгляд, навеяны образами русского декаданса. Но вряд ли это так… Хотя в 18 лет бывает трудно избежать коротких увлечений, и маленькие неудачи кажутся большими поражениями, нынешний российский упадок воспринимается ярче и сильнее всякого исторического литературного "неприятия жизни и крайнего индивидуализма", тем более воспринимается из провинции.
Мадам, вы сегодня те же,
Такие, как были вчера.
Я вас любовью утешил,
Провел с вами ночь до утра…
Мне интересна женщина:
Доступна, легка, дика.
Сердцем мы с ней повенчаны -
Глупость с душой дурака.
…Это не Гиппиус или Зиновьева-Аннибал, это и не "Димин журнал" или "Риск"… Это написано и издано вчера в тверской провинции. Быть может, в своих стихах Юлия слишком сосредоточена на одних и тех же настроениях - ночная тьма, несчастная любовь, вкрадчивый Сатана, но тем не менее ей хватает звуков и слов, чтобы не повторяться в мотивах. Это несомненное свидетельство присутствия хорошего литературного вкуса, традиции. Все стихи Гнатышак в сущности говоря - вариации на одни и те же излюбленные темы. Погруженность в одно настроение простительна ей так же, как и молодой Анне Ахматовой. Тем более, что очень естественно выглядят не скрываемые поэтессой прямые аллюзии из русской Сафо.
Ну, что, мои друзья, пропойцы и пьянчуги.
Вы ждете от меня печальных слов любви…
…Мы будем пить, друзья, а дальше будь, что будет.
Мир без любви - ничто, в вине любви итог.
…Как просто жить, без всякого сомнения,
Азарт и пыл глуша сухим вином…
Да, Юлия - поэтесса, замкнувшаяся в узкий круг интимных переживаний, но возможно соединение узкого круга и широкого стиля. В стихах ее привлекает не стройность мировоззрения, как у того же Алексея Мальцева, а излишняя откровенная эмоциональность.
Мне кажется, что русский читатель сегодня очень ждет возвращения женщин-поэтов, как-то по большинству своему замолчавших несколько лет назад и вдруг начавших писать вновь (почитайте, по крайней мере, последние номера толстых журналов). Причем, истосковались не просто по женским стихам, а по настоящей дамской поэзии, вещающей от имени чудом сохранившихся и вновь нарождающихся русских поэтесс. Таких, кто избежал участи топ моделей, не был вывезен за рубеж… Пожалуй, стихи Юлии Гнатышак - есть одно из свидетельств этого возвращения.
Поминая о том, что Тверь один из центров феминистского движения России, уточню: речь идет не о "женской теме", "женском языке" или делении поэзии по половому признаку. В стихах Юлии вообще очень много неженского, и главный лирический герой мужчина.
Я вернулся в кабак: подливайте вина -
От меня улетела жена.
Пьют со мной мужики, кружки пива стучат,
И за карточным сидя столом,
Я хочу эту жизнь до конца промотать…
Смелое женское вторжение в "мужской разговор" - это очень ново и остро, как у было у акмеистов. Этот взрыв женской эмоции в поэзии, ее расщепление на протоны переживаний - свидетельство каких-то внутренних изменений в обществе, в психологии человека.
И эта внутренняя сила духовного сопротивления, судя по всему, стала неотъемлемой частью современной провинциальной поэзии. Эмоции раскрепощены, сердце снова поет в поэзии.
© Кузьмин В. Вдохни в нас, Боже, пыл и страсть… Поэты «Русской провинции» // Тверская Жизнь. 1997, 1 ноября.
среда, 29 октября 1997 г.
Голос травы
В русском народе писали всегда много и замысловато. Нет-нет, да среди простой крестьянской гущи и промелькнет осколок недюжинного поэтического таланта. И остается непонятым - откуда, да и зачем вдруг в далекой сельской глуши ростки тонкого поэтического чувства… И ясно лишь одно: поэзии не учат, но поэзии учатся у родного народа, вслушиваясь в голос земли, травы.
У карельской поэтессы Антонины Зайцевой это чувство принадлежности к своему народу особенно обострено. Ее древний карельский народ, наследник мудрого эпоса "Калевалы", многое вынес за свою историю. Разбросанный временем по разным сторонам и государствам он теперь снова строит свой дом, обретает родину. Это ощущение выразилось и в названии первой книжки Антонины Зайцевой - "Эпистолька. Эпистолика. Эпоса толика" (она недавно напечатана небольшим тиражом Учебно-методическим центром тверского отделения Банка России). Уже в одной "придуманности" имени книги - отголосок кропотливого труда по возрождению родного языка в условиях катастрофического недостатка слов и лексем. …И большой смысл: эпоса толика - это частица восстановленной родной культуры, собираемой по крохотным "эпистолькам" - "запискам, осколкам событий, случаев, эпизодов, настроений".
Вся книжка Антонины Зайцевой и скроена из этих мимолетных находок в семейном быту, где живет прежний дух карельского народа.
Наконец-то судьба одарила меня -
Я вернулась домой, где, я помню, жила.
Я вернулась домой в царство сказочных вьюг,
Где везде и во всем Вяйнемяйнена дух.
Одна из удачных художественных находок самобытной писательницы - жанр прозаической миниатюры: записки, зарисовки, отрывки, фрагменты… Он как раз очень приспособлен для того, чтобы, подхватив, передать в слове самую суть текущего, уходящего в никуда особого ощущения мира, свойственного целому народу.
Как сладко спится в этом доме, где я всегда ребенок. За тонкой переборкой топится печка, бабушка печет вкуснейшие пироги.
Тихонько покряхтывая, ходит дедушка.
Бабуленька подойдет ко мне, когда пироги будут готовы, но не разбудит, пожалеет.
Подобную самодеятельную поэзию у филологов обыкновенно называют примитивной, без всякого уничижительного намека. Примитивной - т. е. первобытной, первородной, а значит без всякой надуманной художественной шелухи: чистой, простой и понятной - какой бывает жизнь человека на самой заре его детства, юности. …Когда утром жизни в нестройном хоре окружающих тебя голосов мира ты еще способен различить и прислушаться к самому главному из них - голосу родного дома, земли, травы.
© Кузьмин В. Голос травы [рецензия, А. Зайцева «Эпистолька... Эпоса толика», Тверь, 1997] // Тверская Жизнь. 1997, 29 окт.
У карельской поэтессы Антонины Зайцевой это чувство принадлежности к своему народу особенно обострено. Ее древний карельский народ, наследник мудрого эпоса "Калевалы", многое вынес за свою историю. Разбросанный временем по разным сторонам и государствам он теперь снова строит свой дом, обретает родину. Это ощущение выразилось и в названии первой книжки Антонины Зайцевой - "Эпистолька. Эпистолика. Эпоса толика" (она недавно напечатана небольшим тиражом Учебно-методическим центром тверского отделения Банка России). Уже в одной "придуманности" имени книги - отголосок кропотливого труда по возрождению родного языка в условиях катастрофического недостатка слов и лексем. …И большой смысл: эпоса толика - это частица восстановленной родной культуры, собираемой по крохотным "эпистолькам" - "запискам, осколкам событий, случаев, эпизодов, настроений".
Вся книжка Антонины Зайцевой и скроена из этих мимолетных находок в семейном быту, где живет прежний дух карельского народа.
Наконец-то судьба одарила меня -
Я вернулась домой, где, я помню, жила.
Я вернулась домой в царство сказочных вьюг,
Где везде и во всем Вяйнемяйнена дух.
Одна из удачных художественных находок самобытной писательницы - жанр прозаической миниатюры: записки, зарисовки, отрывки, фрагменты… Он как раз очень приспособлен для того, чтобы, подхватив, передать в слове самую суть текущего, уходящего в никуда особого ощущения мира, свойственного целому народу.
Как сладко спится в этом доме, где я всегда ребенок. За тонкой переборкой топится печка, бабушка печет вкуснейшие пироги.
Тихонько покряхтывая, ходит дедушка.
Бабуленька подойдет ко мне, когда пироги будут готовы, но не разбудит, пожалеет.
Подобную самодеятельную поэзию у филологов обыкновенно называют примитивной, без всякого уничижительного намека. Примитивной - т. е. первобытной, первородной, а значит без всякой надуманной художественной шелухи: чистой, простой и понятной - какой бывает жизнь человека на самой заре его детства, юности. …Когда утром жизни в нестройном хоре окружающих тебя голосов мира ты еще способен различить и прислушаться к самому главному из них - голосу родного дома, земли, травы.
© Кузьмин В. Голос травы [рецензия, А. Зайцева «Эпистолька... Эпоса толика», Тверь, 1997] // Тверская Жизнь. 1997, 29 окт.
вторник, 14 октября 1997 г.
«Я забыл свою первую строчку…»
О том, как рождаются стихи, создаются романы и рассказы написано множество книг. Философы и художники бесконечно задаются этим неразрешимым вопросом, ученые посвящают исследовательские работы.
Откуда приходит вдохновение? Каких усилий это стоит художнику? На эти и другие вопросы есть разные ответы, и нет ни одного, который бы мог удовлетворить всех. И даже когда все тайны человеческого существования будут открыты, именно эта, последняя из них, быть может, останется незыблемой.
Но есть ветхие, чудом сохранившиеся писательские черновики. Их обыкновенная участь у художника – оказаться ненадолго в корзине для бумаг, а потом уйти в небытие. Но мы, читатели и любопытствующие историки-потомки, останавливаясь в бессилии перед пониманием таинства возникновения художественного образа, нашли им применение иное, чем их создатели. Мы храним старые рукописи и черновики. Нам необходимо реальное подтверждение тому, что «рукописи не горят».
Семь месяцев назад ушел из жизни поэт Владимир Николаевич Соколов, родившийся на Тверской земле. В центральных журналах, как это обычно бывает, уже появились первые публикация «из стола» поэта. И мне его сестра Марина Соколова доверила разобрать архив молодого Соколова – письма, записки, черновики. Автографы Е. Благининой, П. Антокольского, В. Луговского и его жены, С. Никитина и множества других людей – знаменитых и тех, чьи имена сегодня едва ли кто помнит.
Любовные письма, любовные стихи… Уж нет в живых некоторых их адресатов. Вот «Записка» Э. С...ой. Когда-то она предназначалась только ей, единственной. Но мама Владимира Соколова, старый архивный работник, разгладила оказавшийся в корзине беловик.
Из россыпи бумаг я извлек помятый пожелтевший лист, на котором привлекла внимание первая строчка – «звезда полей…». Этот образ сквозной для русской поэзии ХХ века, но есть только два стихотворения, прочитав которые, запоминаешь его навсегда – у Соколова и позднее у Рубцова.
Архив Владимира Соколова, который я держал в руках, - наш, Тверской. Это письма на родину и стихи о родине – 50-х, 60-х, 70-х… «Лихославль для меня очень много значит…», - пишет Соколов в открытке из далекой Болгарии. Лето, проведенное в Лихославле, обыкновенно завершалось новым поэтическим сборником, последний раз это было в 1978. Как итог появилась книга «Сюжет» с одноименной поэмой и многими «лихославльскими» стихами. За нее В. Соколов был удостоен Государственной премии. А потом в течение почти пятнадцати лет изоляция от дома – в цепях воспеваемой Марианны.
«Звезда полей…». Уж не случайно черновик именно этого стихотворения затерялся среди писем студента Литинститута домой, к маме, к сестре. Об этом же и последние строки, сиротливо оставшиеся на рабочем столе: «Всем небосводом, без обмана, Глядящий в душу край родной».
Быть может, прикоснувшись к этим черновикам, действительно, можно проникнуть в самую глубину, можно понять самую суть божественного дара, данного настоящему поэту.
Владимир Кузьмин,
кандидат филологических наук ТвГУ.
На фото: В. Cоколов с сестрой и мамой,
1950-е годы.
ЗАПИСКА
Э. Слав…ой
Пусть часть души моей в могиле,
Но так, как властны лишь рабы,
Я все ж беру тебя в богини
Моей нечаянной судьбы.
Я возвожу, я короную:
Живи, наследуй, помыкай.
Я к прошлому тебя ревную
И к будущему. Привыкай!
Кокетничай. Последней дурой
Шути душой моей, стихом.
Но лишь не будь литературой,
С которой близко я знаком.
Шипи змеенышем в получку,
Коварной коброю гляди.
Валяй, ходи со мной под ручку…
Ты – все, что будет впереди.
Пусть часть души моей в могиле:
Она жила. Она была.
Я увожу тебя в богини
Любого моего числа.
Давай играть на все: ты крепость,
А я защита от вражды!
Девчонка, милая нелепость,
Наследница чужой беды…
27 декабря 1962 года.
Звезда полей
"Звезда полей, звезда полей над отчим домом
И матери моей печальная рука…».
Осколок песни той над Тихим Доном
Из чуждых уст настиг меня издалека…
И воцарился мир, забвенью неподвластный.
И воцарилась даль пшеницы, ржи и льна!
Нам не нужны слова в любви настолько ясной,
Что ясно только то, что жизнь у нас одна.
Звезда полей. Звезда! Как искорка на сини.
Она зайдет? Тогда зайти звезде моей.
Мне нужен черный хлеб, как белый снег пустыне.
Мне нужен белый хлеб, как женщине твоей.
Звезда, надежда, мать, ты тленью не подвластна.
Не сетуй, что молчу, взрастила, так прости! –
Нам не нужны слова, когда настолько ясно
Все, что друг другу мы должны произнести.
P.S: Стихотворения “Записка” и черновик “Звезды полей…” публикуются впервые.
© Кузьмин В. «Я забыл свою первую строчку…» [поэт Владимир Соколов] // Тверская Жизнь. 1997, 14 окт.
пятница, 10 октября 1997 г.
Звенящие осколки слов
Книгу безвременного ушедшего из жизни бологовского поэта, журналиста и графика Виктора Сычева составили и издали его друзья из тверского издательства «Русская провинция». Все три ипостаси талантливого художника представлены в сборнике «Меж двух столиц: стихотворения, графика, очерки» (Тверь, 1998).
Личность Виктора Сычева из того ряда русских характеров, которые воплотил в образе Кулигина драматург Островский. Но есть у него, конечно, и другая более близкая параллель в лице ржевского часового мастера Волоскова. Не случайно, наверное, его сборник открывает стихотворение «Мечтатель», которое все о том же.
Модерный свитер шею трет,
Букашки формул на бумаге…
Сидит мальчишка, хлеб жует -
Сегодня весь он в «черной магии».
Неделю кряду концентратами
Перебивается чудак:
Зарплату всю на конденсаторы
Истратил, как один пятак…
Россия нисколько не изменилась за прошедшее столетие. В маленьких провинциальных городах все так же воодушевленно и бескорыстно корпят над изобретением «eternal engine» местные Кулигины. Виктор Сычев до самой глубины воспринял трагичную сущность нашей российской безвременности. Не случайно в создаваемом им образе России возникает какая-то грустная мертвенность, законченность бронзового памятника.
Кони грубо вылеплены кем-то,
Вписаны талантливо в закат.
Солнце опустилось на колени
В августовский синий аромат…
Впрочем, глянцевой картинности шаблонных образов Виктору Сычеву, надо сказать, удавалось избегать. Быть может, потому, что причастность к названному Россией, стала для него всей сущностью каждодневного существования. Все очень просто: «…Кто не видел рассветов синих и кого не ласкал закат, тот, считай, что не жил в России…».
- Зачем, кому, какого черта, нужна в вечно оставшемся на полпути из Петербурга в Москву городке эта поэзия, стихи вообще?.. - спрашивает сегодня любой столичный обитатель, напуганный сообщениями о нашей провинциальной необустроенности. И ответ на его истеричный вопрос не заставит себя ждать в стихах Сычева. …Поэзия - икона, молитва, храм.
С неотвратимостью капели
В Россию хлынули стихи.
И как в истоке века,
Слова соединились, суд верша,
С душой опальной Гумилева
Анны Андреевны душа…
…И, как нечаянную щедрость,
Я, впитывая их стихи,
Краснею за свою ущербность
И общей Родины грехи.
Стихи Сычева удивительно живы, наполнены, на первый взгляд, незримыми мотивами и образами, пробуждающими в нас множество реальных чувственных мимолетных, мало запомнившихся эмоций и впечатлений. Что-то всколыхнет чувство о любимой женщине - «Женщин Летнего сада безумно и нежно любили…». Что-то неизведанную теплоту в груди при виде скудного родного пейзажа - «Над Ярославлем колокольный звон…».
Когда-то Виктор Сычев осторожно спрашивал…
Придет ли он, черед моим стихам?
Я на прозренье дальних не надеюсь…
…Кусочки сердца и осколки слов,
Звенят они, похоже,
От удара…
Живые звенящие стихи о жизни. Звенящие в его друзьях, заботливо собравших в книгу лучшее у поэта, в его земляках - в нас с вами, даже если мы не чувствуем этого и не понимаем…
© Владимир Кузьмин
Личность Виктора Сычева из того ряда русских характеров, которые воплотил в образе Кулигина драматург Островский. Но есть у него, конечно, и другая более близкая параллель в лице ржевского часового мастера Волоскова. Не случайно, наверное, его сборник открывает стихотворение «Мечтатель», которое все о том же.
Модерный свитер шею трет,
Букашки формул на бумаге…
Сидит мальчишка, хлеб жует -
Сегодня весь он в «черной магии».
Неделю кряду концентратами
Перебивается чудак:
Зарплату всю на конденсаторы
Истратил, как один пятак…
Россия нисколько не изменилась за прошедшее столетие. В маленьких провинциальных городах все так же воодушевленно и бескорыстно корпят над изобретением «eternal engine» местные Кулигины. Виктор Сычев до самой глубины воспринял трагичную сущность нашей российской безвременности. Не случайно в создаваемом им образе России возникает какая-то грустная мертвенность, законченность бронзового памятника.
Кони грубо вылеплены кем-то,
Вписаны талантливо в закат.
Солнце опустилось на колени
В августовский синий аромат…
Впрочем, глянцевой картинности шаблонных образов Виктору Сычеву, надо сказать, удавалось избегать. Быть может, потому, что причастность к названному Россией, стала для него всей сущностью каждодневного существования. Все очень просто: «…Кто не видел рассветов синих и кого не ласкал закат, тот, считай, что не жил в России…».
- Зачем, кому, какого черта, нужна в вечно оставшемся на полпути из Петербурга в Москву городке эта поэзия, стихи вообще?.. - спрашивает сегодня любой столичный обитатель, напуганный сообщениями о нашей провинциальной необустроенности. И ответ на его истеричный вопрос не заставит себя ждать в стихах Сычева. …Поэзия - икона, молитва, храм.
С неотвратимостью капели
В Россию хлынули стихи.
И как в истоке века,
Слова соединились, суд верша,
С душой опальной Гумилева
Анны Андреевны душа…
…И, как нечаянную щедрость,
Я, впитывая их стихи,
Краснею за свою ущербность
И общей Родины грехи.
Стихи Сычева удивительно живы, наполнены, на первый взгляд, незримыми мотивами и образами, пробуждающими в нас множество реальных чувственных мимолетных, мало запомнившихся эмоций и впечатлений. Что-то всколыхнет чувство о любимой женщине - «Женщин Летнего сада безумно и нежно любили…». Что-то неизведанную теплоту в груди при виде скудного родного пейзажа - «Над Ярославлем колокольный звон…».
Когда-то Виктор Сычев осторожно спрашивал…
Придет ли он, черед моим стихам?
Я на прозренье дальних не надеюсь…
…Кусочки сердца и осколки слов,
Звенят они, похоже,
От удара…
Живые звенящие стихи о жизни. Звенящие в его друзьях, заботливо собравших в книгу лучшее у поэта, в его земляках - в нас с вами, даже если мы не чувствуем этого и не понимаем…
© Владимир Кузьмин
пятница, 3 октября 1997 г.
Молодость берет свое
Проблемы современной школы обыкновенно обсуждаются на страницах отечественной прессы дважды в год: накануне первого сентября и летом, когда начинается горячая пора выпускных экзаменов… И как-то никому не приходит в голову, что самое горячее для школы время - это ее будни, это ее кипучая повседневность. И в этом ее настоящая жизнь.
Наверное, нигде так сильно не видны все сложности российской общеобразовательной школы, как на селе. Именно деревня еще до сих пор не ощутила те незначительные положительные тенденции в развитии экономики, о которых в последнее время так часто говорят на верхних эшелонах власти. Безработица, преступность, алкоголизм и многие другие недуги современной жизни властвуют сегодня и на просторах русской деревни.
В селе Вески, бывшей центральной усадьбе некогда вполне благополучного с-за Лихославльский, работает десятилетняя средняя школа, возглавляет которую самый молодой директор в Тверской области - Елена Николаевна Кузнецова. Великий груз ответственности, который несет она на себе, вряд ли соизмерим с условиями работы любой городской школы. Здесь свои проблемы, маленькие и большие, многие из которых и опытному директору не по зубам, а Елена Николаевна их решила.
Об этом и пошел разговор с обаятельным и энергичным директором.
Не успел я задать первый вопрос, как Елена Николаевна сама заговорила о главном - о своем уникальном педагогическом коллективе, который в нынешние трудные деревенские времена сохранить нелегко.
- Сердце нашей школы - это Зинаида Васильевна Ефимова. Она обеспечивает мои тылы в нашей сегодняшней повседневной борьбе за выживание, в буквальном смысле физическое, и духовное. Ведь школа - это и особый дух, особые отношения между педагогами. Многого нам стоит сохранить сильный педколлектив, большинство учителей имеют высшее образование, а это сегодня встретишь не часто. Вот и во многих школах г.Лихославля словесность, иностранные языки преподают выпускницы педучилища, а у нас известные в районе учителя: Кондратьева Л.И., Иванова Л.И. Они костяк нашего молодого коллектива. В этом году школа полностью укомплектована кадрами, хотя долгое время у нас не было физика. Но проблему решили, мало того, планируем покупку компьютеров и введение информатики.
- Елена Николаевна, не секрет, что в последние годы многие школы только могут мечтать о капитальном ремонте, большинство довольствуется латанием дыр. А у вас - чистота в классах, дорогие светильники на потолках. В кабинетах стены обоями поклеены…Откуда средства, может быть, роно вам благоволит?
- Да нет - ремонт сделали капитальный на свой страх и риск, без всякого согласования с роно. Не могли мы больше находится в том помещении, которое у нас было: обсыпались швы потолков, электропроводка в аварийном состоянии. И пошли по местным органам самоуправления - в администрацию сельского округа, во главе с Кузьминой Надеждой Николаевной, которая откликнулась на все наши просьбы, подключили депутата по нашему округу - Морева Владимира Владимировича. Я думаю, если бы не он, мы нашу районную администрацию "не разбудили бы". Да и вообще чего только не придумаешь, чтобы провести ремонт. Начали мы с замены проводки, последовали штукатурные работы, которые нас не удовлетворили… И мы решили, если удалось малое, надо добиваться большего. У нас была главная проблема - крыша, которая текла. И мы схитрили - начали не с крыши. Покрыли бы крышу первой - нам на ремонты никто денег не дал. Как в бою мы пошли обходным путем - побелили потолки, обновили панели. И естественно, что жалко стало денег и трудов - не только нам, но начальству, приехавшему посмотреть на красоту. Но уж они, конечно, не догадывались о тонкостях нашего стратегического плана.
- Удивительно просто разбираетесь вы во всех нюансах современной хозяйственной жизни. Откуда такая хозяйская жилка?
- А как же? Школа для нас второй дом, а для кого-то из нас и первый… А потом и желающих с нами работать стало больше, наши деньги нужны. Прежде чем начать ремонт консультировались с межотраслевым хозяйством. Его руководитель, Масалким Иван Матвеевич, поверил нам.
- Неужели все проблемы удалось решить?
- Нет, конечно: одни решены, но пришли новые. Самая главная беда не только нашей школы - аварийный спортзал. Нужно менять полы. Долгое время роно не могло найти доску… Сами взялись за дело - половая доска приобретена, сохнет, дело за малым осталось. Вот главная проблема - нет у директора школы как у хозяйственника свободы. Не могу я на прямую выходить на организации… Сейчас все предлагают нам свои услуги, но у меня нет власти, нет полномочий работы с ними. Нас всегда сдерживает роно, в руках которого львиная доля наших средств. Дайте нам бюджетные средства (те же 300 миллионов) - мы распределим их с большей пользой для себя.
- Не страшно вам было вступать в полемику с вышестоящими…
- Ну что таить - досталось нам. Сначала ругал меня Сергей Алексеевич Алексеев, начальник роно, кричал по телефону: "Ни за что не отвечаю. Что вы творите… Ответственность вся на вас". А потом приехал и уже хвалил: "молодец, ну вот только крышу надо было вперед сделать". Ну кто бы мне на крышу хоть рубль выделил, если бы мы внутренний ремонт взяли и не начали? Вообще, была у нас идея переделать плоскую крышу в двухскатную, черепичную. Мы ее и не оставили, заказали проектную документацию (помог глава администрации района В.Н.Иванов) - это наша главная задача на будущий год.
- Чувствую, что как хозяйственник вы состоялись, а как собственно школьные дела… Ученики отвечают взаимностью вашему рвению улучшить жизнь родной школы?
- К сожалению, учеников у нас пока больше, чем положено - 220 на первое сентября. Грустно говорить, но, вопреки всем заявлениям в прессе, у нас катастрофически не хватает учебников. Подавляющее большинство родителей наших детей не имеет средств, чтобы купить ребенку комплект учебников. Ведь сельские семьи до сих пор большие, и это при массовой безработице. На одного ученика комплект - 150 тысяч, а у нас многие и такими суммами редко располагают. Другая проблема - особый контингент сельских учащихся. Две трети - из неполных семей. Родители от нелегкой жизни пьют, дети предоставлены сами себе, но в школу все равно рвутся. Ведь только здесь многих из них накормят. Питание, к сожалению, у нас получают не все. Деньги в районе на это не выделяются. Сами крутимся, как можем - овощами на зиму себя обеспечиваем с пришкольного хозяйства. Если бы хоть часть питания нам оплачивали, мы бы смогли охватить большее число учащихся. Сейчас же многие приходят в школу голодные. А что может требовать учитель с полуголодного ученика?
- Это, вероятно, сказывается и на уровне подготовленности учащихся. Как у вас обстоят дела с дальнейшим устройством ваших воспитанников?
- И сейчас есть много талантливых от природы детей, которые хотят и могут учиться. Вот пример: два года не было физика, тем не менее некоторые учащиеся самостоятельно предмет изучали и успешно сдавали экзамены, поступая затем в вуз, где он является профилирующим.
- Заканчивая разговор, я все по-прежнему видел перед собой молодую приятную в общении женщину, при взгляде на которую вряд ли догадаешься, что за ее плечами целый школьный коллектив, множество опытных и гораздо старших ее людей. И каждый из них, вероятно, со своим нелегким характером, с пустым кошельком (аванс за сентябрь после предпраздничных выплат здесь так и не получили, а зарплату вновь не обещают до декабря). Откуда берутся силы у нее, почему не бросила все давно, не уехала в город, где удачно могла устроиться сама, где работает муж, где прошло студенчество и юность?
- …Бьешься, как рыба об лед. Хочется иногда все бросить, не видишь выхода своей энергии, своим потенциалам. Роно таких директоров, как я, не отмечает - никто спасибо не скажет. Нет стимула, - на прощание пожаловалась она. Но через мгновение улыбка вновь вернулась на ее лицо. Спустя минуту в учительской она деловито разговаривала с коллегами, давала распоряжения. Ничего неестественного не было в этой картине - молодость, она берет свое - жизнью, энергией, силой.
- И в этом гарантия будущего русской школы.
© Кузьмин В. Молодость берет свое [беседа с директором сельской школы с. Вески Лихославльского р-на Е. Кузнецовой] // Тверская Жизнь. 1997, 3 октября.
Наверное, нигде так сильно не видны все сложности российской общеобразовательной школы, как на селе. Именно деревня еще до сих пор не ощутила те незначительные положительные тенденции в развитии экономики, о которых в последнее время так часто говорят на верхних эшелонах власти. Безработица, преступность, алкоголизм и многие другие недуги современной жизни властвуют сегодня и на просторах русской деревни.
В селе Вески, бывшей центральной усадьбе некогда вполне благополучного с-за Лихославльский, работает десятилетняя средняя школа, возглавляет которую самый молодой директор в Тверской области - Елена Николаевна Кузнецова. Великий груз ответственности, который несет она на себе, вряд ли соизмерим с условиями работы любой городской школы. Здесь свои проблемы, маленькие и большие, многие из которых и опытному директору не по зубам, а Елена Николаевна их решила.
Об этом и пошел разговор с обаятельным и энергичным директором.
Не успел я задать первый вопрос, как Елена Николаевна сама заговорила о главном - о своем уникальном педагогическом коллективе, который в нынешние трудные деревенские времена сохранить нелегко.
- Сердце нашей школы - это Зинаида Васильевна Ефимова. Она обеспечивает мои тылы в нашей сегодняшней повседневной борьбе за выживание, в буквальном смысле физическое, и духовное. Ведь школа - это и особый дух, особые отношения между педагогами. Многого нам стоит сохранить сильный педколлектив, большинство учителей имеют высшее образование, а это сегодня встретишь не часто. Вот и во многих школах г.Лихославля словесность, иностранные языки преподают выпускницы педучилища, а у нас известные в районе учителя: Кондратьева Л.И., Иванова Л.И. Они костяк нашего молодого коллектива. В этом году школа полностью укомплектована кадрами, хотя долгое время у нас не было физика. Но проблему решили, мало того, планируем покупку компьютеров и введение информатики.
- Елена Николаевна, не секрет, что в последние годы многие школы только могут мечтать о капитальном ремонте, большинство довольствуется латанием дыр. А у вас - чистота в классах, дорогие светильники на потолках. В кабинетах стены обоями поклеены…Откуда средства, может быть, роно вам благоволит?
- Да нет - ремонт сделали капитальный на свой страх и риск, без всякого согласования с роно. Не могли мы больше находится в том помещении, которое у нас было: обсыпались швы потолков, электропроводка в аварийном состоянии. И пошли по местным органам самоуправления - в администрацию сельского округа, во главе с Кузьминой Надеждой Николаевной, которая откликнулась на все наши просьбы, подключили депутата по нашему округу - Морева Владимира Владимировича. Я думаю, если бы не он, мы нашу районную администрацию "не разбудили бы". Да и вообще чего только не придумаешь, чтобы провести ремонт. Начали мы с замены проводки, последовали штукатурные работы, которые нас не удовлетворили… И мы решили, если удалось малое, надо добиваться большего. У нас была главная проблема - крыша, которая текла. И мы схитрили - начали не с крыши. Покрыли бы крышу первой - нам на ремонты никто денег не дал. Как в бою мы пошли обходным путем - побелили потолки, обновили панели. И естественно, что жалко стало денег и трудов - не только нам, но начальству, приехавшему посмотреть на красоту. Но уж они, конечно, не догадывались о тонкостях нашего стратегического плана.
- Удивительно просто разбираетесь вы во всех нюансах современной хозяйственной жизни. Откуда такая хозяйская жилка?
- А как же? Школа для нас второй дом, а для кого-то из нас и первый… А потом и желающих с нами работать стало больше, наши деньги нужны. Прежде чем начать ремонт консультировались с межотраслевым хозяйством. Его руководитель, Масалким Иван Матвеевич, поверил нам.
- Неужели все проблемы удалось решить?
- Нет, конечно: одни решены, но пришли новые. Самая главная беда не только нашей школы - аварийный спортзал. Нужно менять полы. Долгое время роно не могло найти доску… Сами взялись за дело - половая доска приобретена, сохнет, дело за малым осталось. Вот главная проблема - нет у директора школы как у хозяйственника свободы. Не могу я на прямую выходить на организации… Сейчас все предлагают нам свои услуги, но у меня нет власти, нет полномочий работы с ними. Нас всегда сдерживает роно, в руках которого львиная доля наших средств. Дайте нам бюджетные средства (те же 300 миллионов) - мы распределим их с большей пользой для себя.
- Не страшно вам было вступать в полемику с вышестоящими…
- Ну что таить - досталось нам. Сначала ругал меня Сергей Алексеевич Алексеев, начальник роно, кричал по телефону: "Ни за что не отвечаю. Что вы творите… Ответственность вся на вас". А потом приехал и уже хвалил: "молодец, ну вот только крышу надо было вперед сделать". Ну кто бы мне на крышу хоть рубль выделил, если бы мы внутренний ремонт взяли и не начали? Вообще, была у нас идея переделать плоскую крышу в двухскатную, черепичную. Мы ее и не оставили, заказали проектную документацию (помог глава администрации района В.Н.Иванов) - это наша главная задача на будущий год.
- Чувствую, что как хозяйственник вы состоялись, а как собственно школьные дела… Ученики отвечают взаимностью вашему рвению улучшить жизнь родной школы?
- К сожалению, учеников у нас пока больше, чем положено - 220 на первое сентября. Грустно говорить, но, вопреки всем заявлениям в прессе, у нас катастрофически не хватает учебников. Подавляющее большинство родителей наших детей не имеет средств, чтобы купить ребенку комплект учебников. Ведь сельские семьи до сих пор большие, и это при массовой безработице. На одного ученика комплект - 150 тысяч, а у нас многие и такими суммами редко располагают. Другая проблема - особый контингент сельских учащихся. Две трети - из неполных семей. Родители от нелегкой жизни пьют, дети предоставлены сами себе, но в школу все равно рвутся. Ведь только здесь многих из них накормят. Питание, к сожалению, у нас получают не все. Деньги в районе на это не выделяются. Сами крутимся, как можем - овощами на зиму себя обеспечиваем с пришкольного хозяйства. Если бы хоть часть питания нам оплачивали, мы бы смогли охватить большее число учащихся. Сейчас же многие приходят в школу голодные. А что может требовать учитель с полуголодного ученика?
- Это, вероятно, сказывается и на уровне подготовленности учащихся. Как у вас обстоят дела с дальнейшим устройством ваших воспитанников?
- И сейчас есть много талантливых от природы детей, которые хотят и могут учиться. Вот пример: два года не было физика, тем не менее некоторые учащиеся самостоятельно предмет изучали и успешно сдавали экзамены, поступая затем в вуз, где он является профилирующим.
- Заканчивая разговор, я все по-прежнему видел перед собой молодую приятную в общении женщину, при взгляде на которую вряд ли догадаешься, что за ее плечами целый школьный коллектив, множество опытных и гораздо старших ее людей. И каждый из них, вероятно, со своим нелегким характером, с пустым кошельком (аванс за сентябрь после предпраздничных выплат здесь так и не получили, а зарплату вновь не обещают до декабря). Откуда берутся силы у нее, почему не бросила все давно, не уехала в город, где удачно могла устроиться сама, где работает муж, где прошло студенчество и юность?
- …Бьешься, как рыба об лед. Хочется иногда все бросить, не видишь выхода своей энергии, своим потенциалам. Роно таких директоров, как я, не отмечает - никто спасибо не скажет. Нет стимула, - на прощание пожаловалась она. Но через мгновение улыбка вновь вернулась на ее лицо. Спустя минуту в учительской она деловито разговаривала с коллегами, давала распоряжения. Ничего неестественного не было в этой картине - молодость, она берет свое - жизнью, энергией, силой.
- И в этом гарантия будущего русской школы.
© Кузьмин В. Молодость берет свое [беседа с директором сельской школы с. Вески Лихославльского р-на Е. Кузнецовой] // Тверская Жизнь. 1997, 3 октября.
четверг, 5 июня 1997 г.
Приют седоволосых муз - Владимир Соколов
"Хоронили поэта Владимира Соколова... Мягкий снег медленно падал на провожающих, на мертвое лицо поэта, обращенное к небу.Старый друг Соколова, считающий себя учеником его, Евгений Евтушенко, распростер свою шапку над лицом так странно и горестно неподвижным, и поэтесса Тамара Жирмунская, осторожно касаясь салфеткой, стирала с лица попавшие снежинки.
А снег все падал и падал, последний снег поэта на земле. А когда-то на заре жизни он написал стихи о первом снеге.
Поэты были вместе, и смерть одного из них собрала их в единое и неделимое, и свет их единоличный - тлеющий, мерцающий робким светильником среди хаоса, объединившись, соединившись здесь, у гроба ушедшего, делала их общий светильник мощным, и свет этот единый уходил высоко в небо и в ширь, поглощая хаос, растворяя его. И все, кто прикоснулся к этому единому мощному светильнику, унесли с собой его частицу, потому что где "поэзии витает Дух Святой, скорбь отступает".
С этого печального репортажа писательницы Лидии Медведниковой в лихославль-ском доме детского прозаика Марины Соколовой начался вечер памяти поэта Владимира Николаевича Соколова. В 69-й день его рождения здесь собрались, наверное, самые близкие и самые первые его друзья и родственники.
Из Москвы по этому случаю приехали поэтессы Л.Ру-марчук, Т.Жирмунская, режиссер Д.Тихомиров и Л.Медвед-никова. Каждого из них связывает с Владимиром Соколовым, его поэзией свое - совершенно особое. Именно об этом - самом затаенном и искреннем, что неведомым образом сближает, объединяя, человеческие сердца и души, много говорилось за поминальным столом.
Свеча горела, таял воск и плакал медленно слезами под портретом еще совсем юного мальчика, которого ждала нелегкая судьба большого русского поэта. Звучали стихи Соколова и о Соколове, возвращалось прошлое мелкими подробностями воспоминаний. Изредка воцарялось молчание, и тогда отчетливо слышалось прерывистое потрескивание воска. Взгляд невольно обращался на этот звук, встречая открыто смотрящие в мир глаза художника.
Вспоминала поэтесса Лариса Румарчук: - Я познакомилась с Володей когда ему было 25. Конкурс в литинститут был 50 человек на место, но я удивительным образом поступила. Володя в это время литинститут уже закончил и учился в аспирантуре, но поскольку литературный институт все очень любили, то он приходил туда каждый день, даже если не было занятий. Когда я еще училась в школе, я прочла в журнале "Молодая гвардия" стихотворение Владимира Соколова "Первый снег": "...хоть глазами памяти я тебя увижу..." Но только в литинституте мой друг Евтушенко познакомил меня с Соколовым, который произвел на меня очень большое впечатление: молодой, красивый, с очень загадочным видом. Он никогда не раскрывался, говорил мало, не произносил никаких банальностей.
Мы подружились - Володя, Женя и я и собирались у Евтушенко на 4-й Мещанской, читали стихи. У меня не было стихов о любви. Как-то я читала стихи, а Соколов сказал: "А мне нравится, что у Лоры еще нет стихов о любви, это очень трогательно". Я расстроилась. Выходит, что я еще ребенок, который не дорос до этого серьезного чувства. Я обиделась и сразу же стала сочинять какие-то стихи о любви.
А потом пришла и настоящая любовь, любовь к Володе.
И я поняла, что и мои стихи о любви, и Женины были высосаны из пальца, и только он - Володя, пронзительный лирик, овдовевший уже в тридцать лет, знал, что такое настоящая любовь.Продолжила поэтесса Тамара Жирмунская: «Володя был удивительным поэтом любви. Сейчас я работаю в газете старшего поколения "Достоинство". И вот незадолго до 8 Марта меня спросили, как я хотела бы отметить этот праздник. И я решила дать лучшие стихи о любви, написанные мужчинами женщинам, начиная с Маяковского. Я перелистала массу томов и выбрала только семь, среди которых замечательное стихотворение Владимира Соколова "Венок".
Вот мы с тобой и развенчаны.
Время писать о любви...
Русая девочка, женщина,
Плакали те соловьи.
Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.
Слушаю в зарослях, зарослях,
Не позабыв ничего,
Как удивительно в паузах
Воздух поет за него.
Как он ликует божественно
Там, где у розовых верб
Тень твоя, милая женщина,
Нежно идет на ущерб.
Истина ненаказуема.
Ты указала межу.
Я ни о чем не скажу ему.
Я ни о чем не скажу.
Видишь, за облак барашковый,
Тая, заплыл наконец
Твой васильковый, ромашковый
Неповторимый венец.
Я в литинституте знала Володю как друга Ларисы Румарчук. Но в 1966 году меня и еще нескольких писателей, среди которых был и Владимир Соколов, пригласили поехать в Ташкент после ужасного землетрясения. И именно там он как-то мне открылся. Я увидела, что это человек очень мужественный. Мы боялись, что вот еще что-то рухнет, а он выглядел настоящим рыцарем находил для нас удивительные слова. Когда я вернулась
из Ташкента, спустя некоторое время вышел очередной "День поэзии", и там я увидела стихотворение "Поэтессы", в котором, как мне кажется, запечатлелись и наши с Володей беседы в Ташкенте.
Мне нравятся поэтессы
Их пристальные стихи,
Их сложные интересы,
Загадочные грехи...
Встреча в лихославльском доме Марины Соколовой закончилась. Под вечер вместе со столичными поэтессами в сад, где растет величественный Володин дуб, вышли его земляки, жители воспетой им Озерной улицы, и на стенах возрожденной шатровой беседки по старой традиции еще семьи писателя Михаила Козырева написали стихи.
пятница, 4 апреля 1997 г.
Жгучий вопрос
В марте нынешнего года в Твери прошла научно-практическая конференция, посвященная актуальным проблемам истории и современного развития тверских карел.
Тверская пресса уделила значительное внимание внешним антуражам события - презентациям, банкетам, официальным встречам и речам… Сейчас, когда утихли первые впечатления, пришло время трезво оценить собственно научные результаты форума, собранные в брошюре "История и культура тверских карел: перспективы развития", вышедшей в начале лета в издательстве Тверского госуниверситета под редакцией заместителя губернатора А.Н.Головкина.
Материалы конференции, безусловно, уже востребованы школой и всеми, кто стремится знать историю родного края. В книжечке очень много ценных новых сведений, особенно в докладах тверской и петрозаводской научной интеллигенции - Н.С.Воскресенской, И.Г.Серегиной, Т.В.Кирилловой, многих других. Но в то же время есть и откровенно слабые самодеятельные пересказы уже известной информации - сообщение К.В.Былинкина, например.
Первое, что бросается в глаза и недопустимо для научного издания, - обилие опечаток. Есть в брошюре и два сообщения, заслуживающие не только научного интереса, но и общественного, потому что касаются всех жителей Тверской губернии и представляют своего рода программные манифесты официальных лидеров возрождения карел.
В официальной части А.Н.Головкин, наконец, сформулировал то, для чего все-таки создана культурная автономия карел в Тверской области, - представление интересов карельской диаспоры в органах власти, создание карельских СМИ, школ, вузов, выход на международную арену. Но в недрах администрации зародилась и новая идея - создавать культурные автономии "на уровне сельского округа или поселка". Таким образом, речь идет о скрытом разделение населения, проживающего на общих территориях на две касты. Ведь, когда речь идет об "отдельной организации деятельности граждан карельского происхождения, а также организации защиты их интересов", то встает проблема противопоставления двух народов, проживающих на близких территориях. Почему вы так уверены, что интересы русских, безусловно, защищены сегодня всюду? Не проложит ли уверенность в том, что только мажоритарная система выборов позволит провести своих карельских кандидатов, линию противостояния между карельским и русским народом. Ведь не секрет, что не все приветствуют деятельность по возрождению карел, а из уст некоторых карельских активистов мне не раз приходилось слышать болезненно русофобские высказывания. У многих, пострадавших в 37-ом, или запомнивших школьную обиду от, казалось, злобно брошенного в спину - карел, остались не самые лучшие воспоминания. И это можно понять. Но так же можно понять и тех учителей Лихославльского педучилища, которые, не поддержав карелизации, оказались в застенках НКВД несколько раньше по доносу карельских товарищей. Или тех достойных из русских, чьи права сегодня ущемляются под прикрытием карельских интересов.
Многие положения концепции развития карел, предложенной А.Н.Головкиным, противоречат сами себе. Вот, например, сообщается о двух тысячах учеников карельских школ (т. е. находящихся в местах компактного проживания карел), но не говорится, сколько из них карел. Предполагается, что ребенок, родители которого считают себя карелами, должен идти в будущем в карельские классы, а, следовательно, лишить себя всех культурных и образовательных благ, которые дает ему в нашей стране владение русским языком. Многие родители так и поступают, прекращая общение в быту на карельском языке, стремясь избежать негативных последствий двуязычия.
Некоторое недоумение оставляет и точка зрения А.А.Пилюгина, впервые изложенная им концептуально в докладе "Тверские карелы: диаспора или коренной народ?". Суть его исследований такова: тверские карелы - самостоятельный коренной народ, исконной территорией и прародиной которого является тверская земля. Его изыскания основываются на поверхностной подгонке цифр и фактов тверской истории, не учитывают фундаментальных положений современной этнологии, схематично переносят на историю карел теорию развития этносов Л. Гумилева. Идея Пилюгина заключается в том, что связь финно-угорских племен, живших по одной из версий на европейской территории еще в V-IV тысячелетиях до нашей эры, с современными карелами не прерывалась. И потомки народности весь жили в районе Мологи постоянно, а в конце XVII века блуждающая часть карельского народа лишь вернулась на свои исконные территории. На неизбежно возникающий вопрос о том, каким образом эта точка зрения соотносится с общепринятой версией развития великорусского народа, А.А.Пилюгин ответа не дает.
Сейчас тверские карелы - это и не народ, и не диаспора. После тяжелых потрясений, выпавших на долю карельской народности в ХХ веке, она только поднимается с колен. Путь возрождения - не череда красочных праздников и конференций. Этот путь - мучительная работа над собой, свое самоопределение в ряду других наций и народностей. К кому примкнуть на этом пути - решать карельскому народу, у которого сейчас две альтернативы…
Совет Европы внимательно следит за становлением самостоятельности некогда "малых" народностей Союза ССР. В документах ОБСЕ, которыми преимущественно и руководствуются финские товарищи общества возрождения культуры тверских карел, весь этап советского развития малых народов безапелляционно рассматривается как часть прошлого имперской России.
Попытка начать возрождение своей культуры с отторжения и игнорирования культурного наследия родственного народа может обернуться для карел новыми потрясениями. Нет никакой гарантии, что в будущем новая власть с таким же рвением возьмется за возрождение карельской культуры. Что произойдет тогда? Не окажется история карельского возрождения на этом законченной?
Карельское лобби делает все, чтобы закрепить вводимые новшества законодательно. К сожалению, прежний состав Законодательного Собрания не уделял должного внимания состоянию национальной политики в Тверской области, полностью отдав решение этой проблемы в руки администрации. Но история не считается ни с какими бумажными решениями, превращая в пепел самые, казалось, незыблемые проекты.
На жгучий вопрос карельского возрождения, как мне кажется, нельзя найти единственного ответа. Вероятно, дать его нам может только сама карельская народность, оставаясь частью единого организма российской нации.
© Кузьмин В. Возрождать, а не насаждать // Тверская Жизнь. 1997, 4 апр.
Тверская пресса уделила значительное внимание внешним антуражам события - презентациям, банкетам, официальным встречам и речам… Сейчас, когда утихли первые впечатления, пришло время трезво оценить собственно научные результаты форума, собранные в брошюре "История и культура тверских карел: перспективы развития", вышедшей в начале лета в издательстве Тверского госуниверситета под редакцией заместителя губернатора А.Н.Головкина.
Материалы конференции, безусловно, уже востребованы школой и всеми, кто стремится знать историю родного края. В книжечке очень много ценных новых сведений, особенно в докладах тверской и петрозаводской научной интеллигенции - Н.С.Воскресенской, И.Г.Серегиной, Т.В.Кирилловой, многих других. Но в то же время есть и откровенно слабые самодеятельные пересказы уже известной информации - сообщение К.В.Былинкина, например.
Первое, что бросается в глаза и недопустимо для научного издания, - обилие опечаток. Есть в брошюре и два сообщения, заслуживающие не только научного интереса, но и общественного, потому что касаются всех жителей Тверской губернии и представляют своего рода программные манифесты официальных лидеров возрождения карел.
В официальной части А.Н.Головкин, наконец, сформулировал то, для чего все-таки создана культурная автономия карел в Тверской области, - представление интересов карельской диаспоры в органах власти, создание карельских СМИ, школ, вузов, выход на международную арену. Но в недрах администрации зародилась и новая идея - создавать культурные автономии "на уровне сельского округа или поселка". Таким образом, речь идет о скрытом разделение населения, проживающего на общих территориях на две касты. Ведь, когда речь идет об "отдельной организации деятельности граждан карельского происхождения, а также организации защиты их интересов", то встает проблема противопоставления двух народов, проживающих на близких территориях. Почему вы так уверены, что интересы русских, безусловно, защищены сегодня всюду? Не проложит ли уверенность в том, что только мажоритарная система выборов позволит провести своих карельских кандидатов, линию противостояния между карельским и русским народом. Ведь не секрет, что не все приветствуют деятельность по возрождению карел, а из уст некоторых карельских активистов мне не раз приходилось слышать болезненно русофобские высказывания. У многих, пострадавших в 37-ом, или запомнивших школьную обиду от, казалось, злобно брошенного в спину - карел, остались не самые лучшие воспоминания. И это можно понять. Но так же можно понять и тех учителей Лихославльского педучилища, которые, не поддержав карелизации, оказались в застенках НКВД несколько раньше по доносу карельских товарищей. Или тех достойных из русских, чьи права сегодня ущемляются под прикрытием карельских интересов.
Многие положения концепции развития карел, предложенной А.Н.Головкиным, противоречат сами себе. Вот, например, сообщается о двух тысячах учеников карельских школ (т. е. находящихся в местах компактного проживания карел), но не говорится, сколько из них карел. Предполагается, что ребенок, родители которого считают себя карелами, должен идти в будущем в карельские классы, а, следовательно, лишить себя всех культурных и образовательных благ, которые дает ему в нашей стране владение русским языком. Многие родители так и поступают, прекращая общение в быту на карельском языке, стремясь избежать негативных последствий двуязычия.
Некоторое недоумение оставляет и точка зрения А.А.Пилюгина, впервые изложенная им концептуально в докладе "Тверские карелы: диаспора или коренной народ?". Суть его исследований такова: тверские карелы - самостоятельный коренной народ, исконной территорией и прародиной которого является тверская земля. Его изыскания основываются на поверхностной подгонке цифр и фактов тверской истории, не учитывают фундаментальных положений современной этнологии, схематично переносят на историю карел теорию развития этносов Л. Гумилева. Идея Пилюгина заключается в том, что связь финно-угорских племен, живших по одной из версий на европейской территории еще в V-IV тысячелетиях до нашей эры, с современными карелами не прерывалась. И потомки народности весь жили в районе Мологи постоянно, а в конце XVII века блуждающая часть карельского народа лишь вернулась на свои исконные территории. На неизбежно возникающий вопрос о том, каким образом эта точка зрения соотносится с общепринятой версией развития великорусского народа, А.А.Пилюгин ответа не дает.
Сейчас тверские карелы - это и не народ, и не диаспора. После тяжелых потрясений, выпавших на долю карельской народности в ХХ веке, она только поднимается с колен. Путь возрождения - не череда красочных праздников и конференций. Этот путь - мучительная работа над собой, свое самоопределение в ряду других наций и народностей. К кому примкнуть на этом пути - решать карельскому народу, у которого сейчас две альтернативы…
Совет Европы внимательно следит за становлением самостоятельности некогда "малых" народностей Союза ССР. В документах ОБСЕ, которыми преимущественно и руководствуются финские товарищи общества возрождения культуры тверских карел, весь этап советского развития малых народов безапелляционно рассматривается как часть прошлого имперской России.
Попытка начать возрождение своей культуры с отторжения и игнорирования культурного наследия родственного народа может обернуться для карел новыми потрясениями. Нет никакой гарантии, что в будущем новая власть с таким же рвением возьмется за возрождение карельской культуры. Что произойдет тогда? Не окажется история карельского возрождения на этом законченной?
Карельское лобби делает все, чтобы закрепить вводимые новшества законодательно. К сожалению, прежний состав Законодательного Собрания не уделял должного внимания состоянию национальной политики в Тверской области, полностью отдав решение этой проблемы в руки администрации. Но история не считается ни с какими бумажными решениями, превращая в пепел самые, казалось, незыблемые проекты.
На жгучий вопрос карельского возрождения, как мне кажется, нельзя найти единственного ответа. Вероятно, дать его нам может только сама карельская народность, оставаясь частью единого организма российской нации.
© Кузьмин В. Возрождать, а не насаждать // Тверская Жизнь. 1997, 4 апр.
четверг, 30 января 1997 г.
Я люблю эту землю свою
Вокзал на станции Лихославль, 1997 г.Однако, на наш взгляд, данные, которые есть сегодня в руках исследователей, не позволяют дать однозначного ответа на вопрос о происхождении топонима Лихославль.
Обратимся к истории... Согласно "Докладной записке о возрасте городов и районов центров Тверской области", подготовленной недавно архивным отделом областной администрации, точкой отсчета существования города Лихославль назван 1624 год. Но сам топоним впервые встречается в исторических источниках гораздо позднее, впервые лишь спустя два века в ревизских сказках за 1816 год. Тогда местечко Лихославль принадлежало участнику Отечественной войны 1812 года капитану Сулину, во владении которого находилась 41 душа крепостных - крестьян и дворовых. Позднее, в конце XIX века, имение приобрел дворянин К.В. Мошнин, ставший впоследствии предводителем Новоторжского уездного дворянства. После начала строительства Николаевской железной дороги недалеко от имения Лихославль, расположенного на высокой горе, возникает железнодорожная станция, известная под двумя названиями - Осташкове и Осташковская. К началу XX века границы ст. Осташковская, д. Осташково и сельца Лихославль слились, что было отмечено в указе тверского губернатора, повелевшего переименовать единое образование в Лихославль. Но только уже в советскую эпоху оно получило статус города (1925 год).
Имя Лихославль окружено в народной мифологии многочисленными легендами и их вариантами. В народной этимологии оно расшифровывается и как место "плохой", "дурной" славы,и как город сильных, храбрых, упрямых карел. Наиболее распро¬странены две легенды. Одна из них, героем которой в разных вариантах является то русский царь Петр I, то его жена императрица Екатерина, повествует об ограблении царского обоза на Бежецком тракте в лихославльском яму. Другая рассказывает об убийстве некоего помещика и его жены, случившемся на постоялом дворе. Возникновение бытующих легенд с большой вероятностью можно отнести к 1-й половине XIX века.
Под гладью существующего вот уже почти целый век искусственного Лихославльского озера скрыто русло речки Лихославки, протекавшей у подножия горы с имением Лихославль. Неоднократно археологи высказывали предположение о возможности существования здесь в Древности городища, одного из многих на пограничье Новгород¬ского княжества. Но, к сожалению, из-за сильного техногенного воздействия - в 20-е годы на этой территории велось строительство первого в России завода с химической обработкой льна - успешные раскопки здесь маловероятны.
Итак, из-за отсутствия объективной исторической информации подойти вплотную к истокам возникновения топонима Лихославль невозможно. Но об одном можно сказать уверенно: имя это, безусловно, древнее, о чем свидетельствует и его обширная мифологическая аура, и множество поздних производных от него - Лиховидово, Лихоград и т.д.
Жителям Лихославля, да и всем тверитянам, не грех похвастаться этой не последней драгоценностью в ризнице имен славных тверских городов. Что уже и сделал в одном из своих стихотворений поэт Владимир Соколов...
...Лихославль - это город такой,
Не забывший о славе лихой,
Но живущий средь тысячи слав
Лихославль, Лихославль, Лихослав...
Он у танкера есть на борту.
Он светильники шлет в темноту.
Я люблю эту землю свою,
У которой всегда на краю.
Потому что тоскую по ней
Среди множества улиц и дней,
Потому что я свой человек
Там, где в озеро падает снег,
Где колодезный кличет журавль:
Лихославль, Лихославль, Лихославль!
© Владимир Кузьмин. Я люблю эту землю... // Тверская жизнь. 30 янв. 1997 года
суббота, 18 января 1997 г.
Там, где обрываются все дороги...
Марина Соколова, член Союза писателей России, г.Лихославль
Когда мы с братом Володей вернулись из Лихославля, где все лето жили у бабушки, то маленькая комната в нашей двухкомнатной квартире оказалась почему-то запертой. На ее двустворчатой двери висела на веревочке коричневая сургучная печать, и сорвать ее и открыть дверь мама почему-то не разрешала.
Жили мы в старинном доме, в самом центре Москвы, в бывшей гостинице "Славянский базар".
Открыть дверь нам очень хотелось, потому что в той комнате остался деревянный большой линкор моего брата, и его в щелку под дверью было хорошо видно. Я очень часто ложилась под дверью и смотрела в щелку на голубой почти метровый корпус корабля .
Но самое странное, что исчез куда-то папа. В шкафу висел его китель с золотыми нашивками на рукавах, в прихожей висела морская черная шинель, а отца все не было и не было. Наш папа был капитан второго ранга. Мама сказала, что он в командировке. Но по тому, как взрослые говорили об этом, как о чем-то шептались, я поняла, что отец не в командировке. А где? Где папа, если оттуда никак не может приехать домой? По шепоту взрослых я поняла, что он никак не может оттуда выбраться. Я представила массу дорог, тропинок, железнодорожных путей, они все бежали-бежали куда-то вперед... и вдруг обрывались. Там, где они обрывались и откуда никак нельзя было выбраться, вот там и был мой папа. Так я представляла то, о чем говорили взрослые. А как это называется, я не знала. Знала только, что оттуда никак нельзя выбраться... Там же обрывались все дороги.
Теперь у нас не было домашней работницы. Не приезжала к нашему дому легковая машина, черная "эмка", чтобы везти папу на работу. А мне эта машина очень нравилась, потому что я могла смотреться в ее полированную дверцу, как в зеркало, и помещалась там в полный рост. Теперь подолгу я оставалась дома одна. Мама уходила на работу, брат в школу, и я начинала придумывать, чем бы мне заняться... В школу мне предстояло пойти только через год.
Сначала я брала стул и ставила его к стене под репродуктором. Потом влезала на него, моя голова оказывалась на одном уровне с черной тарелкой радио, и я начинала слушать передачи. Особенно я любила сказку о "Звездном мальчике", но песни мне тоже очень нравились. Например, о Щорсе. Стихи и песни о товарище Сталине я тоже очень любила. В них рассказывалось, какой Сталин хороший и как его все любят.
Унас в доме висел портрет товарища Сталина. На руках он держал девочку. Я не завидовала девочке, которую на руках держал сам товарищ Сталин, я завидовала прическе товарища Сталина. Мне казалось, что у него очень красивая челка. У Сталина не было никакой челки, и волосы его были просто зачесаны назад, но мне почему-то казалось, что у него красивая густая челка. У меня тоже была челка, но она закрывала половину лба, а у Сталина был виден весь лоб.
Однажды, прослушав полчаса по радио стихи и песни о Сталине, я взглянула на его портрет и с сожалением поняла, что такой красивой челки у меня никогда не будет... Но тут мой взгляд упал на наш синий абажур, и я тут же решила постричь бахрому абажура так, чтобы у него тоже была челка, как у товарища Сталина.
Я поставила на обеденный стол под абажуром два стула, на них взгромоздила третий и, взяв ножницы, взобралась на эту пирамиду. Я обрезала одну четверть бахромы, и у абажура получилась прическа с челкой. Но у товарища Сталина прическа все равно была лучше... Я осторожно сползла со своего сооружения на пол и посмотрела на абажур. Он стал похож на большую синюю прическу с челкой, но без головы.
Когда мама пришла с работы, ей все это очень не понравилось.
- Я хотела, чтобы у него, как у товарища Сталина, была челка... - оправдывалась я.
Мама расстроенно смотрела на меня и молчала.
И вдруг мне в голову пришла страшная мысль. Ведь все вокруг
- это труды Сталина - и жизнь, и солнце, и радость...
- Мама, - сказала я, - а что будет, если Сталин умрет?
Наступила длинная пауза. Наконец мама четко и раздельно произнесла:
- Больше так никогда не говори.
"Интересно, а я умру или нет?
- подумала я. - Нет. Я-то уж никогда не умру. Когда я вырасту, врачи придумают что-нибудь такое, что никто не будет умирать. И Сталин тоже никогда не умрет".
На другой день, когда я осталась одна дома, ко мне пришли три мои подружки с куклами. Сначала мы просто играли в куклы, а потом решили их вымыть.
Водопровода в квартире не было. Воду мы носили из коридора. Умывальник у нас был старинный, оставшийся от "Славянского базара". Он был похож на комод со спинкой. В "спинку" был вделан железный ящик, куда наливалась вода, а в самом комоде стояло ведро. Открываешь медный краник, вода течет в раковину, а оттуда в ведро. Воду мы в умывальник наливали, а выносить не выносили. Когда мы перемыли всех кукол, то вода протекла на первый этаж в квартиру артиста Буганова. Скандал был невероятный. Под нашей дверью собралась толпа. Жена артиста Буганова привела домоуправа, собрала соседей. Девочки разбежались, а мне Буганов сказал, что приведет милиционера и тот заберет меня. Я выбежала из дому, спряталась в соседнем подъезде и стала ждать маму. Только мама была сильнее всех и даже милиционера. С мамой я никого не боялась. Но пока не пришла мама, меня мог схватить милиционер. Я пряталась в подъезде до вечера. И как же я была счастлива, когда увидела маму, возвращающуюся с работы.
Вскоре в нашем обиходе появилось слово "скупка". Скупка - это магазин-наобо-рот. В магазине отдаешь деньги -и тебе дают вещи, а в скупке отдаешь вещи - и тебе дают деньги. Мы с мамой стали ходить по скупкам. Я не очень обращала внимание на то, что мама относила туда. Мне очень нравилось, что она брала меня с собой. Это было самое интересное в наших походах. Это так замечательно ходить вместе с мамой! А однажды то, что мама принесла, продавец-на-оборот отказался взять.
- Это нам не нужно, - он отодвинул на прилавке какую-то вещь в нашу сторону.
Я взглянула на вещь. Каково же было мое удивление, когда я увидела кожаный широкий отцовский военный ремень с металлической морской пряжкой! Папин ремень отдать чужому в скупку? А как же папа? Это же его ремень!
- Мама, - сказала я удивленно, - это же папин ремень!
Мой голос неожиданно так громко прозвенел, что все вдруг в магазине затихли. А продавец-наоборот посмотрел на меня и сказал маме:
- Ладно, давайте, - он взял ремень и дал маме двадцать пять рублей.
Мы шли домой. Впервые мне вдруг стало тоскливо и грустно оттого, что мы ходим по скупкам и относим туда вещи. Я вдруг поняла, что теперь все в нашей жизни по-другому, теперь наша жизнь стала как будто жизнь-наоборот, и мы теперь не такие, как асе. Мы теперь словно в чем-то всегда виноваты, словно постоянно моем кукол и проливаем воду на соседский потолок.
А вечером к нам пришел мамин старший брат, дядя Миша. Он был единственным, кто к нам приходил после того, как исчез папа. Он принес нам пишущую машинку и сказал, что теперь мама сможет подрабатывать, печатая на машинке, надо ей только научиться печатать. Дядя Миша - это писатель Михаил Яковлевич Козырев. Мы его очень любили и всегда радовались, когда он приходил.
Мы с братом начали рассматривать машинку, а мама в это время рассказала дяде Мише, как я залила соседский потолок.
Он задумчиво посмотрел на меня и сказал:
- Марину надо отправить в Лихос-лавль к маме.
Было решено, что в Лихославль он повезет меня сам.
Моя мама работала и смогла нас проводить только до поезда.
Когда мы подошли к нашему вагону, то у дверей увидели двух солдат с ружьями. Искали спекулянтов продуктами. Открыли наш чемодан... а он полон продуктов: сахар, масло, крупа, колбаса... Солдат начал строго отчитывать моего дядю. И тогда дядя Миша стал дрожащим от волнения своим тихим голосом говорить, что моего отца арестовали, что меня не с кем оставить, что продукты для меня и для бабушки, что он везет меня к ней. Когда дядя Миша говорил, на глазах его блеснули слезы. Так вот, оказывается, как называется то место, где обрываются все дороги и тропинки, то место, откуда нельзя выбраться, то место, где сейчас мой папа. Это называется - арестовали. Красноармеец захлопнул чемодан:
- Так бы и сказали сразу: девочку к бабушке! Проходите!
Продукты у нас не отобрали.
Мы нашли свои места в вагоне, простились с мамой, и поезд тронулся. Я впервые ехала в Лихославль без мамы. Я очень любила дядю Мишу, но все равно было пусто и больно оттого, что мама осталась в Москве, а я еду без нее так далеко...
Я смотрела в темное ночное вагонное окно, видела в нем отражение купе, задумчивый профиль дяди Миши и думала:"Только бы не заплакать". Слезы стояли в глазах, и я боялась оторваться от окна, ведь тогда дядя Миша увидит их. А плакать - это стыдно... Ведь мне уже исполнилось семь лет...
- Там же ничего не видно, - сказал дядя Миша, тоже глядя в черную ночь за окном. - Ложись спать.
Его тут же поддержали все, кто ехал в нашем купе. Он стал устраивать для меня на нижней полке постель. Но я не двигалась и неотрывно смотрела в окно. Мне очень хотелось спать, но я знала, что если я оторву взгляд от окна и встречусь глазами с дядей Мишей, то я заплачу.
Всю зиму 1940/41 года я прожила у бабушки в маленьком деревянном домике в три окна с бревенчатыми стенами, оклеенными газетами, на которых вместо украшений висели вделанные в деревянные рамки похвальные грамоты за отличную учебу Михаила Козырева за все классы Тверского реального училища.
Моя восьмидесятилетняя бабушка очень гордилась этими похвальными грамотами своего сына и очень любила рассказывать мне, как за отличную учебу дядя Миша был награжден медалью и серебряной готовальней при окончании реального училища в Твери.
Весной наше одиночество было прервано. Закончив пятый класс, приехал в Лихославль мой старший брат Владимир, затем привезли двоюродного брата Евгения, а двадцатого июня наконец-то приехала мама.
22 июня мы играли с мальчишками в футбол на нашей зеленой Озерной улице и услышали от прохожих: "Война!"
Мы побежали домой: "Война!"
Мама включила радио. Речь Молотова. Немцы без объявления войны напали на Советский Союз... Находящимся в отпусках прервать отпуск и вернуться на места работы.
Мама уехала в Москву и приехала за нами только в октябре. Работала мама в Центральном государственном архиве древних актов. Архив предстояло вывезти из Москвы. Первая партия ценнейших исторических документов уже была отправлена в Саратов. Мы должны были уехать с последней. Работы в архиве по сбору и упаковке документов было так много, что мама решила и ночевать вместе с нами в архиве.
По вечерам сотрудницы Центрального государственного архива древних актов собирались в комнате, где стояли письменные столы, кипятили чайник и пили чай. После чая меня обычно просили спеть. Меня ставили на стул, чтобы я была отовсюду видна, и я начинала петь. Я исполняла все, что слышала по радио.
Я пела "Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, как никогда", "Кукараччу", "Шел отряд по берегу" и, наконец, свою коронную "Раскинулось море широко".
И каждый раз успех был неописуемым. Центральный государственный архив древних актов был в восторге от моих песен.
Как-то утром я заметила, что мама чем-то очень расстроена. Она села за стол и стала что-то писать на белом листке бумаги. Потом встала, взяла исписанный листок и пошла в кабинет начальника архива. Я пошла за ней. После шумного успеха моих концертов мне везде разрешалось ходить.
За столом сидел мужчина в форме НКВД. Он временно замещал настоящего начальника архива, который уехал с первой партией документов.
Мама протянула ему листок:
- Это рапорт. Арестовали моего брата. Писателя Михаила Козырева.
Архив находился в системе НКВД, и если арестовывали кого-либо из членов семьи сотрудников, то те должны были писать об этом рапорт. Мужчина прочитал мамин рапорт, молча сложил его вдвое, затем вчетверо, разорвал на мелкие куски и выбросил в мусорную корзину.
- Больше никому об этом не говорите, - устало сказал он. - У вас муж арестован, а теперь еще брат... вас уволить. Куда вы денетесь с двумя детьми?.. И вообще не верьте, что война кончится через два-три месяца. Она будет длительной, поэтому берите с собой все, что сможете увезти. А главное - зимние вещи возьмите. Вон первую партию в летнем отправили... Все берите. Поезжайте домой и собирайте вещи.
Мама навязала тринадцать узлов. Тринадцатый - огромный узел с корытом. В нем была сложена посуда, когда его поднимали, он звенел, гремел и скрипел на множество голосов.
Пока я пела для сотрудников архива, мой брат Владимир тоже не терял времени даром. Увлекаясь в то время лепкой из пластилина и полярными экспедициями, он по всему зданию архива оставлял свои экспедиции из пластилина - палатки с людьми, которые должны были дождаться нашего возвращения из эвакуации. Мы были уверены, что они нас дождутся, а мы обязательно вернемся в Москву с победой.
Уплывали мы из Москвы на пароходе "Николай Гоголь" с последней партией работников архива 12 или 13 октября. Все наши вещи были свалены на пристани. К нам подошел тот самый новый начальник архива, который разорвал мамин рапорт, и вдруг взял самый огромный и некрасивый узел - корыто. Узел зазвенел и загремел на разные голоса. Мама стала предлагать ему чемодан или узел покрасивее, но он молча с огромным гремящим узлом пошел к трапу и отнес корыто в нашу каюту. Потом пароход отчалил от пристани. Все провожавшие вместе с берегом стали уплывать от нас все дальше и дальше. Остался на берегу и новый начальник архива. Что с ним стало потом, я не знаю, только помню, как мама говорила, что он работал в органах НКВД, проштрафился, и в наказание его отправили к нам в архив.
Ночью немцы бомбили наш пароход. Бомбы падали вокруг, в воду... Никто не спал. Время от времени кто-нибудь острил по поводу нашего корыта:"Соколовым не страшно - они на корыте спасутся!" Но все обошлось, в пароход не попали.
...В Саратове нас встретила первая партия эвакуированных архивных работников, тех, что уехали в летней одежде. Им говорили, что война кончится через два-три месяца, чтобы зимних вещей они не брали и не устраивали паники.
Началась новая жизнь в незнакомом Саратове. Картонные коробки, в которых лежала вся история России, были сложены в здании церкви, Покровском соборе, находящемся напротив Саратовского краеведческого музея. В самом же музее разместилось учреждение архива, где работали архивисты. Мама обрабатывала фонд князей Голицыных и нашла в бумагах документ, считавшийся утерянным в войну 1812 года. Тогда архив тоже вывозился, только на лошадях, и много документов было в россыпи. Поселили нас на Покровской улице, которая начиналась от Покровского собора, шла вдоль Волги и заканчивалась Саратовской тюрьмой, расположившейся совсем рядом.
Я пошла в школу, в первый класс, с опозданием на два месяца. Наступила зима, и Саратов стал белым от снега. Начался новый 1942 год. Я очень любила гулять одна по пустынному зимнему берегу Волги. Я ходила сюда думать о папе. Как он? Где? Ведь зима... Холодно ему, наверное... Мама говорит, он был в кителе с золотыми нашивками на рукавах, когда его арестовали. Холодно ему, наверное, в кителе... Когда его уводили, он сказал маме:"Произошло какое-то недоразумение страшное. Я скоро вернусь". Но вот прошел уже год и восемь месяцев, а папы все нет... и вещи все его теплые мама в Саратов привезла. Мы его все время ждем и ничего из его вещей не продали, кроме того ремня. Свою одежду мама продает, а папину бережет. Говорит:"Папа вернется, ему будет во что одеться".
А теперь и дядя Миша исчез... Ему тоже, наверное, холодно... ведь зима. Его пишущую машинку мы привезли в Саратов, и теперь на ней печатает двумя пальцами мой брат Володя. Он теперь, как и дядя Миша, стал сочинять и сочинил повесть "Елена Египетская"... А где же дядя Миша? Его тоже арестовали, и он теперь тоже там, где обрываются все дороги и тропинки, и он тоже оттуда никак не может выбраться... Однажды, когда мама была на работе, ей сказали, что ее спрашивает какой-то мужчина и говорит, что он ее муж.
Вход в архив был по пропускам. В вестибюле стоял вооруженный вахтер, и посторонних не пропускали. Архивные работники занимали второй этаж музея.
Мама побежала вниз по мраморной лестнице. Пока она бежала, осмотрела вестибюль... сердце ее упало. Папы там не было... Только около лестницы стоял какой-то старый, странный, худой, заросший человек в потрепанном ватнике и с фанерным чемоданчиком. Мама смотрела мимо него, ища тазами молодого, красивого, полного жизни папу. Вдруг старик-оборванец шагнул к ней:
- Тоня!
- Коля! - мама обняла этого чужого, старого, оборванного человека, с трудом сознавая, что это ее муж. Сердце ее сжималось от жалости и изумления: как же он изменился!
Вдруг этот человек стал оседать и падать вниз.
Вахтер торопливо подставил ему ступ.
- Ехал с ленинградцами... - это было первое, что сказал отец, - отдавал им свой паек... - он хотел объяснить, почему он не стоит на ногах. - Ехал с ленинградцами, - опять повторил он.
Оказалось, проведя год в Таганской тюрьме, в одиночке, отец не подписал ни одного клеветнического навета на себя. Его обвиняли в организации контрреволюционных мятежей в колхозах, хотя он жил в Москве, работал в Главсевморпути, был талантливым инженером и не имел никакого отношения к сельскому хозяйству.
Началась война. Потребовались военные специалисты, и ему заменили пятьдесят восьмую, политическую, статью статьей за халатность. Дали три года и отправили на Север строить аэродромы, а затем отпустили досрочно, после его многочисленных заявлений с просьбой отправить его на фронт. Перед тем как уехать на фронт, он заехал к нам в Саратов. Но это был уже другой папа. Тот был молодой и красивый, а этот в свои неполных тридцать восемь лет выглядел пятидесятилетним. И только его красивые серые миндалевидные глаза остались прежними.
...Все-таки мой папа выбрался оттуда, где обрываются все дороги и тропинки... А когда ехал к нам, он выходил на станциях и получал по талонам, которые были положены вышедшим из заключения, жидкую кашу. Он ехал с ленинградцами, вывезенными из блокадного голодного Ленинграда, и не мог есть эту кашу один. Он отдавал ее им... Такой у меня был папа.
А потом он уехал на фронт. Вскоре мы получили от него фотографию, где он опять был в военном морском кителе с золотыми нашивками на рукавах.
Я утащила эту фотографию и пошла с ней гулять на Волгу. Я шла по пустому берегу, любовалась папиной фотографией и пела свою любимую песню "Раскинулось море широко"...
Я шла и не знала, что в это время рядом с нашим домом в страшном здании Саратовской тюрьмы умирал после допроса мой любимый дядя Миша. Русский писатель - Михаил Яковлевич Козырев.
Когда мы с братом Володей вернулись из Лихославля, где все лето жили у бабушки, то маленькая комната в нашей двухкомнатной квартире оказалась почему-то запертой. На ее двустворчатой двери висела на веревочке коричневая сургучная печать, и сорвать ее и открыть дверь мама почему-то не разрешала.
Жили мы в старинном доме, в самом центре Москвы, в бывшей гостинице "Славянский базар".
Открыть дверь нам очень хотелось, потому что в той комнате остался деревянный большой линкор моего брата, и его в щелку под дверью было хорошо видно. Я очень часто ложилась под дверью и смотрела в щелку на голубой почти метровый корпус корабля .
Но самое странное, что исчез куда-то папа. В шкафу висел его китель с золотыми нашивками на рукавах, в прихожей висела морская черная шинель, а отца все не было и не было. Наш папа был капитан второго ранга. Мама сказала, что он в командировке. Но по тому, как взрослые говорили об этом, как о чем-то шептались, я поняла, что отец не в командировке. А где? Где папа, если оттуда никак не может приехать домой? По шепоту взрослых я поняла, что он никак не может оттуда выбраться. Я представила массу дорог, тропинок, железнодорожных путей, они все бежали-бежали куда-то вперед... и вдруг обрывались. Там, где они обрывались и откуда никак нельзя было выбраться, вот там и был мой папа. Так я представляла то, о чем говорили взрослые. А как это называется, я не знала. Знала только, что оттуда никак нельзя выбраться... Там же обрывались все дороги.
Теперь у нас не было домашней работницы. Не приезжала к нашему дому легковая машина, черная "эмка", чтобы везти папу на работу. А мне эта машина очень нравилась, потому что я могла смотреться в ее полированную дверцу, как в зеркало, и помещалась там в полный рост. Теперь подолгу я оставалась дома одна. Мама уходила на работу, брат в школу, и я начинала придумывать, чем бы мне заняться... В школу мне предстояло пойти только через год.
Сначала я брала стул и ставила его к стене под репродуктором. Потом влезала на него, моя голова оказывалась на одном уровне с черной тарелкой радио, и я начинала слушать передачи. Особенно я любила сказку о "Звездном мальчике", но песни мне тоже очень нравились. Например, о Щорсе. Стихи и песни о товарище Сталине я тоже очень любила. В них рассказывалось, какой Сталин хороший и как его все любят.
Унас в доме висел портрет товарища Сталина. На руках он держал девочку. Я не завидовала девочке, которую на руках держал сам товарищ Сталин, я завидовала прическе товарища Сталина. Мне казалось, что у него очень красивая челка. У Сталина не было никакой челки, и волосы его были просто зачесаны назад, но мне почему-то казалось, что у него красивая густая челка. У меня тоже была челка, но она закрывала половину лба, а у Сталина был виден весь лоб.
Однажды, прослушав полчаса по радио стихи и песни о Сталине, я взглянула на его портрет и с сожалением поняла, что такой красивой челки у меня никогда не будет... Но тут мой взгляд упал на наш синий абажур, и я тут же решила постричь бахрому абажура так, чтобы у него тоже была челка, как у товарища Сталина.
Я поставила на обеденный стол под абажуром два стула, на них взгромоздила третий и, взяв ножницы, взобралась на эту пирамиду. Я обрезала одну четверть бахромы, и у абажура получилась прическа с челкой. Но у товарища Сталина прическа все равно была лучше... Я осторожно сползла со своего сооружения на пол и посмотрела на абажур. Он стал похож на большую синюю прическу с челкой, но без головы.
Когда мама пришла с работы, ей все это очень не понравилось.
- Я хотела, чтобы у него, как у товарища Сталина, была челка... - оправдывалась я.
Мама расстроенно смотрела на меня и молчала.
И вдруг мне в голову пришла страшная мысль. Ведь все вокруг
- это труды Сталина - и жизнь, и солнце, и радость...
- Мама, - сказала я, - а что будет, если Сталин умрет?
Наступила длинная пауза. Наконец мама четко и раздельно произнесла:
- Больше так никогда не говори.
"Интересно, а я умру или нет?
- подумала я. - Нет. Я-то уж никогда не умру. Когда я вырасту, врачи придумают что-нибудь такое, что никто не будет умирать. И Сталин тоже никогда не умрет".
На другой день, когда я осталась одна дома, ко мне пришли три мои подружки с куклами. Сначала мы просто играли в куклы, а потом решили их вымыть.
Водопровода в квартире не было. Воду мы носили из коридора. Умывальник у нас был старинный, оставшийся от "Славянского базара". Он был похож на комод со спинкой. В "спинку" был вделан железный ящик, куда наливалась вода, а в самом комоде стояло ведро. Открываешь медный краник, вода течет в раковину, а оттуда в ведро. Воду мы в умывальник наливали, а выносить не выносили. Когда мы перемыли всех кукол, то вода протекла на первый этаж в квартиру артиста Буганова. Скандал был невероятный. Под нашей дверью собралась толпа. Жена артиста Буганова привела домоуправа, собрала соседей. Девочки разбежались, а мне Буганов сказал, что приведет милиционера и тот заберет меня. Я выбежала из дому, спряталась в соседнем подъезде и стала ждать маму. Только мама была сильнее всех и даже милиционера. С мамой я никого не боялась. Но пока не пришла мама, меня мог схватить милиционер. Я пряталась в подъезде до вечера. И как же я была счастлива, когда увидела маму, возвращающуюся с работы.
Вскоре в нашем обиходе появилось слово "скупка". Скупка - это магазин-наобо-рот. В магазине отдаешь деньги -и тебе дают вещи, а в скупке отдаешь вещи - и тебе дают деньги. Мы с мамой стали ходить по скупкам. Я не очень обращала внимание на то, что мама относила туда. Мне очень нравилось, что она брала меня с собой. Это было самое интересное в наших походах. Это так замечательно ходить вместе с мамой! А однажды то, что мама принесла, продавец-на-оборот отказался взять.
- Это нам не нужно, - он отодвинул на прилавке какую-то вещь в нашу сторону.
Я взглянула на вещь. Каково же было мое удивление, когда я увидела кожаный широкий отцовский военный ремень с металлической морской пряжкой! Папин ремень отдать чужому в скупку? А как же папа? Это же его ремень!
- Мама, - сказала я удивленно, - это же папин ремень!
Мой голос неожиданно так громко прозвенел, что все вдруг в магазине затихли. А продавец-наоборот посмотрел на меня и сказал маме:
- Ладно, давайте, - он взял ремень и дал маме двадцать пять рублей.
Мы шли домой. Впервые мне вдруг стало тоскливо и грустно оттого, что мы ходим по скупкам и относим туда вещи. Я вдруг поняла, что теперь все в нашей жизни по-другому, теперь наша жизнь стала как будто жизнь-наоборот, и мы теперь не такие, как асе. Мы теперь словно в чем-то всегда виноваты, словно постоянно моем кукол и проливаем воду на соседский потолок.
А вечером к нам пришел мамин старший брат, дядя Миша. Он был единственным, кто к нам приходил после того, как исчез папа. Он принес нам пишущую машинку и сказал, что теперь мама сможет подрабатывать, печатая на машинке, надо ей только научиться печатать. Дядя Миша - это писатель Михаил Яковлевич Козырев. Мы его очень любили и всегда радовались, когда он приходил.
Мы с братом начали рассматривать машинку, а мама в это время рассказала дяде Мише, как я залила соседский потолок.
Он задумчиво посмотрел на меня и сказал:
- Марину надо отправить в Лихос-лавль к маме.
Было решено, что в Лихославль он повезет меня сам.
Моя мама работала и смогла нас проводить только до поезда.
Когда мы подошли к нашему вагону, то у дверей увидели двух солдат с ружьями. Искали спекулянтов продуктами. Открыли наш чемодан... а он полон продуктов: сахар, масло, крупа, колбаса... Солдат начал строго отчитывать моего дядю. И тогда дядя Миша стал дрожащим от волнения своим тихим голосом говорить, что моего отца арестовали, что меня не с кем оставить, что продукты для меня и для бабушки, что он везет меня к ней. Когда дядя Миша говорил, на глазах его блеснули слезы. Так вот, оказывается, как называется то место, где обрываются все дороги и тропинки, то место, откуда нельзя выбраться, то место, где сейчас мой папа. Это называется - арестовали. Красноармеец захлопнул чемодан:
- Так бы и сказали сразу: девочку к бабушке! Проходите!
Продукты у нас не отобрали.
Мы нашли свои места в вагоне, простились с мамой, и поезд тронулся. Я впервые ехала в Лихославль без мамы. Я очень любила дядю Мишу, но все равно было пусто и больно оттого, что мама осталась в Москве, а я еду без нее так далеко...
Я смотрела в темное ночное вагонное окно, видела в нем отражение купе, задумчивый профиль дяди Миши и думала:"Только бы не заплакать". Слезы стояли в глазах, и я боялась оторваться от окна, ведь тогда дядя Миша увидит их. А плакать - это стыдно... Ведь мне уже исполнилось семь лет...
- Там же ничего не видно, - сказал дядя Миша, тоже глядя в черную ночь за окном. - Ложись спать.
Его тут же поддержали все, кто ехал в нашем купе. Он стал устраивать для меня на нижней полке постель. Но я не двигалась и неотрывно смотрела в окно. Мне очень хотелось спать, но я знала, что если я оторву взгляд от окна и встречусь глазами с дядей Мишей, то я заплачу.
Всю зиму 1940/41 года я прожила у бабушки в маленьком деревянном домике в три окна с бревенчатыми стенами, оклеенными газетами, на которых вместо украшений висели вделанные в деревянные рамки похвальные грамоты за отличную учебу Михаила Козырева за все классы Тверского реального училища.
Моя восьмидесятилетняя бабушка очень гордилась этими похвальными грамотами своего сына и очень любила рассказывать мне, как за отличную учебу дядя Миша был награжден медалью и серебряной готовальней при окончании реального училища в Твери.
Весной наше одиночество было прервано. Закончив пятый класс, приехал в Лихославль мой старший брат Владимир, затем привезли двоюродного брата Евгения, а двадцатого июня наконец-то приехала мама.
22 июня мы играли с мальчишками в футбол на нашей зеленой Озерной улице и услышали от прохожих: "Война!"
Мы побежали домой: "Война!"
Мама включила радио. Речь Молотова. Немцы без объявления войны напали на Советский Союз... Находящимся в отпусках прервать отпуск и вернуться на места работы.
Мама уехала в Москву и приехала за нами только в октябре. Работала мама в Центральном государственном архиве древних актов. Архив предстояло вывезти из Москвы. Первая партия ценнейших исторических документов уже была отправлена в Саратов. Мы должны были уехать с последней. Работы в архиве по сбору и упаковке документов было так много, что мама решила и ночевать вместе с нами в архиве.
По вечерам сотрудницы Центрального государственного архива древних актов собирались в комнате, где стояли письменные столы, кипятили чайник и пили чай. После чая меня обычно просили спеть. Меня ставили на стул, чтобы я была отовсюду видна, и я начинала петь. Я исполняла все, что слышала по радио.
Я пела "Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, как никогда", "Кукараччу", "Шел отряд по берегу" и, наконец, свою коронную "Раскинулось море широко".
И каждый раз успех был неописуемым. Центральный государственный архив древних актов был в восторге от моих песен.
Как-то утром я заметила, что мама чем-то очень расстроена. Она села за стол и стала что-то писать на белом листке бумаги. Потом встала, взяла исписанный листок и пошла в кабинет начальника архива. Я пошла за ней. После шумного успеха моих концертов мне везде разрешалось ходить.
За столом сидел мужчина в форме НКВД. Он временно замещал настоящего начальника архива, который уехал с первой партией документов.
Мама протянула ему листок:
- Это рапорт. Арестовали моего брата. Писателя Михаила Козырева.
Архив находился в системе НКВД, и если арестовывали кого-либо из членов семьи сотрудников, то те должны были писать об этом рапорт. Мужчина прочитал мамин рапорт, молча сложил его вдвое, затем вчетверо, разорвал на мелкие куски и выбросил в мусорную корзину.
- Больше никому об этом не говорите, - устало сказал он. - У вас муж арестован, а теперь еще брат... вас уволить. Куда вы денетесь с двумя детьми?.. И вообще не верьте, что война кончится через два-три месяца. Она будет длительной, поэтому берите с собой все, что сможете увезти. А главное - зимние вещи возьмите. Вон первую партию в летнем отправили... Все берите. Поезжайте домой и собирайте вещи.
Мама навязала тринадцать узлов. Тринадцатый - огромный узел с корытом. В нем была сложена посуда, когда его поднимали, он звенел, гремел и скрипел на множество голосов.
Пока я пела для сотрудников архива, мой брат Владимир тоже не терял времени даром. Увлекаясь в то время лепкой из пластилина и полярными экспедициями, он по всему зданию архива оставлял свои экспедиции из пластилина - палатки с людьми, которые должны были дождаться нашего возвращения из эвакуации. Мы были уверены, что они нас дождутся, а мы обязательно вернемся в Москву с победой.
Уплывали мы из Москвы на пароходе "Николай Гоголь" с последней партией работников архива 12 или 13 октября. Все наши вещи были свалены на пристани. К нам подошел тот самый новый начальник архива, который разорвал мамин рапорт, и вдруг взял самый огромный и некрасивый узел - корыто. Узел зазвенел и загремел на разные голоса. Мама стала предлагать ему чемодан или узел покрасивее, но он молча с огромным гремящим узлом пошел к трапу и отнес корыто в нашу каюту. Потом пароход отчалил от пристани. Все провожавшие вместе с берегом стали уплывать от нас все дальше и дальше. Остался на берегу и новый начальник архива. Что с ним стало потом, я не знаю, только помню, как мама говорила, что он работал в органах НКВД, проштрафился, и в наказание его отправили к нам в архив.
Ночью немцы бомбили наш пароход. Бомбы падали вокруг, в воду... Никто не спал. Время от времени кто-нибудь острил по поводу нашего корыта:"Соколовым не страшно - они на корыте спасутся!" Но все обошлось, в пароход не попали.
...В Саратове нас встретила первая партия эвакуированных архивных работников, тех, что уехали в летней одежде. Им говорили, что война кончится через два-три месяца, чтобы зимних вещей они не брали и не устраивали паники.
Началась новая жизнь в незнакомом Саратове. Картонные коробки, в которых лежала вся история России, были сложены в здании церкви, Покровском соборе, находящемся напротив Саратовского краеведческого музея. В самом же музее разместилось учреждение архива, где работали архивисты. Мама обрабатывала фонд князей Голицыных и нашла в бумагах документ, считавшийся утерянным в войну 1812 года. Тогда архив тоже вывозился, только на лошадях, и много документов было в россыпи. Поселили нас на Покровской улице, которая начиналась от Покровского собора, шла вдоль Волги и заканчивалась Саратовской тюрьмой, расположившейся совсем рядом.
Я пошла в школу, в первый класс, с опозданием на два месяца. Наступила зима, и Саратов стал белым от снега. Начался новый 1942 год. Я очень любила гулять одна по пустынному зимнему берегу Волги. Я ходила сюда думать о папе. Как он? Где? Ведь зима... Холодно ему, наверное... Мама говорит, он был в кителе с золотыми нашивками на рукавах, когда его арестовали. Холодно ему, наверное, в кителе... Когда его уводили, он сказал маме:"Произошло какое-то недоразумение страшное. Я скоро вернусь". Но вот прошел уже год и восемь месяцев, а папы все нет... и вещи все его теплые мама в Саратов привезла. Мы его все время ждем и ничего из его вещей не продали, кроме того ремня. Свою одежду мама продает, а папину бережет. Говорит:"Папа вернется, ему будет во что одеться".
А теперь и дядя Миша исчез... Ему тоже, наверное, холодно... ведь зима. Его пишущую машинку мы привезли в Саратов, и теперь на ней печатает двумя пальцами мой брат Володя. Он теперь, как и дядя Миша, стал сочинять и сочинил повесть "Елена Египетская"... А где же дядя Миша? Его тоже арестовали, и он теперь тоже там, где обрываются все дороги и тропинки, и он тоже оттуда никак не может выбраться... Однажды, когда мама была на работе, ей сказали, что ее спрашивает какой-то мужчина и говорит, что он ее муж.
Вход в архив был по пропускам. В вестибюле стоял вооруженный вахтер, и посторонних не пропускали. Архивные работники занимали второй этаж музея.
Мама побежала вниз по мраморной лестнице. Пока она бежала, осмотрела вестибюль... сердце ее упало. Папы там не было... Только около лестницы стоял какой-то старый, странный, худой, заросший человек в потрепанном ватнике и с фанерным чемоданчиком. Мама смотрела мимо него, ища тазами молодого, красивого, полного жизни папу. Вдруг старик-оборванец шагнул к ней:
- Тоня!
- Коля! - мама обняла этого чужого, старого, оборванного человека, с трудом сознавая, что это ее муж. Сердце ее сжималось от жалости и изумления: как же он изменился!
Вдруг этот человек стал оседать и падать вниз.
Вахтер торопливо подставил ему ступ.
- Ехал с ленинградцами... - это было первое, что сказал отец, - отдавал им свой паек... - он хотел объяснить, почему он не стоит на ногах. - Ехал с ленинградцами, - опять повторил он.
Оказалось, проведя год в Таганской тюрьме, в одиночке, отец не подписал ни одного клеветнического навета на себя. Его обвиняли в организации контрреволюционных мятежей в колхозах, хотя он жил в Москве, работал в Главсевморпути, был талантливым инженером и не имел никакого отношения к сельскому хозяйству.
Началась война. Потребовались военные специалисты, и ему заменили пятьдесят восьмую, политическую, статью статьей за халатность. Дали три года и отправили на Север строить аэродромы, а затем отпустили досрочно, после его многочисленных заявлений с просьбой отправить его на фронт. Перед тем как уехать на фронт, он заехал к нам в Саратов. Но это был уже другой папа. Тот был молодой и красивый, а этот в свои неполных тридцать восемь лет выглядел пятидесятилетним. И только его красивые серые миндалевидные глаза остались прежними.
...Все-таки мой папа выбрался оттуда, где обрываются все дороги и тропинки... А когда ехал к нам, он выходил на станциях и получал по талонам, которые были положены вышедшим из заключения, жидкую кашу. Он ехал с ленинградцами, вывезенными из блокадного голодного Ленинграда, и не мог есть эту кашу один. Он отдавал ее им... Такой у меня был папа.
А потом он уехал на фронт. Вскоре мы получили от него фотографию, где он опять был в военном морском кителе с золотыми нашивками на рукавах.
Я утащила эту фотографию и пошла с ней гулять на Волгу. Я шла по пустому берегу, любовалась папиной фотографией и пела свою любимую песню "Раскинулось море широко"...
Я шла и не знала, что в это время рядом с нашим домом в страшном здании Саратовской тюрьмы умирал после допроса мой любимый дядя Миша. Русский писатель - Михаил Яковлевич Козырев.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)