65 лет поэту Евгению Карасёву
Евгений Карасёв вошел в десятку лучших российских поэтов по мнению экспертов журнала «Новый мир». Авторитетный ресурс Guelman.Ru опубликовал рейтинг 100 российских поэтов-современников, в котором есть лишь одно тверское имя – Евгений Карасёв
Однажды я нашел на берегу
кусочек янтаря –
окаменевший сгусток солнца
величиной с куриное яйцо.
Я повертел его. И разглядел в нем пчелку,
застигнутую лавой смоляною
за сбором меда,
быть может, десять миллионов лет
назад.
...Я шел по берегу и думал:
что совершить могу я, чтобы
и через десять миллионов лет,
как пчелка,
вдруг встать и о себе напомнить?
Это стихотворение Евгения Карасёва написано еще в 1966 году, 35 лет назад. Сейчас по прошествии стольких лет его автор своей творческой биографией отвечает на тогда как будто риторический вопрос. ...Он стал одним из лучших российских поэтов, публиковать сочинения которого считает за честь и «Новый мир» и элитарный «Арион».
Впрочем, в Твери у нас как обычно некоторые бездарности до сих недооценивают безусловный поэтический талант бывшего зэка...
Но, может быть, именно тюрьма, как это было со многими отечественными беллетристами и поэтами ХIХ-ХХ веков, дала тот верный вектор творческой жизни, который привел Карасёва на вершины современной российской словесности.
Я думаю, что элитарную публику, которая знает вкус подлинного поэтического мастерства, творчество Евгения Карасёва, в первую очередь, поражает своей неповторимостью, в том числе технической уникальностью. Что-либо новое изобрести в области языковой формы в российской словесности уже практически невозможно. Поэтическая редкость Евгения Карасёва заключается в своеобразном соединении особого изобразительного языка и лирического героя, который способен подниматься над временем и пространством, самым неприглядным и тленным. Он привел в поэзию темы слишком обыденные, ранее остававшиеся за пределами изобразительной словесности.
...И только в стихах стремлюсь быть
ни на кого не похожим,
чтобы их на суде принимали
как мои отпечатки пальцев...
Итак, парадоксы поэзии Евгения Карасёва в том, что то, о чем он пишет (да и как он пишет), – не для изящной поэзии. Боюсь навлечь на себя гнев автора и чувствую недоумение литературоведов, но должен сказать, что тексты Карасёва многим покажется легко пересказывать.
Едва ли не каждое из них – развернутая метафора, законченная история, притча, мораль которой раскрывается у финала. Образность в стихах Карасёва дерзкая, без оглядки на мнения, литературные и прочие вкусы... Вчерашняя общественная уборная оказывается лучше сегодняшней улицы («Ностальгия»). В многомиллионном пересечении судеб городской толпы мы не сможет услышать и помочь соседу своему, кроме как автоматом Калашникова («Единственная правда»)...
Евгений Карасёв обладает великим даром чуткого наблюдателя. Прочтите такие стихотворения, как «Улица Равенства», «Зимняя поездка», «Под одним небом», «Вдохновляющее соседство»... И многим другим его текстам почти фотографической иллюстрацией послужат приметы знакомого любому тверитянину пейзажа. Карасёв пишет о фактах действительности, которые при своей очевидной реальности (такой, которую можно потрогать руками, услышать, увидеть сейчас, здесь, в Твери, по всей России) свидетельствуют о вечном.
Суть его поэзии – проза жизни, в которой тоже есть место символам. Пристальное созерцание фактов быта раскрывает подчас самые глубокие тайны бытия, потому что они лежат на поверхности жизни, но свидетельствуют о ее абсолютных величинах – добре и зле, верности и предательстве.
Этот художественный эффект происходит благодаря тщательной работе Евгения Карасёва над языком, в том числе синтаксисом. Здесь не должно быть ничего лишнего на всех уровнях текста. Иначе единый образ распадается... Еще нужно иметь в виду то, что Карасёв прекрасный наблюдатель, но никак не описатель. Главное в его текстах – движение подробностей, деталей, которые наслаиваются друг на друга, уточняя смысл в беспредельность...
Я стою в лесу подле огромного муравейника
и наблюдаю за жизнью его жильцов.
Я представил страну, народ одной веры,
со схожим, как у братьев, лицом.
У них нет ни богатых, ни бедных,
все одинаково одеты.
Они вместе справляются
с болезнями, бедами...
...Но, разумеется, рассуждения об устройстве художественных текстов – неблагодарный удел специалистов.
У Евгения Карасёва, помимо внимания и интереса искушенных в литературе поэтов, критиков, журналистов есть главное – внимание и понимание широкой публики, не только тверской.
Современный поэт не должен и не может ограничивать себя художественным закрепощением. Настоящая тюрьма и лишения судьбы дали Карасёву зримое осознание пагубности творческой тюрьмы. Поэтому Карасёв по-настоящему борется за свое общение с читателем – прежде всего как поэт (хотя и не только)... Его творческий хлеб – самая черная жизнь во всем ее многообразии: от низменного порока, который должен быть наказан, до истин небесных и астрологических. И, конечно, все впечатления повседневности – троллейбусная толчея, суета вокзала, тверская рюмочная, вся привычная жизнь в скрипе опостылевшего жёрнова («Свое время»)...
А над всем этим звезды...
Небесная книга учит: не зарьтесь на застолье
вавилонского деспота –
польстившиеся известный приговор прочтут.
...Теплой ночью я стою на росстанях
далекого детства –
путеводную ищу звезду.
Но каков этот путь – не скажет нам и Евгений Карасёв. Зато он знает другую дорогу, он прошел ее в нелегких перипетиях человеческой судьбы, о которой и рассказывает нам в своих стихах. Куда ведет эта общая дорога – разве кто знает, ведь только...
...Пути Господни ясны,
пророков – неисповедимы.
© Кузьмин В. ...Пути Господни известны: 65 лет Евгению Карасеву // Тверская Жизнь. 2002, 29 июля.
понедельник, 29 июля 2002 г.
пятница, 26 июля 2002 г.
А на десерт – голубое сало
Сорокин Владимир. Утро снайпера. Москва: Ad Marginem, 2002, 360 с., 15000 экз., ISBN 5-93321-034-х
Если раньше в творчестве Владимира Сорокина были интересны его сложные отношения с советской литературой, то теперь жуткие фантомы его сочинений обросли плотью, как клоны литературных классиков голубым салом, и пошли ему навстречу – вместе...
Очень мало осталось в России людей, которые бы не слышали о существовании писателя Владимира Сорокина. Не только в России – два дня назад Госдепартамент США был вынужден замолвить словечко за кавалера ордена «За заслуги перед Отечеством». Высокую награду Владимир Сорокин получил в Кремле из рук своего тезки несколько месяцев назад. До того, как «Идущие вместе» утроили средневековое действо у стен Большого.
Впрочем, еще в 1998 году в журнале «Октябрь» (как раз после выхода в свет «Голубого сала») Павел Басинский предложил посадить Сорокина в тюрьму. ...В качестве выдающегося художественного таланта. «В тюрьмах вообще сидели не последние писатели - Шекспир, Сервантес, Оскар Уайльд, Солженицын - смотрите, какой удивительный диапазон! А сейчас кто сидит - какие-то витухновские, зуфары гареевы! Сорокин своей прозой заслужил право на тюрьму».
Пока же «Идущие вместе» (кстати, острословы уже обозвали этих бойцов за идеологическую чистоту более эротично – в стиле Сорокина, не догадываетесь как?..) активно пиарят автора «Голубого сала». Беспомощный, нервный с волчьим оскалом самый первый из «Идущих...», потерянным взглядом бесполезно ищет поддержку в студии «Итогов» Евгения Киселева. А продажи Сорокина растут... Неделю назад в книжном магазине «Москва» на Тверской я остановился у полки с сочинениями Сорокина. Вскоре подошел немолодой господин с несколькими разноцветными томиками фэнтези в руках и осведомился: «Где здесь этот, которого за порнографию судят?». Я кивнул в сторону «Голубого сала». «Ну, как, это интересно вообще» – спросил он. В ответ я лишь улыбнулся... Рука почитателя «сказочной фантастики» накрыла голубые хроники Карума «Голубым салом», сверху лег «Лед», а потом и «Москва». Думаю, что поклонник Муркока сейчас недобрым словом вспоминает самодовольных пропагандистов маргинальных сочинений Сорокина. Поэтому все-таки стоит хотя бы немного рассказать о его прозе.
На страницах его книг ученики с аппетитом пожирают испражнения своих любимых учителей, колхозники насилуют двухмесячные трупы любимых девушек, ветераны коммунистического труда салютуют газами в честь субботника.
Да, событийный ряд книг Владимира Сорокина шокирует любого обывателя, но прежде всего эти тексты заводят его в художественный тупик. Сорокин потрясающий провокатор стилей, в первую очередь – советской литературы. В этом смысле «Голубое сало» – великолепная и изысканная художественная игра... Уже сам заголовок книги – глубокая талантливая провокация, в которой, собственно и заключен главный изобразительный прием писателя. Он в совмещении «голубого» (высокого, небесного, чистого) с «салом» (низменным, телесным, грубым).
Можно было бы провести с сочинениями Сорокина эксперимент обратный тому, который организовали «Идущие вместе». Не фрагменты откровенных сцен издать отдельной книгой, а оборвать повествование накануне. Эффект бы был иной – подлога не почувствовал бы и самый искушенный стилист, который бы вписал этот текст в русло советской литературы 1940-1960-х годов, до периода оттепели.
Художественный мир Сорокина – это параллельность общепринятым линиям развития жизни. Гностик по своим убеждениям, Сорокин столь же спокойно видит страшные сны о жизни, как и сахарные сказки о ней. Он торжествует над реальностью, потому что реальности советский человек никогда не знал до конца. Больше того, Сорокин, огнедышащий ненавистью к совковой действительности, литературе и искусству вообще, завершает эту мнимую реальность художественным путем. Показывая ее настоящую сторону, которая оборачивается полным абсурдом – низменным, фекальным, отвратительно гнусным.
Сталин был тираном, он убивал людей. Чтобы оценить духовный каннибализм Сталина, Сорокин превращает его в настоящего каннибала...
«Вмиг перед Сталиным и Хрущевым были поставлены кастрюли с кипящим оливковым маслом и нехотя булькающим расплавленным сыром, тарелки со специями и с мелко нарезанной человечиной. Хрущев окунул спицу в кровавый кусок, быстро обжарил его в масле, затем посыпал свежемолотым перцем, обмакнул в сыр и отправил в рот. Сталин выбрал небольшой кусочек человеческой вырезки, неспеша поднес к губам и попробовал».
Кстати, у нас совсем не принято писать о Сорокине как о сатирике, такой силы и мощи, какая была, например, у Джонатана Свифта, с его расчлененными младенцами (у Сорокина – «Деловое предложение»). Да, только совсем недавно кто-то из критиков написал, что Сорокина на излете карьеры (если его все-таки не посадят) ждет творческий вечер в Кремле с участием Михаила Задорнова...
Играя за гранью общепринятой этики, над пропастью – ad marginem – христианской нравственности, Сорокин в художественном смысле все больше увлекается формой своих сочинений. Он ведь человек – и ничто человеческое, вопреки патологической ненависти к совковым людишкам, ему не чуждо. И изысканным формалистом он становится все-таки потому, что над ним существуют некие нравственные ценности.
Но на самом деле феном Сорокина интересен прежде всего за границами литературы, в отношении к нему общества. Разумеется, творчество Владимира Сорокина – провокация, направленная против общества, точнее – против той ее части, которая всегда чувствует себя обделенной, лишенной внимания. Испытывает комплекс неполноценности, опасается за свое нравственное и физическое здоровье, живет в страхе преступить черту, потому что ощущает себя беспомощным и слабым перед соблазнительной улыбкой дьявола. Эти идеологические люмпены, которым непременно за кем-то надо идти, потому что сами они ни на что не способны, всегда кому-то должны служить...
Своей акцией против Сорокина «Идущие вместе» решают проблему собственной значимости – не более. Но вряд ли у них что-то получится – Сорокин их судьбу уже прекрасно описал в том же «Голубом сале». Не подавятся голубым салом, так что-нибудь останется в хорошей русской литературе... – им на десерт.
© Кузьмин В. А на десерт – голубое сало [Сорокин Владимир. Утро снайпера. Москва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 26 июля.
вторник, 23 июля 2002 г.
И делюсь я только добрым словом
У книжного стенда с поэтическими сборниками Андрея Дементьева в столичном книжном магазине «Москва» на Тверской дама элегантного возраста уже несколько минут листала новый сборник поэта. «Любите Дементьева?..» – спросил я. «Очень – он же наш...» – ответила она.
«Виражи времени» – вторая для Андрея Дементьева книга стихов после возвращения в Россию из долгой ближневосточной командировки... Свежая по своим переживаниям и значительно более открытая в пространство жизни по своему настроению. В сборнике «У судьбы моей на краю» (2000) были ощутимы некоторое беспокойство и человеческая неуверенность поэта, вернувшегося домой. А в этом доме – новые люди, порядки, некогда преданные друзья, не выдержавшие испытания временем. В человеческом и житейском смысле едва заметная и в откровенных интервью тревога была понятна...
Образ «Виражей времени», давший названье новой поэтической тетради, родился гораздо раньше – в «скаковые» восьмидесятые. И было большое мужество поэта тогда предугадать многие разочарования и поражения. Но мужество и изобразительное достижение для художника большее пережить государственные и житейские трагедии и найти в себе силы рассказать о них.
Многие из русских поэтов поколения Андрея Дементьева или старше, среди них были и тверитяне (Владимир Соколов, Николай Тряпкин) недавно ушли из жизни на волне мучительной боли и даже непонимания... Теперь и Андрей Дементьев из поколения Учителей, о которых и сам писал когда-то... Эта великая для поэта обязанность и награда судьбы нести миру, друзьям то, что не довелось донести современникам...
Мое лицо гуляло по экранам
Среди восторга, песен и поэзии.
Я сам себе казался юным грандом.
И девочки в те годы мною грезили.
А за спиной кривили рот эстеты
И снобы мне завидовали мелочно,
Считая – не по чину эполеты,
Что я на их путях всего лишь стрелочник.
Но я не с ними шел по этой жизни...
Среди моих читающих поклонников
Был старый друг Ираклий Абашидзе,
Володя Соколов и патриарх Андроников.
Их доброта и слава были рядом.
И потому я не был свергнут завистью.
Смотрю на все минувшее их взглядом,
Чтоб с будущим мне было легче справиться.
И вот вышла книга «Виражи времени». По прочтении ее становится понятно, что один из крутых виражей, может быть, и не последний, пройден – для державы, для поэта.
Вспомните, как трагические стихи Владимира Соколова кто-то написал на стенах расстрелянного Белого Дома: «Я устал от двадцатого века, // От его окровавленных рек. // И не надо мне прав человека – // Я давно уже не человек...». У Андрея Дементьева есть стихотворенье, которое начинается созвучно Соколовскому: «Мир устал от страха и жестокости. // От смертей и от вранья властей...». Заканчиваются стихотворения иначе, хотя и с равновеликой степень художественного и человеческого мужества: Дементьев уповает на Веру, Надежду, Любовь.
...Только бедность – это тот порог.
За которым лишь одно отчаянье,
Где надежда отбывает срок.
Как-нибудь мы с этой жизнью справимся.
И придут иные времена...
Вера, Надежда, Любовь – это те чувства, которые окружали Андрея Дементьева в жизни, на протяжении всей его литературной карьеры. И в буквальном смысле тоже: Дементьев – поэт элегантный, преданный и верный, достойный внимания поклонниц с вечными женскими именами.
Прости, что я в тебя влюблен
Уже под занавес, в финал...
Всю жизнь блуждая меж имен,
Я на твое их поменял... («Анна»)
Жить – это значит любить. Эта вечная формула всегда присутствовала в поэзии Андрея Дементьева. Бессмысленно размышлять над определением природы этого чувства – «...Нет женщин нелюбимых, // Пока мужчины есть». В отвлеченных дефинициях заключается смерть эмоции. Ни на одно мгновение Андрей Дементьев не хочет отказаться от переживания чувства, а значит от жизни. В этом смысле он земной поэт, правдивый в любом человеческом волнении. ...Ведь любить можно только на земле.
Ане
Боюсь подумать –
Как ты без меня...
...И среди ночи ты проснешься вдруг.
И вновь меня разбудит твой испуг.
И по тому, как ты прильнешь ко мне,
Пойму я, что ты видела во сне.
В этой родственной близости душ и сердец находят поэты смысл жизни. Он ничем не отличается от желаний тех, кто считает их, поэтов, своими кумирами. Возможно, еще недавно толпа разочарованно отвернулась бы в сторону от таких пророков. Но на новом вираже старого времени в редкости оказались обычные категории человеческих отношений. Дружба, верность, порядочность, нравственная и телесная чистота, – о них и прежде, во времена равенства и братства, писал Андрей Дементьев.
...Иногда должно измениться время, чтобы мы больше поняли в поэте. Но как же должны поменяться времена и опуститься нравы, чтобы поэты взглянули с небес на землю. Герой Андрея Дементьева мчался по миру в азартной погоне жизни, но как должна была измениться жизнь, чтобы пропал азарт, чтобы остыл пыл в душе, обуглилось сердце.
Стихи Дементьева о современности – это не политическая сатира. Он слишком по-человечески деликатен, вежлив, осторожен, если хотите, чтобы быть беспощадным. Говоря о современности, он вторит молве. Есть очень интересный у него прием, созвучный народной культуре. Бывают такие темы, люди, события, факты быта, о которых в народе прямо говорить не принято. Потому что иногда просто бывает неприятно произносить иные имена и фамилии, как принято молча обходить что-то дурно пахнущее, но все же человеческое. Именно так Андрей Дементьев пишет о кайфующих Кахамадах, министрах Кочанках и неких Графах, из королей бюджета...
«Мы скаковые лошади азарта...» – эта конная символика свойственна многим текстам Андрея Дементьева. Его творческая жизнь продолжается также ярко, как началась – быть может, не на оседланном ретивом скакуне, но на смелых крыльях поэтического Пегаса точно.
...Но другой нам жребий уготован.
Будем выживать по мере сил.
И делюсь я только добрым словом.
А других богатств не накопил.
...А разве бывает у русского поэта иная судьба?
© Кузьмин В. Делюсь я только добрым словом [Дементьев Андрей. Виражи времени. Мосва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 23 июля.
Дементьев Андрей. Виражи времени: Книга стихов. М., 2002, 285 с., 1500 экз., ISBN 5-235-02536-9.
«Виражи времени» – вторая для Андрея Дементьева книга стихов после возвращения в Россию из долгой ближневосточной командировки... Свежая по своим переживаниям и значительно более открытая в пространство жизни по своему настроению. В сборнике «У судьбы моей на краю» (2000) были ощутимы некоторое беспокойство и человеческая неуверенность поэта, вернувшегося домой. А в этом доме – новые люди, порядки, некогда преданные друзья, не выдержавшие испытания временем. В человеческом и житейском смысле едва заметная и в откровенных интервью тревога была понятна...
Образ «Виражей времени», давший названье новой поэтической тетради, родился гораздо раньше – в «скаковые» восьмидесятые. И было большое мужество поэта тогда предугадать многие разочарования и поражения. Но мужество и изобразительное достижение для художника большее пережить государственные и житейские трагедии и найти в себе силы рассказать о них.
Многие из русских поэтов поколения Андрея Дементьева или старше, среди них были и тверитяне (Владимир Соколов, Николай Тряпкин) недавно ушли из жизни на волне мучительной боли и даже непонимания... Теперь и Андрей Дементьев из поколения Учителей, о которых и сам писал когда-то... Эта великая для поэта обязанность и награда судьбы нести миру, друзьям то, что не довелось донести современникам...
Мое лицо гуляло по экранам
Среди восторга, песен и поэзии.
Я сам себе казался юным грандом.
И девочки в те годы мною грезили.
А за спиной кривили рот эстеты
И снобы мне завидовали мелочно,
Считая – не по чину эполеты,
Что я на их путях всего лишь стрелочник.
Но я не с ними шел по этой жизни...
Среди моих читающих поклонников
Был старый друг Ираклий Абашидзе,
Володя Соколов и патриарх Андроников.
Их доброта и слава были рядом.
И потому я не был свергнут завистью.
Смотрю на все минувшее их взглядом,
Чтоб с будущим мне было легче справиться.
И вот вышла книга «Виражи времени». По прочтении ее становится понятно, что один из крутых виражей, может быть, и не последний, пройден – для державы, для поэта.
Вспомните, как трагические стихи Владимира Соколова кто-то написал на стенах расстрелянного Белого Дома: «Я устал от двадцатого века, // От его окровавленных рек. // И не надо мне прав человека – // Я давно уже не человек...». У Андрея Дементьева есть стихотворенье, которое начинается созвучно Соколовскому: «Мир устал от страха и жестокости. // От смертей и от вранья властей...». Заканчиваются стихотворения иначе, хотя и с равновеликой степень художественного и человеческого мужества: Дементьев уповает на Веру, Надежду, Любовь.
...Только бедность – это тот порог.
За которым лишь одно отчаянье,
Где надежда отбывает срок.
Как-нибудь мы с этой жизнью справимся.
И придут иные времена...
Вера, Надежда, Любовь – это те чувства, которые окружали Андрея Дементьева в жизни, на протяжении всей его литературной карьеры. И в буквальном смысле тоже: Дементьев – поэт элегантный, преданный и верный, достойный внимания поклонниц с вечными женскими именами.
Прости, что я в тебя влюблен
Уже под занавес, в финал...
Всю жизнь блуждая меж имен,
Я на твое их поменял... («Анна»)
Жить – это значит любить. Эта вечная формула всегда присутствовала в поэзии Андрея Дементьева. Бессмысленно размышлять над определением природы этого чувства – «...Нет женщин нелюбимых, // Пока мужчины есть». В отвлеченных дефинициях заключается смерть эмоции. Ни на одно мгновение Андрей Дементьев не хочет отказаться от переживания чувства, а значит от жизни. В этом смысле он земной поэт, правдивый в любом человеческом волнении. ...Ведь любить можно только на земле.
Ане
Боюсь подумать –
Как ты без меня...
...И среди ночи ты проснешься вдруг.
И вновь меня разбудит твой испуг.
И по тому, как ты прильнешь ко мне,
Пойму я, что ты видела во сне.
В этой родственной близости душ и сердец находят поэты смысл жизни. Он ничем не отличается от желаний тех, кто считает их, поэтов, своими кумирами. Возможно, еще недавно толпа разочарованно отвернулась бы в сторону от таких пророков. Но на новом вираже старого времени в редкости оказались обычные категории человеческих отношений. Дружба, верность, порядочность, нравственная и телесная чистота, – о них и прежде, во времена равенства и братства, писал Андрей Дементьев.
...Иногда должно измениться время, чтобы мы больше поняли в поэте. Но как же должны поменяться времена и опуститься нравы, чтобы поэты взглянули с небес на землю. Герой Андрея Дементьева мчался по миру в азартной погоне жизни, но как должна была измениться жизнь, чтобы пропал азарт, чтобы остыл пыл в душе, обуглилось сердце.
Стихи Дементьева о современности – это не политическая сатира. Он слишком по-человечески деликатен, вежлив, осторожен, если хотите, чтобы быть беспощадным. Говоря о современности, он вторит молве. Есть очень интересный у него прием, созвучный народной культуре. Бывают такие темы, люди, события, факты быта, о которых в народе прямо говорить не принято. Потому что иногда просто бывает неприятно произносить иные имена и фамилии, как принято молча обходить что-то дурно пахнущее, но все же человеческое. Именно так Андрей Дементьев пишет о кайфующих Кахамадах, министрах Кочанках и неких Графах, из королей бюджета...
«Мы скаковые лошади азарта...» – эта конная символика свойственна многим текстам Андрея Дементьева. Его творческая жизнь продолжается также ярко, как началась – быть может, не на оседланном ретивом скакуне, но на смелых крыльях поэтического Пегаса точно.
...Но другой нам жребий уготован.
Будем выживать по мере сил.
И делюсь я только добрым словом.
А других богатств не накопил.
...А разве бывает у русского поэта иная судьба?
© Кузьмин В. Делюсь я только добрым словом [Дементьев Андрей. Виражи времени. Мосва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 23 июля.
четверг, 18 июля 2002 г.
Не ласкай мои плечи дождем
Эта поэтесса придумала для себя мир условностей, в котором решила спрятать обыкновенную раннюю сверхчувственность. Но ее прекрасный рыцарь не стал ждать, пока рассеется поэтический сумбур в голове талантливой леди. Он просто упал к ее ногам... Она – испугалась.
К сожалению, при всем многообразии издательских возможностей нашего края до сих пор у тех, кто призван по своей «несчастной» чиновьей доле (речь об областном комитете по культуре и местной писательской организации) беспокоиться о благополучном развитии тверской словесности, голова о судьбе юной поэтической поросли не болит. Впрочем, возможно от самой поросли все-таки болит, поэтому многие, по привычке прикрывая свою бюрократическую серость и творческую беспомощность разговорами об отсутствии статьи в бюджете, ее, поросль, продолжают просто не замечать...
Хорошо, что заметили Сигарев в Твери, Лапченко в Торопце, Штубов в Нелидове...
Итак – Ольга Никоноренкова, еще студентка, воспитанная в офицерской семье. Для Евгения Сигарева, опытного художественного наставника, факт этот, отмеченный в предисловии «Явилась, чтобы остаться», вовсе не случает. Он важен в том числе и в изобразительном смысле...
Кстати, обратите внимание на то, что мужчины, особенно лет так от 20 до 30, уже давно уступили в тверском стихосложении первенство дамам. Настолько сильно недостаток мужского начала чувствуется в изящной словесности, что каждая вторая поэтесса начинает ступать по следам Сапфо или, в лучшем случае, Зинаиды Гиппиус. Они просто не выдерживают и начинают писать от женского лица, подчеркивая некий недостаток любви, просто – мужского внимания. Много таких стихотворений и у Ольги Никоноренковой. Так, например, заканчивается «Серенада»:
...Образ твой душой моей храним.
За улыбку, ласковое слово
Сердце к новым подвигам готово.
Я хочу быть рыцарем твоим.
Здесь есть тоска не столько по бытовому уюту и сильному плечу, но более всего по возвышенным и чистым в своих высоких романтических переживаниях отношениям. Лирическая героиня «Симфонии чувств» вступает в своеобразный диалог («Кристина», «Смотрел, почти не отрываясь...» и многие другие стихотворения) с бессердечным рыцарем, который воспринимает чувства Прекрасной Дамы не иначе как вызов на дуэль. ...А потом – он готов сломать шпагу у ее ног.
Шаги, слова – какое-то знаменье
Лишь миг один – и Вы у ног моих!
Секунда – и развеяны сомненья,
И... я у Ваших ног, я – у Твоих...
Особенно значима последняя строка – в ней такая непорочность, целомудренность и невинность. Но на самом деле по другую сторону всего этого безоглядное падение в Его руки. В Его власти она без остатка: Он обращается к ней на Вы. А она, опускаясь перед ним на колени, говорит – Ты. В этой интимной формуле огромная степень доверия и одновременно снисхождения.
Впрочем, даже те тексты Ольги Никоноренковой, которые написаны от лица мужчины, остаются глубоко женскими, чрезвычайно эмоциональными, чувственными уже на лексическом уровне: «Нахлынуло! Внезапно, оглушительно, // Навек из сердца вырвав тишину...», «Чудесное, горячее, прекрасное // Накрыло с головою – навсегда».
Очень точное имя найдено для поэтической тетради: «Симфония чувств» в исполнении женщины, которая просто сходит с ума от тех эмоций, что переживает. Поэтому алогизмы, мы их иногда встречаем в текстах Никоноренковой, есть непосредственное воплощение мгновенных волнений: «Я теперь лишь о встречах мечтаю... Как я счастлива рядом с тобой!»... Но вскоре становится очевидным, что у героини Никоноренковой не было никакой встречи – «Я билась о недвижимый гранит, // Пока другие лаской упивались». Она – скромница и одиночка, прикрывающаяся паранджой «нетленности, стремящейся в небесный храм» («я шла к тебе, а вышла к небесам»), иногда что-то фантазирующая про большую любовь.
Вот так, в несуществующих страстях («Опять неправдою грешу. // Душе влюбленность подпишу...»), расставаниях, предательствах, в верности неизвестно кому и в изменах неизвестно с кем тает время в этих стихах. Время, которое возможно еще не случилось в реальности, и не случиться...
Примерно этими же эмоциями, этой «симфонией чувств» и живет едва ли не большая часть тверской девической поэзии. Просто не знаю, чтобы случилось с этими долго взрослеющими тургеневскими девушками, если бы не их страсть к чтению, немного филологического образования и... Евгений Сигарев.
...Не тревожь мои губы желаньем,
Не ласкай мои плечи дождем.
Это лето несбывшейся тайны
Мы в разлуке с тобой проведем.
Быть может, действительно, назначение такого словотворчества сохранить для будущего, как считает Евгений Сигарев, русские «юные души, не поддающиеся ползучим метастазам разрушения». Только иногда может быть лучше обжечься, а то и сгореть на костре любви, а значит – Воскреснуть. Удивительно, но вопреки определениям учителя, молодая поэтесса уже поняла это...
Как зверь, почуявший опасность,
Сорвался взгляд с ресниц твоих.
О как безволие и властность
Умеют изводить двоих.
© Кузьмин В. Не ласкай мои плечи дождем [Никоноренкова О. Симфония чувств. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 18 июля.
Никоноренкова Ольга. Симфония чувств: стихотворения. Торопец: ЧП Лапченко А.Б., 2002, 63 с., 200 экз., ISBN 5-901390-10-7.В Торопце в серии под традиционным названием «Новые имена» вышло уже несколько книг поэтесс из Твери. Три из них – Мария Гусева, Ольга Никоноренкова и Иоланта Мельникова – имеют непосредственное отношение к литературному объединению, которое организовал в областном центре секретарь Союза писателей России поэт Евгений Сигарев. А сами скромные поэтические тетради издаются в соседней Псковской области, в Великах Луках.
К сожалению, при всем многообразии издательских возможностей нашего края до сих пор у тех, кто призван по своей «несчастной» чиновьей доле (речь об областном комитете по культуре и местной писательской организации) беспокоиться о благополучном развитии тверской словесности, голова о судьбе юной поэтической поросли не болит. Впрочем, возможно от самой поросли все-таки болит, поэтому многие, по привычке прикрывая свою бюрократическую серость и творческую беспомощность разговорами об отсутствии статьи в бюджете, ее, поросль, продолжают просто не замечать...
Хорошо, что заметили Сигарев в Твери, Лапченко в Торопце, Штубов в Нелидове...
Итак – Ольга Никоноренкова, еще студентка, воспитанная в офицерской семье. Для Евгения Сигарева, опытного художественного наставника, факт этот, отмеченный в предисловии «Явилась, чтобы остаться», вовсе не случает. Он важен в том числе и в изобразительном смысле...
Кстати, обратите внимание на то, что мужчины, особенно лет так от 20 до 30, уже давно уступили в тверском стихосложении первенство дамам. Настолько сильно недостаток мужского начала чувствуется в изящной словесности, что каждая вторая поэтесса начинает ступать по следам Сапфо или, в лучшем случае, Зинаиды Гиппиус. Они просто не выдерживают и начинают писать от женского лица, подчеркивая некий недостаток любви, просто – мужского внимания. Много таких стихотворений и у Ольги Никоноренковой. Так, например, заканчивается «Серенада»:
...Образ твой душой моей храним.
За улыбку, ласковое слово
Сердце к новым подвигам готово.
Я хочу быть рыцарем твоим.
Здесь есть тоска не столько по бытовому уюту и сильному плечу, но более всего по возвышенным и чистым в своих высоких романтических переживаниях отношениям. Лирическая героиня «Симфонии чувств» вступает в своеобразный диалог («Кристина», «Смотрел, почти не отрываясь...» и многие другие стихотворения) с бессердечным рыцарем, который воспринимает чувства Прекрасной Дамы не иначе как вызов на дуэль. ...А потом – он готов сломать шпагу у ее ног.
Шаги, слова – какое-то знаменье
Лишь миг один – и Вы у ног моих!
Секунда – и развеяны сомненья,
И... я у Ваших ног, я – у Твоих...
Особенно значима последняя строка – в ней такая непорочность, целомудренность и невинность. Но на самом деле по другую сторону всего этого безоглядное падение в Его руки. В Его власти она без остатка: Он обращается к ней на Вы. А она, опускаясь перед ним на колени, говорит – Ты. В этой интимной формуле огромная степень доверия и одновременно снисхождения.
Впрочем, даже те тексты Ольги Никоноренковой, которые написаны от лица мужчины, остаются глубоко женскими, чрезвычайно эмоциональными, чувственными уже на лексическом уровне: «Нахлынуло! Внезапно, оглушительно, // Навек из сердца вырвав тишину...», «Чудесное, горячее, прекрасное // Накрыло с головою – навсегда».
Очень точное имя найдено для поэтической тетради: «Симфония чувств» в исполнении женщины, которая просто сходит с ума от тех эмоций, что переживает. Поэтому алогизмы, мы их иногда встречаем в текстах Никоноренковой, есть непосредственное воплощение мгновенных волнений: «Я теперь лишь о встречах мечтаю... Как я счастлива рядом с тобой!»... Но вскоре становится очевидным, что у героини Никоноренковой не было никакой встречи – «Я билась о недвижимый гранит, // Пока другие лаской упивались». Она – скромница и одиночка, прикрывающаяся паранджой «нетленности, стремящейся в небесный храм» («я шла к тебе, а вышла к небесам»), иногда что-то фантазирующая про большую любовь.
Вот так, в несуществующих страстях («Опять неправдою грешу. // Душе влюбленность подпишу...»), расставаниях, предательствах, в верности неизвестно кому и в изменах неизвестно с кем тает время в этих стихах. Время, которое возможно еще не случилось в реальности, и не случиться...
Примерно этими же эмоциями, этой «симфонией чувств» и живет едва ли не большая часть тверской девической поэзии. Просто не знаю, чтобы случилось с этими долго взрослеющими тургеневскими девушками, если бы не их страсть к чтению, немного филологического образования и... Евгений Сигарев.
...Не тревожь мои губы желаньем,
Не ласкай мои плечи дождем.
Это лето несбывшейся тайны
Мы в разлуке с тобой проведем.
Быть может, действительно, назначение такого словотворчества сохранить для будущего, как считает Евгений Сигарев, русские «юные души, не поддающиеся ползучим метастазам разрушения». Только иногда может быть лучше обжечься, а то и сгореть на костре любви, а значит – Воскреснуть. Удивительно, но вопреки определениям учителя, молодая поэтесса уже поняла это...
Как зверь, почуявший опасность,
Сорвался взгляд с ресниц твоих.
О как безволие и властность
Умеют изводить двоих.
© Кузьмин В. Не ласкай мои плечи дождем [Никоноренкова О. Симфония чувств. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 18 июля.
среда, 17 июля 2002 г.
Не смейся над пророческой тоскою
Переживая личную трагедию Лидия Медведникова пришла к особенному пониманию своей судьбы и воплотила ее в странном тексте, проникнутом болью отчаяния и поисками ответа на неразрешимые вопросы бытия
Таков седьмой сборник повестей и рассказов Лидии Медведниковой...
«Так сложилась судьба. В январе восемьдесят первого трагически погиб мой муж – поэт Александр Тихомиров. Потрясение лишило меня возможности писать. Оказалось – надолго. И вот, чтобы прокормить семью – мать без пенсии и сына-школьника, мне пришлось сесть за руль своих стареньких «Жигулей» и возить пассажиров, то есть стать леваком, как тогда говорили. На пять лет...
Скольких историй я наслушалась за эти годы!..
Люди, лица, судьбы – восьмидесятые годы. Уже само это время стало историей...»
Собственно сам момент протяженности, движения в пространстве и времени – земном, межгалактическом, вселенском, – едва ли не главный в книге. Это элемент развития, воспитания нового, созревания вечного в человеке. Возможно, мыслящий, тонко чувствующий состояния окружающего мира, герой, сев за руль машины с целью приработка, не мог повести себя иначе, кроме как расширить в своем сознании границы автомобильной дороги до бесконечности...
Разглядеть в случайном попутчике своего кровного брата – этого слишком мало для Лидии Медведниковой. Почувствовать родственную душу, проникнуть сквозь грани случайных дорожных откровенностей в прошлые и будущие жизни – это интересно. У такого отношения к миру можно найти вполне определенный источник – Рерихи, Блаватская, Штейнер... Однако книга Медведниковой не теософский трактат, а воплощенный в изобразительном слове срез жизненных ощущений.
Она превращает своего главного героя в талантливого книжного художника, слишком яркого для серой совковой действительности, оттого неудачного – «совок» не любит эмоциональных нонконформистов. Посему изобразительная задача вдвойне усложняется, ведь еще очень свежи переживания своей личной жизни, которые оторвали от творчества и в буквальном смысле толкнули под колеса чужих судеб – интересных и не очень...
Художественная задача решена, а вслед за ней разрешается и более глубокая – теософская.
В центре такой книги непременно должна быть встреча – долгожданная встреча двух родственных сердец. Не случайно где-то посреди повествования всплывает в теологических диалогах героев миф об андрогинах, обреченных в вечной тоске блуждать по миру в поисках друг друга и (здесь у Медведниковой миф обращается в художественную реальность) никогда не встретиться.
Безработный художник и Флена – проститутка, мечтавшая стать актрисой, – они чувствуют силу притяжения друг к другу. Особенно в том изменившемся пространстве, в котором столетиями и тысячелетиями ранее уже случались их встречи. В подмосковных монастырских колокольных звонах, в камышовых шорохах чистого озера, в шуме святой родниковой воды эхом резонирует их вечная нерушимая связь. ...Но они долгое время не в силах понять и принять ее.
Повесть Медведниковой и в границах привычного линейного исторического времени гораздо шире пересекающихся аур близких людей. Этот интересный повествовательный прием (записки левака о своих попутчиках) позволяет показать жизнь целой страны. И здесь Лидия Медведникова уже, возможно, единственный раз в книге пользуется своим исключительным авторским правом рассказать нам о судьбе женщин, чья жизнь была разбита сталинскими лагерями.
...В случайных встречах есть непременный момент откровенности, оголяющий самое тайное в человеке. И тогда происходят самые настоящие встречи, за которыми минутное отсутствие друга покажется вечной разлукой.
Лидия Медведникова, вызывая своих героев на откровенность, ведет с ними чистосердечный разговор на языке любви и искреннего внимания.
В книге есть фрагмент, когда герои, сворачивая в сторону Фирсановки, приезжают в сумерках в Середниково, усадьбу бабушки Михаила Лермонтова. Здесь у его бюста на ум невольно приходят стихи...
Не смейся над моей пророческой тоскою,
Я знал: удар судьбы меня не обойдет...
Повесть Лидии Медведниковой рождена и стремлением к такому знанию тоже, стараниями постижения своей и другой судьбы, а вместе с тем и пониманием необходимости дорожить самыми редкими минутами близости с любимыми.
© Кузьмин В. Не смейся над пророческой тоскою [Медведникова Лидия. Исповедь странного пассажира и другие истории из записок левака. Москва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 17 июля.
Медведникова Лидия. Исповедь странного пассажира и другие истории из записок левака. Москва: АО Мэйн, 2002, 224 с., 200 экз., без ISBN.Есть книги, которые рождает не только творческое напряжение, но и сама судьба. Это роковые тексты, писать которые заставляют нелегкая доля, горькая житейская боль, сокрушительные трагедии и разочарования. Они как фатум – до последней строки ведут своих авторов за собой.
Таков седьмой сборник повестей и рассказов Лидии Медведниковой...
«Так сложилась судьба. В январе восемьдесят первого трагически погиб мой муж – поэт Александр Тихомиров. Потрясение лишило меня возможности писать. Оказалось – надолго. И вот, чтобы прокормить семью – мать без пенсии и сына-школьника, мне пришлось сесть за руль своих стареньких «Жигулей» и возить пассажиров, то есть стать леваком, как тогда говорили. На пять лет...
Скольких историй я наслушалась за эти годы!..
Люди, лица, судьбы – восьмидесятые годы. Уже само это время стало историей...»
Собственно сам момент протяженности, движения в пространстве и времени – земном, межгалактическом, вселенском, – едва ли не главный в книге. Это элемент развития, воспитания нового, созревания вечного в человеке. Возможно, мыслящий, тонко чувствующий состояния окружающего мира, герой, сев за руль машины с целью приработка, не мог повести себя иначе, кроме как расширить в своем сознании границы автомобильной дороги до бесконечности...
Разглядеть в случайном попутчике своего кровного брата – этого слишком мало для Лидии Медведниковой. Почувствовать родственную душу, проникнуть сквозь грани случайных дорожных откровенностей в прошлые и будущие жизни – это интересно. У такого отношения к миру можно найти вполне определенный источник – Рерихи, Блаватская, Штейнер... Однако книга Медведниковой не теософский трактат, а воплощенный в изобразительном слове срез жизненных ощущений.
Она превращает своего главного героя в талантливого книжного художника, слишком яркого для серой совковой действительности, оттого неудачного – «совок» не любит эмоциональных нонконформистов. Посему изобразительная задача вдвойне усложняется, ведь еще очень свежи переживания своей личной жизни, которые оторвали от творчества и в буквальном смысле толкнули под колеса чужих судеб – интересных и не очень...
Художественная задача решена, а вслед за ней разрешается и более глубокая – теософская.
В центре такой книги непременно должна быть встреча – долгожданная встреча двух родственных сердец. Не случайно где-то посреди повествования всплывает в теологических диалогах героев миф об андрогинах, обреченных в вечной тоске блуждать по миру в поисках друг друга и (здесь у Медведниковой миф обращается в художественную реальность) никогда не встретиться.
Безработный художник и Флена – проститутка, мечтавшая стать актрисой, – они чувствуют силу притяжения друг к другу. Особенно в том изменившемся пространстве, в котором столетиями и тысячелетиями ранее уже случались их встречи. В подмосковных монастырских колокольных звонах, в камышовых шорохах чистого озера, в шуме святой родниковой воды эхом резонирует их вечная нерушимая связь. ...Но они долгое время не в силах понять и принять ее.
Повесть Медведниковой и в границах привычного линейного исторического времени гораздо шире пересекающихся аур близких людей. Этот интересный повествовательный прием (записки левака о своих попутчиках) позволяет показать жизнь целой страны. И здесь Лидия Медведникова уже, возможно, единственный раз в книге пользуется своим исключительным авторским правом рассказать нам о судьбе женщин, чья жизнь была разбита сталинскими лагерями.
...В случайных встречах есть непременный момент откровенности, оголяющий самое тайное в человеке. И тогда происходят самые настоящие встречи, за которыми минутное отсутствие друга покажется вечной разлукой.
Лидия Медведникова, вызывая своих героев на откровенность, ведет с ними чистосердечный разговор на языке любви и искреннего внимания.
В книге есть фрагмент, когда герои, сворачивая в сторону Фирсановки, приезжают в сумерках в Середниково, усадьбу бабушки Михаила Лермонтова. Здесь у его бюста на ум невольно приходят стихи...
Не смейся над моей пророческой тоскою,
Я знал: удар судьбы меня не обойдет...
Повесть Лидии Медведниковой рождена и стремлением к такому знанию тоже, стараниями постижения своей и другой судьбы, а вместе с тем и пониманием необходимости дорожить самыми редкими минутами близости с любимыми.
© Кузьмин В. Не смейся над пророческой тоскою [Медведникова Лидия. Исповедь странного пассажира и другие истории из записок левака. Москва, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 17 июля.
вторник, 16 июля 2002 г.
Сказки про любовь
Тверитянка Мария Гусева верит в сказки, однако сомневается в любви. Но большая часть текстов, написанных в этом коротком жанре, – о ней, о любви... Эта драматическая коллизия «подает бесценные слова в кровь растерзанной души» поэтессы
Всколыхнулась тогда над Тверью светом ясным его «Рассветная звонница», с тех пор время от времени звонят колокола мастерства участников этого литературного объединения.
Поэтический сборник тверитянки Марии Гусевой – книга юношеских поэтических прозрений, отмеченная тайной девической грустью и печалью ранней усталости.
Четверть века земного и треть
человеческой жизни
Я разбила на крестики-нолики, молча
смотрю на итог:
Вот кресты на могилах надежд, их
облапили слизни:
Ну а нолик – он нолик и есть,
перепутанных планов
моток.
В этих строках сквозит неопытность – всякая: литературная, жизненная, творческая. В них – пустяковый максимализм вселенского отрицания. Но эти стихи хороши не только своей неискушенностью, они, прежде всего, отличаются запоминающейся образностью. Иногда слишком смелой, сокрушительной: «Гаснет день, как раковый больной, // Восковою желтизной пугая...», «Стонет лес, поседевший в коме, // Частоколом натянутых жил»...
Настоящие поэты часто испытывают духовное одиночество. Поэтическая тетрадь Марии Гусевой «Живу на фоне декораций» – это своеобразная история взросления поэта. Лирический герой этой книги – девица юная совсем, переживающая первый и единственный этап поэтического взросления, на котором грани мира образного и мира безобразного (того, что нас окружает) еще очень зыбки и неопределенны. Впрочем, само это состояние поэтического воспитания может быть чрезвычайно интересной темой художественного осмысления. И, конечно, оно способно обернуться изобразительным разочарованием...
Этого не произойдет лишь с Марией Гусевой. Мир своих поэтических переживаний она объявляет единственным кровным убежищем. Посредственная реальность – недолговечные декорации. Но и эта житейская бутафория временна опять же потому, что только она и вечность, подвластная поэтическому мастерству, главные режиссеры этого бытийного спектакля.
...А у женщин только тело
Почитают красотой.
Чтоб была она моложе,
С трепетаньем томных век,
Белозуба, гладкокожа –
Фантик, а не человек...
Разумеется, героиня Марии Гусевой никогда не согласиться быть всего лишь только сладкой карамелькой. Но проводить линию сопротивления быту по грани мужчина – БЫТ – женщина слишком опрометчиво и в поэтическом смысле тоже. Некоторые из мужчин не переваривают сладкого, а иные вообще любят погорячее...
Впрочем, поверхностность и пустозвонность («Как хотите, так судите – // Мол, средь баб пророков нет, // Но в сторонку отойдите, // Не мешайте видеть свет!») заданного уже в первом стихотворении тетради вектора сопротивления действительности, в которой не нашлось рыцаря этой юной взрослеющей леди, не мешает автору развернуть в книге тему неповторимой в своем развитии биографии поэтессы...
Иногда иная особенно экзальтированная современная дамочка начинает строчить стихи, потому что не находится мужчина, который бы сделал ее своей Прекрасной Дамой. Грезы о любви в провинциальной повседневности часто оборачиваются нелепым стихосложением. Лепым (от слова лепота) – гораздо реже... На этот раз они обернулись в емкую поэтическую форму.
Смешно, конечно, но считала
Помехой счастье письменам...
Речь, кстати, в этом стихотворении идет о счастье далеко не вещном. Речь вообще о любви, которая, как кажется, обошла стороной эту юную поэтессу («...от любви давно устала, не давши вызреть семенам»). Ах, как она заблуждается, заблуждается, находясь как раз во власти этого нелепого чувства.
Нет ничего на свете, только ты:
В снежинке каждой, в ветре февраля...
Ну, вот – вы подумаете, как обыкновенно все оказалось. И будете правы, но только не забывайте о том, что, да, конечно, «...нет повести прекраснее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», но... Но если и сама повесть, сам рассказ прекрасен и представляет собой приятный образец изящной словесности, то это уже достижение вечное, хотя и бесполезно спешащее за Вильямом Шекспиром. ...Без фальши, без обмана и лукавства.
Пообещав мне сказку про любовь...
Спросил: «Ты веришь?» В сказки?
Видно, верю.
© Кузьмин В. Сказки про любовь [Гусева М. Живу на фоне декораций. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 16 июля.
Гусева Мария. Живу на фоне декораций: Стихотворения. Торопец: ЧП А.Б.Лапченко, 2001, 58 с., 200 экз., ISBN 5-901390-04-0.В провинциальной действительности исключительность поэта-самородка – это хорошее правило. Ну что самородок в ворохах прочего литературно хлама?.. Пустой звук. Тому петь надо бы вечную благодарность, кто в навалах графоманского мусора отыщет иной раз слуху приятные и созвучные душевному настроению образцы поэтического слова. Года четыре назад взял на себя в Твери это хлопотную обязанность камчатский поэт и моряк Евгений Сигарев.
Всколыхнулась тогда над Тверью светом ясным его «Рассветная звонница», с тех пор время от времени звонят колокола мастерства участников этого литературного объединения.
Поэтический сборник тверитянки Марии Гусевой – книга юношеских поэтических прозрений, отмеченная тайной девической грустью и печалью ранней усталости.
Четверть века земного и треть
человеческой жизни
Я разбила на крестики-нолики, молча
смотрю на итог:
Вот кресты на могилах надежд, их
облапили слизни:
Ну а нолик – он нолик и есть,
перепутанных планов
моток.
В этих строках сквозит неопытность – всякая: литературная, жизненная, творческая. В них – пустяковый максимализм вселенского отрицания. Но эти стихи хороши не только своей неискушенностью, они, прежде всего, отличаются запоминающейся образностью. Иногда слишком смелой, сокрушительной: «Гаснет день, как раковый больной, // Восковою желтизной пугая...», «Стонет лес, поседевший в коме, // Частоколом натянутых жил»...
Настоящие поэты часто испытывают духовное одиночество. Поэтическая тетрадь Марии Гусевой «Живу на фоне декораций» – это своеобразная история взросления поэта. Лирический герой этой книги – девица юная совсем, переживающая первый и единственный этап поэтического взросления, на котором грани мира образного и мира безобразного (того, что нас окружает) еще очень зыбки и неопределенны. Впрочем, само это состояние поэтического воспитания может быть чрезвычайно интересной темой художественного осмысления. И, конечно, оно способно обернуться изобразительным разочарованием...
Этого не произойдет лишь с Марией Гусевой. Мир своих поэтических переживаний она объявляет единственным кровным убежищем. Посредственная реальность – недолговечные декорации. Но и эта житейская бутафория временна опять же потому, что только она и вечность, подвластная поэтическому мастерству, главные режиссеры этого бытийного спектакля.
...А у женщин только тело
Почитают красотой.
Чтоб была она моложе,
С трепетаньем томных век,
Белозуба, гладкокожа –
Фантик, а не человек...
Разумеется, героиня Марии Гусевой никогда не согласиться быть всего лишь только сладкой карамелькой. Но проводить линию сопротивления быту по грани мужчина – БЫТ – женщина слишком опрометчиво и в поэтическом смысле тоже. Некоторые из мужчин не переваривают сладкого, а иные вообще любят погорячее...
Впрочем, поверхностность и пустозвонность («Как хотите, так судите – // Мол, средь баб пророков нет, // Но в сторонку отойдите, // Не мешайте видеть свет!») заданного уже в первом стихотворении тетради вектора сопротивления действительности, в которой не нашлось рыцаря этой юной взрослеющей леди, не мешает автору развернуть в книге тему неповторимой в своем развитии биографии поэтессы...
Иногда иная особенно экзальтированная современная дамочка начинает строчить стихи, потому что не находится мужчина, который бы сделал ее своей Прекрасной Дамой. Грезы о любви в провинциальной повседневности часто оборачиваются нелепым стихосложением. Лепым (от слова лепота) – гораздо реже... На этот раз они обернулись в емкую поэтическую форму.
Смешно, конечно, но считала
Помехой счастье письменам...
Речь, кстати, в этом стихотворении идет о счастье далеко не вещном. Речь вообще о любви, которая, как кажется, обошла стороной эту юную поэтессу («...от любви давно устала, не давши вызреть семенам»). Ах, как она заблуждается, заблуждается, находясь как раз во власти этого нелепого чувства.
Нет ничего на свете, только ты:
В снежинке каждой, в ветре февраля...
Ну, вот – вы подумаете, как обыкновенно все оказалось. И будете правы, но только не забывайте о том, что, да, конечно, «...нет повести прекраснее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», но... Но если и сама повесть, сам рассказ прекрасен и представляет собой приятный образец изящной словесности, то это уже достижение вечное, хотя и бесполезно спешащее за Вильямом Шекспиром. ...Без фальши, без обмана и лукавства.
Пообещав мне сказку про любовь...
Спросил: «Ты веришь?» В сказки?
Видно, верю.
© Кузьмин В. Сказки про любовь [Гусева М. Живу на фоне декораций. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 16 июля.
суббота, 13 июля 2002 г.
Я знаю – дело в шляпе...
У Иоланты Мельниковой так много талантов, что ее увлечение стихосложением выглядит блекло на фоне музыкальных, режиссерских, портняжных и других способностей. Ее главный дар в преображении мира и самой себя, а для этого обаятельной даме достаточно просто примерить шляпку
Автор предисловия и редактор тетради поэт Евгений Сигарев отдельно оговаривает то, что в сборник вошли по преимуществу тексты, которые обыкновенно звучат под музыку. Ее автор – та же Иоланта Мельникова. И предупреждает, что техническое несовершенство стихов мадам Мельниковой связано с особенностями их исполнения. Мол, «слабые стихи нуждаются в музыкальных помочах, чтобы затенить свое убожество». ...Чтобы не говорил тверской мэтр, слабые стихи – это словесный мусор, который никогда не станет достижением поэтическим. Да, возможно, талант актера, музыканта, исполнителя способен влить в серую строку яркие эмоции (хотя и с этим можно поспорить), но это будет факт другого искусства. Отсюда возникает определенное противоречие. Что в руках у читателя – песенник или поэтическая тетрадь?..
Никогда не слышал, как звучат стихи Иоланты Мельниковой на сцене, но в книжке многие из них выглядят беспомощными, иногда поверхностными перепевами известных в той или иной степени литературных тем.
Два первых раздела тетради составлены на основе написанных автором мюзиклов «Русь изначальная» и «Виват, Екатерина!». Слишком сильно ощущается то, что эти тексты в значительной степени некий элемент драматической инсталляции. Они сопровождают определенный художественный сценический ряд, без которого остаются ущербными...
Ой, рано на Ивана
заря занялась,
И горюн-трава святая
встала-поднялась...
Если такие и другие из представленных в сборнике элементарных поделок под народную песенную лирику и произведут хотя бы эмоциональное впечатление, то только на сцене... Под звуки музыки Иоланты Мельниковой и хороводный танец, поставленный режиссером Иолантой Мельниковой, юношей и девушек в народных костюмах, созданных по эскизам Иоланты Мельниковой.
Впрочем, с точки зрения изобразительных достижений более интересно выглядит вторая главка сборника – «Век Екатерины». Здесь проявилось определенное мастерство автора в реконструкции стиля эпохи, в создании поэтических портретов деятелей века славной императрицы.
В заключительной («Птица-удача») главе становится понятной подлинная цена этим художественным упражнениям. Читая стихи «Бабушкин сундук» («Перешел в наследство бабушкин сундук. // Старое богатство мне досталось вдруг...»), «Барабашка» («Нынче утром как-то вдруг // охватил меня испуг...») и другие, легко ловлю себя на чувстве вторичности. Подобное я уже много раз слышал, перечитывал в многочисленных рукописях самодеятельных сочинителей со всех уголков нашего края. Здесь лишь все это принимает удобоваримую с технической точки зрения форму.
Вот еще, что обнаруживается в этих сочинениях на самой поверхности. Многочисленные преимущественно лексические повторы – анафоры, эпифоры и в глубине строки – свидетельствуют не только об их песенной основе. Прежде всего, обращаешь внимание на недостаток собственно поэтического мастерства, чувства слова. Если сердце не поет (Иван Ильин), если слова не льются из неизвестной глубины, то можно создать иллюзию ритма – например, синтаксическими приемами. И тогда в лучшем случае родится хороший рефрен для шлягера, но никогда стихотворение.
Хотя есть и такие земные чувства, которые приходят с небес. В них звучит сама поэзия, нужно только уметь услышать и рассказать. Сверхчувственности Иоланте Мельниковой не занимать. Поэтому не удивительно, что языком настоящей поэзии ей более всего удается говорить о любви.
Мне нравится смотреть в ночную высь,
И темнота мне кажется звенящей и прозрачной,
Где месяц что-то шепчет про любовь,
Бледнея от попытки неудачной...
Иоланта Мельникова, по верному замечанию Евгения Сигарева, принадлежит к числу тех скромниц-поэтесс, которые, несмотря на музыкальное образование, не станут баловаться «расхлябанно-развязными строчками типа «я твоя не первая, я твоя случайная...».
Если они заговорят о любви, то непременно о любви месяца-ясного к солнышку-красному, которые бродят-ходят-светят, но никак не встретятся. Но пожар любви все равно вырвется из сердца, и здесь, как это не парадоксально, в самом себе эту яркую страсть невозможно удержать именно благодаря отсутствию феноменального литературного дара.
И тогда в прозрачном языке образов рождается обыкновенная серенада.
Я люблю старинный твой рассказ.
Где любовь сжигает всех огнем.
Там печально пилигримы
Раздают цветы любимым,
И поют сонеты под окном.
...Иоланта Мельникова представила нам книгу сочинений, которая свидетельствует о том, что культурная жизнь региона постепенно входит в новое широкое русло, в котором все более заметно представлены разные имена и направления в искусстве.
Таланты хотят творить и состязаться. Мешать им не надо, разве только – помогать осторожно... и замечать.
...Тогда пускай рыдает конкурент,
Когда ты мне подаришь
Первый комплимент.
Я знаю – дело в шляпе.
Это точно.
...Теперь даже самый поверхностный историк тверской литературы вынужден будет хотя бы в списке имен вспомнить неутомимую Иоланту.
© Карцев В. Дело в шляпе... [Мельникова Иоланта. Иду по радуге. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 23 июля.
Мельникова Иоланта. Иду по радуге: Стихотворения. Торопец: ЧП Лапченко А. Б., 2002, 60 с., 200 экз., ISBN 5-901390-09-1«Иду по радуге» – поэтическая премьера Иоланты Мельниковой – натуры столь многогранной, что бесполезно перечислять все успешные или не очень творческие проекты блистательной тверитянки. ...Наконец – поэтическая тетрадь, которая в определенной степени подводит своеобразный изобразительный итог её главному увлечению – созидательному отношению к действительности. Поэтому вопрос о том, имеет ли он хоть какую-нибудь ценность в литературном смысле, с объективной точки зрения отходит на второстепенный план. Возможно, что он будет интересовать лишь требовательного читателя... и нас.
Автор предисловия и редактор тетради поэт Евгений Сигарев отдельно оговаривает то, что в сборник вошли по преимуществу тексты, которые обыкновенно звучат под музыку. Ее автор – та же Иоланта Мельникова. И предупреждает, что техническое несовершенство стихов мадам Мельниковой связано с особенностями их исполнения. Мол, «слабые стихи нуждаются в музыкальных помочах, чтобы затенить свое убожество». ...Чтобы не говорил тверской мэтр, слабые стихи – это словесный мусор, который никогда не станет достижением поэтическим. Да, возможно, талант актера, музыканта, исполнителя способен влить в серую строку яркие эмоции (хотя и с этим можно поспорить), но это будет факт другого искусства. Отсюда возникает определенное противоречие. Что в руках у читателя – песенник или поэтическая тетрадь?..
Никогда не слышал, как звучат стихи Иоланты Мельниковой на сцене, но в книжке многие из них выглядят беспомощными, иногда поверхностными перепевами известных в той или иной степени литературных тем.
Два первых раздела тетради составлены на основе написанных автором мюзиклов «Русь изначальная» и «Виват, Екатерина!». Слишком сильно ощущается то, что эти тексты в значительной степени некий элемент драматической инсталляции. Они сопровождают определенный художественный сценический ряд, без которого остаются ущербными...
Ой, рано на Ивана
заря занялась,
И горюн-трава святая
встала-поднялась...
Если такие и другие из представленных в сборнике элементарных поделок под народную песенную лирику и произведут хотя бы эмоциональное впечатление, то только на сцене... Под звуки музыки Иоланты Мельниковой и хороводный танец, поставленный режиссером Иолантой Мельниковой, юношей и девушек в народных костюмах, созданных по эскизам Иоланты Мельниковой.
Впрочем, с точки зрения изобразительных достижений более интересно выглядит вторая главка сборника – «Век Екатерины». Здесь проявилось определенное мастерство автора в реконструкции стиля эпохи, в создании поэтических портретов деятелей века славной императрицы.
В заключительной («Птица-удача») главе становится понятной подлинная цена этим художественным упражнениям. Читая стихи «Бабушкин сундук» («Перешел в наследство бабушкин сундук. // Старое богатство мне досталось вдруг...»), «Барабашка» («Нынче утром как-то вдруг // охватил меня испуг...») и другие, легко ловлю себя на чувстве вторичности. Подобное я уже много раз слышал, перечитывал в многочисленных рукописях самодеятельных сочинителей со всех уголков нашего края. Здесь лишь все это принимает удобоваримую с технической точки зрения форму.
Вот еще, что обнаруживается в этих сочинениях на самой поверхности. Многочисленные преимущественно лексические повторы – анафоры, эпифоры и в глубине строки – свидетельствуют не только об их песенной основе. Прежде всего, обращаешь внимание на недостаток собственно поэтического мастерства, чувства слова. Если сердце не поет (Иван Ильин), если слова не льются из неизвестной глубины, то можно создать иллюзию ритма – например, синтаксическими приемами. И тогда в лучшем случае родится хороший рефрен для шлягера, но никогда стихотворение.
Хотя есть и такие земные чувства, которые приходят с небес. В них звучит сама поэзия, нужно только уметь услышать и рассказать. Сверхчувственности Иоланте Мельниковой не занимать. Поэтому не удивительно, что языком настоящей поэзии ей более всего удается говорить о любви.
Мне нравится смотреть в ночную высь,
И темнота мне кажется звенящей и прозрачной,
Где месяц что-то шепчет про любовь,
Бледнея от попытки неудачной...
Иоланта Мельникова, по верному замечанию Евгения Сигарева, принадлежит к числу тех скромниц-поэтесс, которые, несмотря на музыкальное образование, не станут баловаться «расхлябанно-развязными строчками типа «я твоя не первая, я твоя случайная...».
Если они заговорят о любви, то непременно о любви месяца-ясного к солнышку-красному, которые бродят-ходят-светят, но никак не встретятся. Но пожар любви все равно вырвется из сердца, и здесь, как это не парадоксально, в самом себе эту яркую страсть невозможно удержать именно благодаря отсутствию феноменального литературного дара.
И тогда в прозрачном языке образов рождается обыкновенная серенада.
Я люблю старинный твой рассказ.
Где любовь сжигает всех огнем.
Там печально пилигримы
Раздают цветы любимым,
И поют сонеты под окном.
...Иоланта Мельникова представила нам книгу сочинений, которая свидетельствует о том, что культурная жизнь региона постепенно входит в новое широкое русло, в котором все более заметно представлены разные имена и направления в искусстве.
Таланты хотят творить и состязаться. Мешать им не надо, разве только – помогать осторожно... и замечать.
...Тогда пускай рыдает конкурент,
Когда ты мне подаришь
Первый комплимент.
Я знаю – дело в шляпе.
Это точно.
...Теперь даже самый поверхностный историк тверской литературы вынужден будет хотя бы в списке имен вспомнить неутомимую Иоланту.
© Карцев В. Дело в шляпе... [Мельникова Иоланта. Иду по радуге. Торопец, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 23 июля.
пятница, 12 июля 2002 г.
К небесной лире тянется рука
В Бельской деревни Рыжково пишет стихи Виктор Королев. Сквозь есенинскую грусть в его творчестве пробивается сильный самобытный талант чуткого свидетеля вечной жизни родной природы
Из города Нелидово от писателя Валентина Штубова за последнее время мы уже получаем четвертую книжку. Впрочем, издано, мы надеемся, гораздо больше, поэтому местной администрации пора бы подумать об открытии своего небольшого издательства, дабы поддержать творческие начинания земляков, а заодно прослыть в крае тверском и не только радетелями языка родного и талантов. А потом, возможно, удостоится от губернского начальства доброго слова и быть поставленными в пример прочим нерадивым районным властям, что местных поэтов считают вроде какой вошью на исхудавших телесах нищей провинциальной культуры.
На этот раз перед нами поэтический сборник Виктора Королева из деревни Рыжково Бельского района с коротким, но емким и очень понимающим предисловием корреспондента «Бельской правды» Натальи Моисеевой.
Замечательно, что выходом в свет книги талантливого земляка озадачились депутаты Бельского районного собрания, которые по предложению местного главы Геннадия Танаева решили профинансировать скромное издание из бюджета. Тем еще примечателен этот факт, что Виктор Королев поэт в Белом не первый. Чего стоит изумрудный талант охотника и члена Союза писателей России Алексея Роженкова, который знают и ценят в столице... Ему тоже, кстати, очередная книжка не помешала бы.
Конечно, Виктор Королев поэт иного склада, чем Алексей Роженков, дар которого рожден соединением глубокой литературной и философской культуры с верным знанием и пониманием законов самой земли, травы.
У Королева больше простого – есенинского: грусти и задора, отчаяния и надежды. Конечно, народность, фольклорность стиха – здесь только основа, потому что главное достижение автора – не повторение пройденного в народной поэзии, не даже развитие находок «тихих» поэтов от Владимира Соколова до Николая Рубцова, а именно создание новых свежих образов. Это можно сказать далеко не о каждом из маститых авторов. За прямодушие Виктор Королев непременно заслуживает похвалы...
Как во сне, шепчут листья
Тонконогих ракит.
Пред небесною высью –
Мысли древних молитв.
И поет «Аллилуйя»
Средь листвы соловей,
Плещет воду святую
Причащенный ручей.
Курят ладан туманы,
Тает свечкой закат.
Свет луны несказанный
Осветил наугад...
Кажется, что нового можно написать о закате в народном стиле? Оказывается можно развернуть здесь метафору духовного обряда, в церковной лексике воплотить незыблемость природы. Очень чувствуется, что Королев просто дышит природой, внимает ей теплою летнею ночью. Пространство нескольких таких стихотворений заполнено ощущениями небесной чистоты. Виктор Королев ждет слов с небес, как земля дождя и света.
Светлым укрывшись туманом,
Сонная грезит река.
В воздухе сладком и пряном
Чья-то блуждает строка...
В определенной степени природа у Виктора Королева сама ассоциируется со словом, в первую очередь поэтическим... «Многодумная проза // Светится в небе ночном...». «Затужило небо голубое... Пролило дождинки чувств и слов». «Внимая солнечному слову, // Звонку небесного стиха...». «Мир беспокоен, переменчив... Мне нашептал вот этот стих». «...К небесной лире тянется рука». «Как древнюю книгу, листает // Вновь ветер в чащобе листву...».
Вопреки трагедии, которая настигла Виктора Королева на 25 году жизни («укрепляя на высокой березе скворечник, он сорвался с дерева, сильно повредил позвоночник»), в пространство его поэзии сквозь грозовые тучи, смоль ночного неба непременно пробивается свет – солнечный, звездный и лунный. Он еще смелее и увереннее идет в своем творчестве навстречу олицетворенной природе. Глаза звезд зовут его в дорогу по Млечному пути, вечное небо открывается над ним куполом храма...
«Вербная грусть» – первая светлая радость, омраченная болью житейской случайности, обрушившей яркие надежды – многие из них. Первый сборник Виктора Королева говорит нам о том, что в Бельском районе чутко прислушивается к миру один из тверских талантов, которыми богата губерния. Талант свежий, сильный, запоминающийся, плодотворный...
Будем ждать от него новых плодов.
Искра Божия упала
С небеси,
Коль попала в душу –
Значит крест неси.
© Кузьмин В. К небесной лире тянется рука [Королев Виктор. Вербная грусть. Нелидово, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 12 июля.
Королев Виктор. Вербная грусть: стихотворения. Нелидово: Нелидовская
типография, 2002, 110 с., 500 экз., без ISBN.
Из города Нелидово от писателя Валентина Штубова за последнее время мы уже получаем четвертую книжку. Впрочем, издано, мы надеемся, гораздо больше, поэтому местной администрации пора бы подумать об открытии своего небольшого издательства, дабы поддержать творческие начинания земляков, а заодно прослыть в крае тверском и не только радетелями языка родного и талантов. А потом, возможно, удостоится от губернского начальства доброго слова и быть поставленными в пример прочим нерадивым районным властям, что местных поэтов считают вроде какой вошью на исхудавших телесах нищей провинциальной культуры.
На этот раз перед нами поэтический сборник Виктора Королева из деревни Рыжково Бельского района с коротким, но емким и очень понимающим предисловием корреспондента «Бельской правды» Натальи Моисеевой.
Замечательно, что выходом в свет книги талантливого земляка озадачились депутаты Бельского районного собрания, которые по предложению местного главы Геннадия Танаева решили профинансировать скромное издание из бюджета. Тем еще примечателен этот факт, что Виктор Королев поэт в Белом не первый. Чего стоит изумрудный талант охотника и члена Союза писателей России Алексея Роженкова, который знают и ценят в столице... Ему тоже, кстати, очередная книжка не помешала бы.
Конечно, Виктор Королев поэт иного склада, чем Алексей Роженков, дар которого рожден соединением глубокой литературной и философской культуры с верным знанием и пониманием законов самой земли, травы.
У Королева больше простого – есенинского: грусти и задора, отчаяния и надежды. Конечно, народность, фольклорность стиха – здесь только основа, потому что главное достижение автора – не повторение пройденного в народной поэзии, не даже развитие находок «тихих» поэтов от Владимира Соколова до Николая Рубцова, а именно создание новых свежих образов. Это можно сказать далеко не о каждом из маститых авторов. За прямодушие Виктор Королев непременно заслуживает похвалы...
Как во сне, шепчут листья
Тонконогих ракит.
Пред небесною высью –
Мысли древних молитв.
И поет «Аллилуйя»
Средь листвы соловей,
Плещет воду святую
Причащенный ручей.
Курят ладан туманы,
Тает свечкой закат.
Свет луны несказанный
Осветил наугад...
Кажется, что нового можно написать о закате в народном стиле? Оказывается можно развернуть здесь метафору духовного обряда, в церковной лексике воплотить незыблемость природы. Очень чувствуется, что Королев просто дышит природой, внимает ей теплою летнею ночью. Пространство нескольких таких стихотворений заполнено ощущениями небесной чистоты. Виктор Королев ждет слов с небес, как земля дождя и света.
Светлым укрывшись туманом,
Сонная грезит река.
В воздухе сладком и пряном
Чья-то блуждает строка...
В определенной степени природа у Виктора Королева сама ассоциируется со словом, в первую очередь поэтическим... «Многодумная проза // Светится в небе ночном...». «Затужило небо голубое... Пролило дождинки чувств и слов». «Внимая солнечному слову, // Звонку небесного стиха...». «Мир беспокоен, переменчив... Мне нашептал вот этот стих». «...К небесной лире тянется рука». «Как древнюю книгу, листает // Вновь ветер в чащобе листву...».
Вопреки трагедии, которая настигла Виктора Королева на 25 году жизни («укрепляя на высокой березе скворечник, он сорвался с дерева, сильно повредил позвоночник»), в пространство его поэзии сквозь грозовые тучи, смоль ночного неба непременно пробивается свет – солнечный, звездный и лунный. Он еще смелее и увереннее идет в своем творчестве навстречу олицетворенной природе. Глаза звезд зовут его в дорогу по Млечному пути, вечное небо открывается над ним куполом храма...
«Вербная грусть» – первая светлая радость, омраченная болью житейской случайности, обрушившей яркие надежды – многие из них. Первый сборник Виктора Королева говорит нам о том, что в Бельском районе чутко прислушивается к миру один из тверских талантов, которыми богата губерния. Талант свежий, сильный, запоминающийся, плодотворный...
Будем ждать от него новых плодов.
Искра Божия упала
С небеси,
Коль попала в душу –
Значит крест неси.
© Кузьмин В. К небесной лире тянется рука [Королев Виктор. Вербная грусть. Нелидово, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 12 июля.
среда, 10 июля 2002 г.
Веселый мир сошел с ума
Батасова Марина. До утра: бродилка // рис. Старухи Изергиль. Тверь, 2002, 9 с., 500 экз., ISBN 5-87049-235-1.
...А точнее, его свела с ума поэтесса Марина Батасова, отправившаяся на прогулку с вампирами, бросив в свою серебристую косметичку пару пындиков, которые всю ночь мешали поэтическому сосредоточению, к тому же безжалостно уничтожили ее последнее стихотворение. Поэтессе не оставалось ничего, кроме как издать оставшиеся разрозненные строки под видом новой поэтической книжки
Вот уже месяца три вместе с поэтессой Мариной Батасовой мы бродим всю ночь до утра по ее последнему поэтическому (здесь уместно говорить о поэзии только относительно прошлых литературным заслуг – а они не очень-то и велики - тверской сочинительницы) творенью.
Моя первая бродилка заблудилась где-то в столице нашей родины в районе Кузьминского парка. Ну вот на днях приблудилась ее сестра...
Марина Батасова и прежде отличалась изрядной художественной и не только смелостью. И теперь вновь блеснула оригинальностью. Поэтому прежде необходимая в таких случаях «Инструкция по употреблению» этого шедевра, которую предлагает нам автор.
«Эта книга содержит тысячи (кстати, Марина Батасова, современному поэту не к лицу такая приблизительность, между прочим, путем нехитрых математических вычислений вы могли бы дать нам окончательную цифру – В.К.) вариантов развития событий. И выбрать тот или иной сюжетный ход предстоит нам.
Открыв первую страницу, бросьте кубик и найдите строчку, номер которой выпадет. На второй странице вновь бросьте игральный кубик и выберите из 6 вариантов тот, который выпадет. И так 8 страниц, пока у нас не сложится стихотворение».
Примечательно, что книгу проиллюстрировал единственный и в своем роде уникальный (до появления транс-шоу клуба «Адам и Ева») герой тверского постмодерна – Старуха Изергиль. Очевидно именно Александр Константинов вместе с лирической героиней новой книги Марины Батасовой, а, быть может, и с самой поэтессой прилег на обложке (на снимке) книги после того, как поддался глубокомысленному «брожению» по страницам этого сочинения. Поэтому не без некоторого содрогания и страха перед неведомым эстетическим наслаждением мы начинаем свое движение по поэтической тетради Батасовой. Кидаем кубик восемь раз...
Вампиры были очень рады,
Они скучали много лет,
Когда все комиксы отсняты.
Им Нина Хаген шлет привет,
Им в кайф смеяться и возиться
И пындик голоден весьма.
А может быть, вам это снится?
...Не пропадать же задарма.
Прежде всего, нужно отдать должное творческому остроумию Марины Батасовой и целеустремленности ее поэтической натуры. Среди очень немногих заметных молодых имен Твери она профессионально отстаивает право творить без оглядки на любые немые авторитеты.
Очевидно, что заурядный отечественный постмодерн доплыл до провинции. Потому что именно здесь он имеет спрос. Писатель перестал быть властителем дум, он должен быть простоватым, дурачком, главное – заметным. Поэтому не просто эпатажным, но агрессивным. Их помнят, пока они пережевывают и переваривают свое и чужое интеллектуальное дерьмо. Как только они им подавятся, массы о них забудут...
Марину Батасову реабилитирует в умах приверженцев классической литературной традиции только то, что и над каждой из 48 строк ее многогранных ночных бдений, есть о чем подумать. Даже совершенно прозаические натуры найдут здесь несколько строчек, которыми они смогут проиллюстрировать свои будни. И одна из них непременно выпадет в ответ на полет игральной косточки...
Вампиры шли вдоль автострады,
Им позвонил один скелет.
Они пухнаты и хвостаты
И ночь темна как пистолет.
Им хочется поймать мокрицу
И закрутилась кутерьма.
Вниз головой весят ночницы,
Закуска прибежит сама.
Да... Что-то все у меня про вампиров получается. Вероятно некий намек на особенности профессиональной принадлежности и отношение критиков к объектам своего внимания. Значит, вырисовывается одна из основных тем провинциальной поэзии – тема неблагодарного непонимания, так сказать, проблема «поэт и толпа».
...Продолжать бродить по книжке Марины Батасовой можно бесконечно. До тех пор, пока последнюю игральную косточку не сгрызет, объевшись сушеных мухоморов, какой-нибудь зубастый пындик. В любом случае к утру, в независимости от изобразительных характеристик этого текста, он многим покажется классическим шедевром. Если это так, то и моя скромная рецензия уже достигла ценности диссертационного сочинения.
Так что остановимся, а то эта игривая каббалистика от Марины Батасовой заводит слишком далеко.
© Кузьмин В. Веселый мир сошел с ума [Батасова М. До утра. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 10 июля.
вторник, 9 июля 2002 г.
Не гений, а женщина от роду
Жизнь Маргариты Ивицкой была так хороша, что она не научилась ненавидеть. У нее были 67600 романов... С ней никогда не было несчастья, было счастье – познание и спасение жизни. Поэтому она дарит нам откровенности, умирает, а потом возрождается с каждой новой строкой. Воскресать ей легко, трудно – жить и... издавать книги
Откровение и в жизни, не только в поэзии, удел редких минут прозрения, которое приходит ненадолго в гордом внутреннем одиночестве. Это такие особые знания, эмоции, успеть облечь которые в поэтическую форму, способен не всякий даже опытный стихотворец. А тем более сделать этот способ творческого понимания действительности одновременно и главным изобразительным приемом целой поэтической книги. Наверное, на это способен поэт, обладающий изрядной долей художественного отчаяния и дерзости. Этой самонадеянной дамской дерзости в отношении к поэзии не занимать Маргарите Ивицкой.
Бестактно бывает, размышляя о поэтессе, вспоминать других поэтов. Но не терпится привести эти вот слова Огарева: «И вижу я тогда, как дерзновенно // Исполнен мыслью, дивный Прометей // Унес с небес богов огонь священный // И в тишине творит своих людей». Как вы думаете, о чем писал Огарев? ...Стихотворение называется – «Поэзия».
Вообще характер присутствия Маргариты Ивицкой в пространстве тверской словесности отмечен этой достойной и оправданной как с жизненной, так и с художественной точки зрения дерзостью. А началось все весной 2000 года с книги «Кресту не надо пьедестала»... С тех пор Ивицкая уверенно и легко отстаивает свою творческую репутацию и просто право писать стихи порой среди не очень уж и доброжелательной, надменной и даже коварной окололитературной публики.
...260 «откровенностей» нового сборника лишнее тому подтверждение.
В выборе коротких жанровых форм литератора подстерегает множество художественных ловушек. Но зато сколько достижений и находок в огранке (во втором своем сборнике, «Была не была»(2001), Ивицкая с подчеркнутым смыслом назвала главку с катренами «Грани») ждет его в случае успеха. Что же на этот раз преподнесла нам тверская Маргарита – «не гений, а женщина от роду»(38)...
В первую очередь, непостоянство – прозрений, желаний, ощущений. «Я не талант, я просто гений. // Могу добавить пару строк: // Светило слизывает тени // в один и тот же краткий срок»(25). Гениальность поэтессы, как и ее лирического героя, конечно, не требует никаких доказательств... Откровенности принимают такими, какие они есть, и часто ценят саму исповедальность момента, а не его форму, содержание и обстоятельства.
Высыхает ручей, замерзает ручей.
Только вечная мысль струится.
Дом построен – ничей, нет от сердца ключей.
И мне некому больше молиться(24).
Отпусти меня с миром. Зачем наказанье
за любовь, за прощенье и нежность до слез,
за обидные сердцу больному признанья,
за букет увядающих плачущих роз?(41)
Нежные лапки без коготков.
Белая кошка мурлычет сонно.
Шелест белых моих листков –
стих вздыхает тепло и томно(204).
Посмотрите, как из этих четверостиший складывается целая поэма, может быть, даже роман, если хотите – множество романов. А если быть математически точным – 67600 романов в разнообразном соединении 260 катренов.
У Ахматовой были четки,
стих молитве вечно сродни.
У тебя в руках мои верстки.
Доверяю – душою грани!(260).
Интересный художественный прием – очень дамский, запутанный... Она, поэтесса, здесь не причем: листай меня, читай меня – и так, и эдак: «Ничего не хочу решать: // за меня все Ева решила. // Буду яблоко выбирать: скрыта в нем огромная сила»(170).
Минуты откровенностей, столь редкие в жизни, щедро дарит нам Маргарита Ивицкая. О, как непостоянна ее лирическая героиня – но всегда чистосердечна и никогда бесстыдна. Это странная исповедь женщины о ее отношении к миру, в котором она никогда не согласиться на роль иную, кроме первой: «...Сидеть на троне побежденной?! Уж лучше мне сойти с ума»(109). Женщины, которая в смиренной и искренней мольбе, подняв глаза, думает о Христе с вожделением: «...И если Бог, будь Богом ты. Я не хочу быть рядом лишней»(118). ...Которая ждет чьих-то сильных рук, как молчаливая гитара: «...Целомудренность хороша! Как же быть обнаженным струнам?»(231).
...Наконец-то наша современная тверская словесность дождалась такого смелого и сильного голоса, как у Маргариты Ивицкой. И что особенно замечательно – она понимает, как рассказать всем тем, кто считает себя искушенным в поэзии, кто знает цену подлинному художественному слову, что в душе Маргариты живет поэт. Потому что не только в слове, но в сердце может отозваться вечность... Любое творческое напряжение всегда заметнее, ярче и даже полезнее глухоты и слепоты по отношению к миру и себе, в которых часто прибывает обыватель.
Петь о любви, о верности, о несчастье, о материнской тоске бывает сложнее, чем только и заниматься этим. Есть особенный подвиг в том, чтобы попытаться рассказать об этом.
Женщины редко бывают откровенны с нами, скорее хитры и поверхностно разговорчивы.
Пожалей, прогони меня прочь.
Я сама уйти не сумею.
Знает только проклятая ночь,
как от ласки твоей немею(154).
...Ну уж точно от ласки и внимания не они онемеют, а будут писать и слагать новые книги. Тем более, что в следующий раз для этого уж не потребуется даже робких откровенностей.
© Кузьмин В. Не гений, женщина – от роду [Ивицкая М. Откровение. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 9 июля.
Ивицкая Маргарита. Откровение: сборник стихов. ОГУП ТОКЖИ, 2002, 80 с., 500 экз., ISBN 5-85457-190-0.В новый поэтический сборник хорошо уже известной тверитянам поэтессы Маргариты Ивицкой вошли 260 катренов. Называется стихотворная тетрадь – «Откровение».
Откровение и в жизни, не только в поэзии, удел редких минут прозрения, которое приходит ненадолго в гордом внутреннем одиночестве. Это такие особые знания, эмоции, успеть облечь которые в поэтическую форму, способен не всякий даже опытный стихотворец. А тем более сделать этот способ творческого понимания действительности одновременно и главным изобразительным приемом целой поэтической книги. Наверное, на это способен поэт, обладающий изрядной долей художественного отчаяния и дерзости. Этой самонадеянной дамской дерзости в отношении к поэзии не занимать Маргарите Ивицкой.
Бестактно бывает, размышляя о поэтессе, вспоминать других поэтов. Но не терпится привести эти вот слова Огарева: «И вижу я тогда, как дерзновенно // Исполнен мыслью, дивный Прометей // Унес с небес богов огонь священный // И в тишине творит своих людей». Как вы думаете, о чем писал Огарев? ...Стихотворение называется – «Поэзия».
Вообще характер присутствия Маргариты Ивицкой в пространстве тверской словесности отмечен этой достойной и оправданной как с жизненной, так и с художественной точки зрения дерзостью. А началось все весной 2000 года с книги «Кресту не надо пьедестала»... С тех пор Ивицкая уверенно и легко отстаивает свою творческую репутацию и просто право писать стихи порой среди не очень уж и доброжелательной, надменной и даже коварной окололитературной публики.
...260 «откровенностей» нового сборника лишнее тому подтверждение.
В выборе коротких жанровых форм литератора подстерегает множество художественных ловушек. Но зато сколько достижений и находок в огранке (во втором своем сборнике, «Была не была»(2001), Ивицкая с подчеркнутым смыслом назвала главку с катренами «Грани») ждет его в случае успеха. Что же на этот раз преподнесла нам тверская Маргарита – «не гений, а женщина от роду»(38)...
В первую очередь, непостоянство – прозрений, желаний, ощущений. «Я не талант, я просто гений. // Могу добавить пару строк: // Светило слизывает тени // в один и тот же краткий срок»(25). Гениальность поэтессы, как и ее лирического героя, конечно, не требует никаких доказательств... Откровенности принимают такими, какие они есть, и часто ценят саму исповедальность момента, а не его форму, содержание и обстоятельства.
Высыхает ручей, замерзает ручей.
Только вечная мысль струится.
Дом построен – ничей, нет от сердца ключей.
И мне некому больше молиться(24).
Отпусти меня с миром. Зачем наказанье
за любовь, за прощенье и нежность до слез,
за обидные сердцу больному признанья,
за букет увядающих плачущих роз?(41)
Нежные лапки без коготков.
Белая кошка мурлычет сонно.
Шелест белых моих листков –
стих вздыхает тепло и томно(204).
Посмотрите, как из этих четверостиший складывается целая поэма, может быть, даже роман, если хотите – множество романов. А если быть математически точным – 67600 романов в разнообразном соединении 260 катренов.
У Ахматовой были четки,
стих молитве вечно сродни.
У тебя в руках мои верстки.
Доверяю – душою грани!(260).
Интересный художественный прием – очень дамский, запутанный... Она, поэтесса, здесь не причем: листай меня, читай меня – и так, и эдак: «Ничего не хочу решать: // за меня все Ева решила. // Буду яблоко выбирать: скрыта в нем огромная сила»(170).
Минуты откровенностей, столь редкие в жизни, щедро дарит нам Маргарита Ивицкая. О, как непостоянна ее лирическая героиня – но всегда чистосердечна и никогда бесстыдна. Это странная исповедь женщины о ее отношении к миру, в котором она никогда не согласиться на роль иную, кроме первой: «...Сидеть на троне побежденной?! Уж лучше мне сойти с ума»(109). Женщины, которая в смиренной и искренней мольбе, подняв глаза, думает о Христе с вожделением: «...И если Бог, будь Богом ты. Я не хочу быть рядом лишней»(118). ...Которая ждет чьих-то сильных рук, как молчаливая гитара: «...Целомудренность хороша! Как же быть обнаженным струнам?»(231).
...Наконец-то наша современная тверская словесность дождалась такого смелого и сильного голоса, как у Маргариты Ивицкой. И что особенно замечательно – она понимает, как рассказать всем тем, кто считает себя искушенным в поэзии, кто знает цену подлинному художественному слову, что в душе Маргариты живет поэт. Потому что не только в слове, но в сердце может отозваться вечность... Любое творческое напряжение всегда заметнее, ярче и даже полезнее глухоты и слепоты по отношению к миру и себе, в которых часто прибывает обыватель.
Петь о любви, о верности, о несчастье, о материнской тоске бывает сложнее, чем только и заниматься этим. Есть особенный подвиг в том, чтобы попытаться рассказать об этом.
Женщины редко бывают откровенны с нами, скорее хитры и поверхностно разговорчивы.
Пожалей, прогони меня прочь.
Я сама уйти не сумею.
Знает только проклятая ночь,
как от ласки твоей немею(154).
...Ну уж точно от ласки и внимания не они онемеют, а будут писать и слагать новые книги. Тем более, что в следующий раз для этого уж не потребуется даже робких откровенностей.
© Кузьмин В. Не гений, женщина – от роду [Ивицкая М. Откровение. Тверь, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 9 июля.
суббота, 6 июля 2002 г.
Рабыня книги и пера
В городе Нелидово живет изумительная поэтесса. Ее стихи привлекают ясным мастерством и почти совершенным чувством слова
Листая книгу нелидовской поэтессы Лидии Гроздовой хочется думать и понимать, хочется внимать переживаниям и поискам героя, для которого мир – беспредельно расширяется в вечность даже под спудом мелких житейских проблем и переживаний.
Чтобы быть в высшей степени внимательным к подробностям, на которых многозначительно задерживается взгляд, надо слишком много принять в жизни обыденностей, иногда даже очень необходимых, – принять, чтобы их не замечать. Пропускать мимо, вопреки досужим разговорам и сплетням, неодобрительным взглядам и ухмылкам обывателей.
Недавно на страницах «ТЖ» мы листали сборник стихов Виктора Токмакова, где все было посредственно, много раз перепето. Посмотрите как ситуацию быта (с каким мастерством и глубоким смыслом) передает Лидия Гроздова.
От черепиц исходит запах древний.
Здесь чувства все болезненно остры...
Который день в глазах стоит деревня,
Тропа – в аллее... Новый дом сестры.
Семья сидит за поздним зимним чаем
(До черноты его заварит мать)...
Наверное, там обо мне скучают,
И надо бы письмо им написать...
Обратите внимание на то, какое единое смысловое пространство образуется в этом стихотворении (и так у Гроздовой почти всегда – еще один верный признак мастерства). Проще говоря, как легко и глубоко перекликаются здесь строчки: поздний черный чай, в этой черноте и сумрак зимний и тоска...
Лидия Гроздова очень профессионально, я бы сказал филологически, работает со словом. Здесь в поэзии тот случай, когда уместно говорить об особенностях авторского стиля, такой степени его индивидуальности, когда даже вопреки конкретным жанровым формам стиха, его замысел воплощается в тексты в своем роде уникальные.
И сознание, и взгляд непременно задерживается на очень многих изобразительных находках, вреде таких вот переносов.
А я, на сердце руку положа,
Боюсь опять смешною показаться...
Я – только жанр, я – трагедийный жанр;
Идет мне плакать больше, чем смеяться...
Конечно, не случаен и образ агата – стержневой для книги. Агатовые бусы, агатовый ларец, ожерелье, перстень, наконец, агатовый взгляд любимого. Агат – это полудрагоценный камень, странный, с разной неровной окраской. Некая безделица, мелочь, для стиха, для поэтического сознания всякий раз становится воплощением нового чувства, вселенского события или личного переживания. Образ агата вносит в эту книгу некоторый элемент литературной игры. Лирический герой словно никогда не расстается со своими скромными дамскими безделушками. Такая своеобразная палочка-выручалочка для поэтессы. В определенном смысле, действительно, «Агатовый ларец» – воспоминаний, переживаний.
И здесь ассоциативный ряд может быть очень простым – милый бусы подарил, и, напротив, более сложным.
Ну а когда уже расхочется
Испытывать судьбу свою,
От слепоты и одиночества
Пригрею на груди змею.
И ею сотни раз ужалена,
В сто первый раз вернусь назад.
И, как подснежник на проталине,
Вдруг вспыхнет белизной агат.
...Эта поэтическая игра ставит образ агата (сам этот прием – стихи-вариации на тему оттенков камня) в один ряд с пушкинским «магическим кристаллом». И одновременно подчеркивает очень важное вечное свойство поэзии – сиюмитность переживания, заключенного в оправу стиха. Способность в застывшую форму, в камень, влить нечто большее.
Сколько-нибудь качественная поэзия, достойная внимания, может родиться в провинции только в результате долгого самоограничения. Что требует определенного мужества, иногда больших актерских способностей. Быть настоящим поэтом (не номинальным, не по записи в членском билете союза, не по количеству публикаций, начальственных и родственных связей) в провинции нелегко. Нужно уметь противопоставить себя серости, пережить осуждение, бытовую неустроенность, иногда клеймо идиота, полоумного.
Как вырос настоящий поэт в Лидии Гроздовой нам не известно. Ее лирический герой живет в большей степени внутренним сопротивлением действительности, чем внешним.
Да, я рабыня... книги и пера,
Своих стихов и грустных размышлений,
Неодолимой непробудной лени
Вести хозяйство; с самого утра
Трясти ковры, копаться в огороде,
Судачить на скамейке у ворот...
Но в любом случае это одна жизнь, прожитая в слове. Без двуличия, без преданных друзей, но с одним верным другом. Возможно в семейном одиночестве, без публичного домашнего благополучия.
Иной раз совершенно не по причине отсутствия больших жизненных впечатления, а благодаря излишней впечатлительности кто-то из нас хранит странные свидетельства былых переживаний – талисманы.
Лидия Гроздова сумрачными вечерами крутит в своих руках не только ручку древней советской мясорубки. Она, счастливая, разглядывает скромные полудрагоценные агаты, бесполезные дары природы, данные нам от Бога...
И тогда рождаются стихи.
© Кузьмин В. Рабыня книги и пера [Гроздова Лидия. Агатовый ларец. Нелидово, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 6 июля.
Гроздова Лидия. Агатовый ларец. Нелидово: Нелидовская типография, 2002, 160 с., 300 экз., без ISBN.
Листая книгу нелидовской поэтессы Лидии Гроздовой хочется думать и понимать, хочется внимать переживаниям и поискам героя, для которого мир – беспредельно расширяется в вечность даже под спудом мелких житейских проблем и переживаний.
Чтобы быть в высшей степени внимательным к подробностям, на которых многозначительно задерживается взгляд, надо слишком много принять в жизни обыденностей, иногда даже очень необходимых, – принять, чтобы их не замечать. Пропускать мимо, вопреки досужим разговорам и сплетням, неодобрительным взглядам и ухмылкам обывателей.
Недавно на страницах «ТЖ» мы листали сборник стихов Виктора Токмакова, где все было посредственно, много раз перепето. Посмотрите как ситуацию быта (с каким мастерством и глубоким смыслом) передает Лидия Гроздова.
От черепиц исходит запах древний.
Здесь чувства все болезненно остры...
Который день в глазах стоит деревня,
Тропа – в аллее... Новый дом сестры.
Семья сидит за поздним зимним чаем
(До черноты его заварит мать)...
Наверное, там обо мне скучают,
И надо бы письмо им написать...
Обратите внимание на то, какое единое смысловое пространство образуется в этом стихотворении (и так у Гроздовой почти всегда – еще один верный признак мастерства). Проще говоря, как легко и глубоко перекликаются здесь строчки: поздний черный чай, в этой черноте и сумрак зимний и тоска...
Лидия Гроздова очень профессионально, я бы сказал филологически, работает со словом. Здесь в поэзии тот случай, когда уместно говорить об особенностях авторского стиля, такой степени его индивидуальности, когда даже вопреки конкретным жанровым формам стиха, его замысел воплощается в тексты в своем роде уникальные.
И сознание, и взгляд непременно задерживается на очень многих изобразительных находках, вреде таких вот переносов.
А я, на сердце руку положа,
Боюсь опять смешною показаться...
Я – только жанр, я – трагедийный жанр;
Идет мне плакать больше, чем смеяться...
Конечно, не случаен и образ агата – стержневой для книги. Агатовые бусы, агатовый ларец, ожерелье, перстень, наконец, агатовый взгляд любимого. Агат – это полудрагоценный камень, странный, с разной неровной окраской. Некая безделица, мелочь, для стиха, для поэтического сознания всякий раз становится воплощением нового чувства, вселенского события или личного переживания. Образ агата вносит в эту книгу некоторый элемент литературной игры. Лирический герой словно никогда не расстается со своими скромными дамскими безделушками. Такая своеобразная палочка-выручалочка для поэтессы. В определенном смысле, действительно, «Агатовый ларец» – воспоминаний, переживаний.
И здесь ассоциативный ряд может быть очень простым – милый бусы подарил, и, напротив, более сложным.
Ну а когда уже расхочется
Испытывать судьбу свою,
От слепоты и одиночества
Пригрею на груди змею.
И ею сотни раз ужалена,
В сто первый раз вернусь назад.
И, как подснежник на проталине,
Вдруг вспыхнет белизной агат.
...Эта поэтическая игра ставит образ агата (сам этот прием – стихи-вариации на тему оттенков камня) в один ряд с пушкинским «магическим кристаллом». И одновременно подчеркивает очень важное вечное свойство поэзии – сиюмитность переживания, заключенного в оправу стиха. Способность в застывшую форму, в камень, влить нечто большее.
Сколько-нибудь качественная поэзия, достойная внимания, может родиться в провинции только в результате долгого самоограничения. Что требует определенного мужества, иногда больших актерских способностей. Быть настоящим поэтом (не номинальным, не по записи в членском билете союза, не по количеству публикаций, начальственных и родственных связей) в провинции нелегко. Нужно уметь противопоставить себя серости, пережить осуждение, бытовую неустроенность, иногда клеймо идиота, полоумного.
Как вырос настоящий поэт в Лидии Гроздовой нам не известно. Ее лирический герой живет в большей степени внутренним сопротивлением действительности, чем внешним.
Да, я рабыня... книги и пера,
Своих стихов и грустных размышлений,
Неодолимой непробудной лени
Вести хозяйство; с самого утра
Трясти ковры, копаться в огороде,
Судачить на скамейке у ворот...
Но в любом случае это одна жизнь, прожитая в слове. Без двуличия, без преданных друзей, но с одним верным другом. Возможно в семейном одиночестве, без публичного домашнего благополучия.
Иной раз совершенно не по причине отсутствия больших жизненных впечатления, а благодаря излишней впечатлительности кто-то из нас хранит странные свидетельства былых переживаний – талисманы.
Лидия Гроздова сумрачными вечерами крутит в своих руках не только ручку древней советской мясорубки. Она, счастливая, разглядывает скромные полудрагоценные агаты, бесполезные дары природы, данные нам от Бога...
И тогда рождаются стихи.
© Кузьмин В. Рабыня книги и пера [Гроздова Лидия. Агатовый ларец. Нелидово, 2002] // Тверская Жизнь. 2002, 6 июля.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)