Коробова Анна. Узел времени: стихи. Смоленск, 1998. 104 стр., 172 экз., без ISBN.С первой строки первого сборника смоленской поэтессы Анны Коробовой мне в голову пришло такое явление, как «сетература» – литература в Internet. Я словно загрузил браузером какую-нибудь «Тенету» (главный литературный конкурс в русской сети Internet) или «Вавилон», или, наконец, просто чью-то домашнюю страницу с подборкой семейного литературного творчества. Первые впечатления меня не обманули: уже на пятом стихотворении я столкнулся с характерным для сети жанром хокку, а чуть позже и с семейными фотографиями, украсившими центральную часть книги. Итак – сетература, что значит – сам пишу, сам издаю.., так и рвется продолжить – сам читаю, но... Но, как узкое пространство сетевой литературы несколько лет назад было разорвано первыми книжками издательства А. Житинского, так и провинциальное литературное полотно уже давно хаотически заполняется совершенно никому незнакомыми вензелями и криптонимами. На них все чаще приходится обращать внимание и провинциальной критике, - тем более, если это имя привлекает внимание такого поэта, как Виктор Смирнов – автор предисловия к сборнику Анны Коробовой.
Стихи Анны Коробовой – смешение жанров, стилей, красок, эмоций. В них отражено упрямое желание определить ускользающий от юного сознанья окружающий мир, детализировать и отобразить в слове его цветовую палитру: «...зелено-мокрый росток», «...тонко-паутинный вечер». В них все еще очень зыбко («Песчаные фигуры садятся у моря...») и неустойчиво: «...мимолетное созданье» (Звезда), «...мимолетный дождь» («Так пустота рождает ложь...»), «...мимолетная страна» («Ты посмотри, как хорошо цветку...»). Все в этих стихах смутно и неопределенно движется, изменяется, мимикрирует: течет ручей, льются человеческие речи.
...Ты, спешивший сказать, что мир – это ноль.
Замечаешь вещей и себя быстротечность.
Имя книги – «Узел времени» – как нельзя точно характеризует эмоциональное состояние ее автора.
Вершится все по кругу суеты:
И день, и ночь, и праведное небо.
Нам на арену нищей красоты
Никто не кинет крошки хлеба.
И одновременно это совершенно странное (для первого поэтического сборника) ощущение того, что «все реки текут», «все проходит». Ощущение, которое искренне может прийти к середине, к концу жизни. Его неестественная поспешность дает знать о себе в любом стихотворении книжки. Быть может, объяснение тому находим здесь же.
Безумное количество стержней и ручек
Лежало на столе у болтуна...
Или...–
Пытаясь скрасить будни,
Ты достаешь мольберт и кисть.
А, может быть...
Иногда хлопают двери,
И человек вылетает из потока времени...
...И движенья отражают иные события.
Трудно понять, где ты:
Прошлое это иль будущее столетие?
Все это напоминает скитания молодой птицы, только что вставшей на крыло поэтического созерцания. В этих поэтических полетах еще частенько встречаются технические огрехи, безудержная стихотворная поспешность. Парадоксальность ситуации, которую создала поэтическими средствами Анна Коробова, в том, что этот «узел времени» рано или поздно придется распутывать или рубить. Именно тогда проявится по-настоящему степень и уровень поэтического мастерства высоко оцененной смоленскими корифеями поэтессы. Впрочем, осознание необходимости совершить этот акт – разрубить узел, к ней уже пришло, что и внушает надежду.
Ищи опору не в сердце горящем.
А в камне холодном и вечно молчащем.
Как птицы верны перелетной судьбе,
Так же и мы: наскитавшись, вернемся к себе.
Дорогань Олег. Аисты прилетели: стихи. Смоленск: СМБПХЛ, 1998. 64 стр., 500 экз., ISBN 5-87331-036-х.«...Аисты прилетели И принесли весну», – эта обычная, на первый взгляд, поэтическая формулировка, давшая имя книге, очень точно передает эмоциональное содержание нового сборника стихов Олега Дороганя. На первый взгляд – потому, что совершенно не обязательно для поэта весна должна нести ощущение радости, сопутствующее оживающей от зимнего мрака земли.
Над озером плачет купава,
Роняя сплетения кос...
...Купава, девчонка-купава!
Мальчишкой несмелым любовь –
О, если бы только ты знала! –
Как тень – по пятам за тобой... (ст. «Купава»).
Если это и радость, то радость обретения нового через ощущение утраты. Купава – весенний первоцвет, свидетельствующий о начале, о созревании лета, как девушка, впервые познавшая в ночь женскую грусть и тоску. Такая прозрачная интимная символика очень характерна стихам Олега Дороганя: «Сердолик», «Жемчужина», «Сирени серебро», «Плес». Их не так много в сборнике, но именно на них держится его архитектоника. Вообще мотив девчонки, девушки, глядящей глазами женщины, повторяясь в сборнике, приобретает новые и новые смыслы.
Знал бы я,
Что из этой
Увенчанной
Неказистыми,
Впрочем, косицами
Укоризненно
Взглянет Женщина,
Слезной кладью
Нагрузит ресницы!.. (ст. «Признание»)
На этой ноте чувства мужчины к женщине с лирическим героем поэзии Дороганя происходят удивительные вещи: оно – чувство – его до предела приземляет, в том смысле, что герой словно сливается с окружающей природой, перетекает в нее («...В серые глаза перетекла Синева отмывшегося неба!») и наоборот.
В сборнике есть стихи и совершенно другого настроения («В Россию!», «Казачья песня», «Я пал – я не сгинул», «Гвардии родоначальник»), которые выдают в авторе кадрового военного. Но профессиональный или политический пафос и в них не заслоняет взгляда поэта, который привязать к бренной земле уже не сможет даже самая страшная реальность (ст. «Небо Богом богато!»). Но и в них очень отчетливо заметно это пограничное – между небом и землей - эмоциональное состояние героя Олега Дороганя.
Все монументы, купола
Вознесены – в полет готовы.
Не отпускает их земля...
Успеть бы, право же, суметь
Войти в корабль остроконечный.
А умереть – так уж взлететь,
Отчалить – путь избравши Млечный.
Книга «Аисты прилетели» вряд ли состоялась бы, если бы автор ее так и не сумел найти точку соприкосновения этих разных миров. И она – точка - находится в очень емком образе «звона», пронизывающего разорванные пространства, в стихотворении «Созвонимся – веками!», завершающем сборник. ...Звона сорока сороков и звона бокалов, расплескивающих вино истины через края, соединяя разных людей – их мысли, их времена.
Сергеев А. Г. Я слышу вьюги песни: стихи. Смоленск: СМБПХЛ, 1998. 48 стр., 500 экз., без ISBN.Они еще придут за нами,
из черных, скорых «воронков»,
крестясь кровавыми руками,
вставая тихо из гробов...
Эту темную тревожную интонацию стихотворения, адресованного А. Солженицыну, Аркадий Сергеев выдержит до конца сборника, до самой последней строчки. Захватит напряженным ритмом внимание читателя и уже не отпустит, как это может сделать настоящий сильный поэт. Сборник «Я слышу вьюги песни» начинается трудно, нерешительно, словно кто-то мучительно хочет взять первое слово, но что-то его долго останавливает.
Я жду, быть может, кто-нибудь
тоску развеет словом вещим.
Но в ледяной воде по грудь
стою – молчат вокруг зловеще...
В этом кромешном молчании вскоре закономерно возникает просьба о помощи: «...Жутко мне. Я устал. Ноги млеют, кто-нибудь же приди, помоги». Сергеев вообще очень точно подбирает мотивы и настроения, собирает стихи в книгу, не допуская ни одной промашки, ни одного сбоя в стиле и настроении.
...Выйду я на дорогу один.
Но зачем? И назад возвращаюсь...
...Но родное болото уже исчезло под палящим солнцем, и, кажется, что некуда идти.
Горит болото за холмом,
от дыма некуда деваться...
Но дыма этого страшней
огонь. Он в недрах выжег яму.
И если кто пройдет над ней,
то рухнет в ад кромешный
прямо.
Остается один путь – в дорогу: «Слышу я у дороги и проклятья, и стон. Новый век на пороге...». Такой почти эпический ряд из стихов Аркадия Сергеева можно складывать бесконечно, но при этом они вовсе не превращаются в череду последовательных земных пейзажей. Пространство легкой, проложенной по карте дороги чуждо его герою. Его путь лежит через вьюгу, сквозь которую и в которой можно понять многое. Так выявляется библейский смысл названия книги («Я слышу вьюги песни»), заключенный в стремлении к пустынному уединению («Попробуй, останься один, вдали от огней и дороги...»), которое способно подтолкнуть к подлинному пониманию мира («Светла, по правде говоря, и ночка темная бывает...»).
...Я слышу голоса
в другом каком-то мире,
когда не полоса
и каждый раз все шире.
Эта подчеркнутая уединенность автора дает знать о себе на протяжении всего сборника: «Когда я ходил за брусникой, душа моя пела в полях...», «И только мне отрада в мир темный заглянуть...», «Лесная откройся мне тайна...».
Сверхъестественное путешествие лирического героя среди «черной ольхи», «черной черники», «красной калины», «красных сережек костяники» заканчивается неожиданно, как и начиналось («Один стою я на дороге. Метет метель и дико мне...»). Заданные вопросы остаются без ответов («Как рождается вьюга – не знаю...»), но приходит новое ощущение, с которым рано или поздно смиряется настоящий поэт...
Чтоб завтра, как взойдет заря
проснулся бы я с думой новой.
Не надо плыть мне за моря,
а в дружбе с правдой быть суровой.
Но прежде Аркадию Сергееву нужно было стать ПОЭТОМ – нужно было найти в себе мужество прислушаться даже к самому темному голосу, к завыванию злой вьюги.
Макеров (Козюлин) Н.П. Под колесами скорого: роман и повести. Смоленск: Бюро пропаганды художественной литературы, 1998, 112 стр., 3000 экз., ISBN 690-00117-1.Николай Макеров – тип писателя, возрожденный последним десятилетием русской литературы. Принцип его литературной деятельности заключен в двух местоимениях «сам»: «пишу – о себе, продаю – сам». Наконец, в третьей («Под колесами скорого») созданной таким образом книге закономерно возникает новая тема – пишу о том, как пишу и как продаю. Это уже своеобразная литература о литературе, – но не оттого, что в действительности материала не хватает, а вновь именно и только потому, что она – действительность – единственный источник этого материала. «...Я книгу продаю свою, как жизнь свою», – утверждает автор в эпиграфе. Разумеется, проще строить литературный текст по законам своей собственной жизни, чем жизнь – по законам художественной литературы. Именно этот поэтический прием – «моя жизнь – книга» – и реализуется во всех «литературно-художественных изданиях» Макерова. Графомания – скажите вы, я бы сказал несколько иначе – жизнемания. Таким образом, если вспомнить, из чего складывалась жизнь обыкновенного советского инженера, закончившего «университет марксизма-ленинизма», то легко можно назвать тот набор сюжетных ходов и событий, которые ожидают читателя на страницах повестей Макерова. ...Это «колпак КГБ», многочисленные командировочные романы и, к сожалению, все... Все, потому что эти впечатления как раз возникают уже после чтения текстов Макерова. И только здесь, в восприятии его прозы неискушенным в советской действительности поколением, и начинается, вероятно, хоть какая-то литература. Кого-то может смутить излишняя сексуальная раскрепощенность и откровенность Макерова, описание интимных подробностей взаимоотношений с дамами его «донжуанского списка» («Яблочко от яблоньки»). Впрочем, в рамкам автобиографической стилистики все это выглядит достаточно стройно. В конце концов, это вновь не проблема литературного текста, а сложности личной жизни Макерова. Можно сколько угодно получать удовольствие от иронизирования над подобного рода текстами, которых становится все больше. Но был более здравый смысл в призыве Рене Эскарпи, одного из французских социологов: просто читать такую «литературу», ведь она совсем скоро канет в лету – с той же скоростью, как и сама жизнь ее авторов и читателей.
Макаренков Александр. Когда умирает снег: рассказы, повесть, рисунки. Черноголовка: Богородский печатник, 1997, 184 стр., 500 экз., ISBN 5-89585-0020-4. Стилистика короткой прозы Александра Макаренкова легко выдает в ее авторе художника и поэта. Густота языка едва расступается, впуская читателя в глубину повествовательного пространства, так, словно у зрителя появляется возможность видеть полотно насквозь – в причудливых наслоениях нервных мазков кисти. Этот пространственный объем технически создается не только благодаря пристальному вниманию к деталям и подробностям. Система координат, формирующая авторский угол зрения, не ограничивается временем и пространством, она столь же многослойна, как картина, написанная маслом. Подчеркнутую изобразительную рефлексию, которой подвержен художник, выдает уже первый образ в рассказе «Зимняя жара», открывающем книгу. «...Начхать – какими духами ты пользуешься. Томная зелень радужки замыкает на себе твой мир. Вижу только его. Внутри – черный кружок зрачка...». Этот твой мир, к тому же, виден не только через ее – героини – глаза, но и через глазницы огромных витрин. Кстати, первый рассказ сразу же дает ответ на вопрос, который можно услышать в названии книги – «Когда умирает снег»: вовсе не весной, а во время «зимней жары». Зимний зной, «Солнце в дожде», «Колька-американец» и т. д. – контрастный изобразительный режим поэтики Макаренкова дает о себе знать не только в названиях его рассказов, но и на обложке книжки, оформленной самим автором. Между цветом и черно-белым миром не может быть полутонов, между ними прочерчена четкая грань. Точно такая же грань проложена между вчера и сегодня, между утром и днем, вечером и ночью, между прошлым и настоящим человеческой жизни.
Макаренков – мастер символического события, кажется, случайного, обыденного, выхваченного из вчерашнего дня, но сквозь которое преломляются десятки ранее прозвучавших в душе вопросов. Художника интересует человек в момент своеобразного эмоционального взрыва, когда, кажется, разум отказывается осмыслять происходящее, и остаются чувства, исключительный по плотности сгусток эмоций. Очень часто это может быть ощущение невозвратной потери («Зимняя жара», «Солнце в дожде») или неверного шага в жизни («Импринтинг», «Сонатина для Минотавра»). Такие эмоции характерны преимущественно лирическим текстам... Не удивительно, что многие рассказы («REQVIEM», «Совершеннолетие», «Путь к огромному синему зайцу», «Ожидание», «А в Варшаве дождь. Грибной» и др.) – это почти эссе, прозаические миниатюры.
Наиболее полно талант Макаренкова-прозаика проявляет себя именно в сверхкратких формах. Когда же он берется за большой рассказ, а то и за повесть («Военкомат»), перо непременно задерживается в многоголосии смыслов повествования. Хотя очень возможно, что это исключительно проблема восприятия – композиции сборника. Вслед за стремительными линиями развития сюжета в короткой прозе, сознание читателя медленно «вязнет» в плотном повестийном событийном ряду. В любом случае рассказы Александра Макаренкова – редкий образец литературы, который хочется беспрестанно перечитывать, открывая в ней новые грани, нанесенные рукой опытного художника.
© Кузьмин В. Издано в Смоленске [рецензии] // Русская провинция. 1999, № 4.
