Капли памяти на оконном стекле

(О дневниках В. Я. Кириллова)

I

ХХ век в русской культуре в целом оказался щедрым на мемуары и дневники. В 1920-е годы всплеск "вторичной литературы, литературы о литературе" (так ее назовет гораздо позже, где-то в конце 1970-х, А. Солженицын) вылился в трехтомник Андрея Белого, едва ли не самое яркое явление в русской мемуарной прозе уходящего века. Одновременно вышли мемуарные книги З. Гиппиус, В. Пяста, Г. Чулкова и других. К середине тридцатых весь этот поток биографической литературы совершенно иссяк под нараставшим политическим гнетом и продолжился в зарубежье разного рода сочинениями русских эмигрантов.

Что касается собственно дневниковой прозы, то после использования НКВД в своей "оперативной работе" записок Михаила Кузмина, конфискации при обыске "московского дневника" Михаила Булгакова в молодой Советской республике она стала жанром нежелательным, даже опасным, и почти полностью сошла на нет. Только Великая Отечественная война отчасти ненадолго переломила настороженное отношение авторов к личным поденным запискам. Мемуарная проза 1950-х посвящена в основном героической победе: назову лишь самые известные современнику тех лет и почти забытые сегодня сочинения – И. Козлов "В крымском подполье", А. Федоров "Подпольный обком действует", П. Вершигора "Люди с чистой совестью". Широко пропагандировался в СССР и "опыт друзей" – некоторое время Луи Арагон, а в особенности Юлиус Фучик с книгой "Слово перед казнью"... Но лишь в "оттепель" и накануне 1960-х одна за другой стали появляться дневники и прочая эпистолярная проза отечественных писателей – Л. Сейфуллиной, В. Инбер, А. Афиногенова и многих других. Реальная литература, начавшаяся с "деревенской" прозы в "Новом мире", активизировала внимание художников слова к некогда "опасному" жанру. Не случайно, спустя несколько десятилетий вышли в свет именно обширные эпистолии "новомирцев" – А. Твардовского, А. Кондратовича, В. Лакшина.

В провинциальной литературе дневники, подобные книге Валерия Кириллова "Втражи", – явление исключительное. Факты их публикации случаются довольно редко. Ранее это объяснялось недооценкой литературного процесса в русской глубинке: несколько десятилетий отношения между провинцией и столицей строились по милитаристской схеме "генерал – рядовой".

В конце ХХ века ситуация изменилась: литература Москвы и литературы провинций существуют отдельно, не обращая внимания друг на друга. Это, кстати, дало возможность художникам еще раз убедиться в том, какое значение для создания имени писателя имеют до сих пор еще мало прижившиеся в провинции такие приметы литературного процесса, как клубы, "тусовки" и премии, выражающие групповые интересы издательских домов и журналов.

В 1989 году, когда колесо истории, медленно поскрипывая, кажется, сделало уже ни один оборот в сторону перемен, начал свои "хроники" писатель, редактор ежедневной областной газеты "Тверская жизнь" Валерий Кириллов. И вскоре, в 1995, в сборнике "Из чего твой панцирь черепаха?" вышли несколько их первых частей. Тогда прозаик вероятно не случайно дал им жанровый подзаголовок "хроники провинциала". Казалось, живительное раскрепощение шло откуда-то сверху, из Москвы, и географическая антиномия, проходившая не только на карте, но и в глубине сознания среднего тверитянина, все еще была очень актуальной. Но с течением времени в восприятии его дневников читателем да и, вероятно, самим автором именно в осознании качества этой въевшейся в душу пространственной приземленности происходят существенные изменения. На смену бесконечным звонкам и распоряжениям по "малой" из высоких кабинетов приходит самостоятельность, сложности реального самоуправления, творческой жизни журналистского коллектива и хозяйствования.

Записки Валерия Кириллова велись с перерывами и, может быть, не преследуя никакой видимой цели. А вот, как и почему они вскоре с большей регулярностью стали выходить на страницах "Тверской жизни", позже в "Тверской неделе", – это уже в какой-то степени объяснимо задачами профессиональными и общественно-политическими. "Витражи" Валерия Кириллова – подневные записи для непременной печати и цели у них часто – прикладные, журналистские. Неизвестно, замышлял ли их автор изначально исключительно для себя, или они сразу должны были быть преданы гласности?.. Но вряд ли общественно-политическая, а тем более художественная ценность "Витражей" оказалась бы очевидной на утро после любого зарегистрированного в них события...

II

"Витражи" – это отрывочная летопись, в первую очередь, журналистской жизни, как она виделась не просто редактору, но гражданину и общественному деятелю. Конечно, это и пунктирная история "Калининской правды" – "Тверской жизни". И уже в смене имени – коренной слом эпохи, развернувший реку времени в новое русло, которое, как стало понятно гораздо позже, мы прокладывали часто торопливо и неумело.

В провинции ежедневная газета была в эти годы на перекрестье самых острых и актуальных проблем действительности. В пору редакторства Валерия Кириллова место газеты в реальной жизни тверского края было особым. С конца 1980-х единственное областное издание пользовалось огромной популярностью у читателя, тираж его перевалил за 100 тысяч, выступления журналистов газеты перед народом, где бы они ни проходили, в залах или на улице, собирали аудитории подчас большие, чем любой партийный митинг. Не удивительно, что многие из журналистов тогда же участвовали в выборной гонке и нередко выходили победителями. "Тверская жизнь", может быть, обрела столько читателей потому, что всегда оказывалась впереди, заглядывала чуть в будущее, а потому притягивала к себе людей, ждавших правды, поверивших в возможность вырваться из пут коммунистической идеологической закостенелости – своего рода идеалистов от демократии. Конечно, как и тогда, так и сейчас был среди читателей "...Жизни" и другой полюс – оппонентов и даже недоброжелателей: среди рядовых подписчиков и обитателей очень высоких кабинетов.

К середине 1990-х, из единого коллектива вышли руководители и журналисты новых тверских газет. Жизнь прессы в провинции обрела иные очертания закулисных и не очень споров и борьбы. Впрочем, Валерий Кириллов, не склонный по национальному складу своего крестьянского характера к мадридским интригам, по-прежнему стремился к открытой уважительной полемике. И она звучала не только в узком кругу планерок, но и в острых газетных материалах. Хотя иногда, быть может, корни и подлинные причины волновавших читателей и редакцию проблем оставались известными только редактору. Но и тогда дневник – "Витражи" ­– оказались необходимы не для скандальных разоблачений и популярного на исходе девяностых "компромата", в избытке поступавшего в газету от политических и прочих оппонентов. Может быть, лишь по началу они запечатлели в себе и отголоски отмиравшего телефонного права: когда был резон фиксировать разговоры сверху и "секретные" бумаги... Бывало, что высокое напряжение возникало в отношениях редактора и власти уже в новые демократические времена. Но и тогда не обиды и ответные укоры ложились в лапидарную стилистику записок, а совершенно иные, говоря газетным языком, темы дня – события, из которых складываются рабочие будни журналиста.

Повседневная жизнь редакции состоит из посетителей – знакомых и неизвестных, поездок в глубинку и визитов на разные этажи власти. Непременно происходит что-то особое, в чем – смысловая сердцевина дня. Впрочем, в жизни Валерия Кириллова были и события исторические – хотя бы путч 1991-ого или расстрел парламента в 1993-м... Потому записки, конечно же, уникальны и конкретными деталями, выхваченными из драматического потока времени, и не откорректированными осторожной редакторской рукой сиюминутными – по совести – оценками происходящего. Но в то же время вряд ли можно поспорить и с предельной взвешенностью характеристик людей и их поступков, в том числе своих, которые дает в хрониках писатель. Не удивительно, что такого рода продуманное повествование, разбавленное примечательными фактами и свидетельствами личной и общественной жизни, так быстро оказалось в печати.

III

Суетная деталь, обыденный факт тоже могут стать символами, хотя и очень скоро расплываются в своих контурах в неудержимом течении времени. Почти никогда не бывает полной уверенности в том, что сейчас главное – в чем суть жизни: дня, недели, месяца. Вчера беспредельно важное завтра может показаться незначительным и наоборот... Но однако время выворачивает наизнанку не все: хотя бы слово. В записях Валерия Кириллова много того, что говорили вокруг люди, так сказать – подлинные голоса эпохи – речевые состояния писателей, актеров, режиссеров, власть имущих и нищих, обывателей. А в документальной литературе нет ничего важнее подлинности. В близости к фотографии сила этого жанра.

Поднимите глаза и посмотрите на витражи – этого больше никогда не будет, свет никогда уже именно так не будет литься на вас сквозь разноцветные стекла.

...Валерию Кириллову не потребовалось сдавать свои дневники в архив и накладывать на них временное табу, но у его "Витражей", как нам кажется, не будет и срока давности. Его записки – не просто виртуозно собранное из разноцветных осколков действительности полотно... Разглядеть красоту витражей – такую непостоянную в игре дневного света – удается не всегда: днем мы воспринимаем их из глубины величественных храмов, ночью – отрываем взгляд от неба и ловим причудливое изображение, рождающееся в мерцании огня. Им – витражам – жизнь дает свет...

Когда смотришь в дождь за окно, изображение растекается по стеклу в причудливом движении капель. Но ты не замечаешь этого легкого волнения на поверхности жизни потому, что есть память: она медленно реставрирует поврежденные холсты, складывает из разрозненных осколков окружающего нас вещества ту самую – жизнь, те самые – витражи.

Владимир КУЗЬМИН, кандидат филологических наук, доцент.

© Кузьмин В. Капли памяти на оконном стекле // Тверская Жизнь(Новая литературная Тверь), 2001, 6 янв.