I.
Кашин, Калязин, Конаково, Кимры, наконец — Тверь. Вечером 6 сентября 1996 года Александр Исаевич и Наталья Дмитриевна Солженицыны гуляли по старой Твери. Был предпоследний день их поездки по Тверской области. Художник всматривался в городской пейзаж, где на пересечении Медниковской улицы с переулками еще стоит чугунная колонка — от точно такой возвращается и попадает навстречу Иннокентию Володину дядюшка Авенир в 61-ой главе романа "В круге первом". Но память не смогла восстановить конкретные очертания дома его тверского корреспондента, некогда послужившего одним из прототипов дядюшки Авенира.
…Вспомнился, вероятно, и калининский художник Андрей Дмитриевич Галядкин, первый иллюстратор "Одного дня Ивана Денисовича". Свои рисунки, созданные вскоре после появления рассказа в "Новом мире", он сам привез Солженицыну в Рязань зимой 1963 года. Один из них — "Культбригада" — писатель принял в подарок. Этот рисунок потом очень часто печатался.
История романа "В круге первом" — кропотливая, многотрудная работа над которым напомнила литературе ХХ века традицию предельно внимательного авторского отношения к тексту, подобную толстовской — связана и с Тверским краем. Он был начат Солженицыным в Казахстане, в ссылке в середине 50-х годов. Первая редакция из 96-ти глав дописана в д. Мильцево во Владимирской области в 1957 году. Вторая и третья редакции, уничтоженные по конспиративным соображениям, создавались спустя год уже в Рязани, где Солженицын преподавал физику в средней школе. Четвертую редакцию 1962-ого года автор поначалу считал окончательной, но о возможности напечатать ее не могло быть и речи.
С выходом в свет "Одного дня Ивана Денисовича" в 11-ой книжке "Нового мира" за 1963 год усиливается надежда на возможность публикации романа. Из 96-ти глав остаются 87, наиболее приемлемые для печати с идеологической точки зрения. По тем же соображениям полностью изменяется и сюжетная линия. Вместо секрета атомной бомбы возникает тема последнего сталинского процесса — "дела врачей". Иннокентий Володин должен был выдать не информацию о передаче чертежей бомбы советской разведке, а формулу нового лекарства. В этом виде "…Круг…" был даже принят к печати "Новым миром", заявлен в анонсе. Именно пятый вариант после неудачной попытки издания будет переделан в сторону углубления политической подоплеки событийного ряда — так возникнет шестая редакция. С 1967 года и пятая, и шестая редакции попадут в Самиздат, а шестая выйдет по-русски в США. Но окончательной седьмой редакцией романа стала рукопись 1968 года, в которой было восстановлено прежнее количество глав — 96.
Появление тверской главы в "…Круге…" относится к пятой редакции. Получив свой первый гонорар, Солженицыны купили машину и 21 июня 1964 года отправились в поездку, пересекая Калининскую область по Ленинградскому шоссе. Писатель только что стал обладателем водительских прав, поэтому ехали очень медленно, с частыми остановками: в Твери, Осташкове, задержались на Селигере, в Торжке.
В Твери Солженицын встретился со своим корреспондентом… "Всякое путешествие Александр Исаевич не мыслил без того, чтобы не подсобрать литературный материал. И на этот раз не обошлось без встреч с корреспондентами. Один из них послужит позже в расширенном варианте "Круга" прототипом дяди Иннокентия", — вспоминала Наталья Решетовская. "Корреспондентом" был житель Калинина Б. В. Бажанов. Достаточно долгая и насыщенная история их взаимоотношений сохранилась в обширной переписке, начавшейся весной 1963 года. После появления в январской книжке "Нового мира" рассказа "Матренин двор" до сих пор преимущественно восторженное восприятие "Одного дня…" было нарушено несколькими негативными критическими разборами, среди которых статья Вадима Кожевникова "Товарищи в борьбе". Многих статья Кожевникова возмутила. Б. В. Бажанов написал на нее ответ в своем мартовском письме в "Литературную газету": "…кто-то вспомнил, как еще Николай 1, прочтя в газете о том, что в Петербурге сегодня плохая погода, изволил сердиться: В моей столице не может быть плохой погоды!" — и уже кто-то охвачен беспокойством: "Разве может быть у нас плохая погода?!" и встречает новое произведение в штыки".
Тверь косвенным образом присутствует и на тех страницах романа, действие которых развертывается в Шарашке. Так, в один из переломных моментов жизни Глеба Нержина (автобиографического героя Солженицына) назревает жестокая необходимость выбора между "мясом в обед, сливочным маслом утром" или "лагерем", но "размышлением, познанием жизни". В поисках мысленной опоры Нержин обратится к судьбе профессора Горяинова, от институтских лекций которого "душу осеняло нечто, как мерцание звездного неба", его сыновей, погибающих в лагере. Дмитрий Дмитриевич Горяинов-Шаховской — потомок двух тверских дворянских родов. Его отец Дмитрий Федорович владел селом Верхняя Троица, а Иван Калинин, отец будущего "всесоюзного старосты", был его крепостным. В романе воспроизводится история того, как личное знакомство Д. Д. Горяинова с М. И. Калининым спасло профессора от пролетарских "чисток".
Действие главы "Тверской дядюшка" развертывается в послевоенном Калинине. Провинциальная Тверь описана глазами Иннокентия Володина в нескольких пейзажных зарисовках.
"…В эти московские месяцы нашлось время и поехать к дяде в Тверь.
Не случайно не было квартиры на адресе, чему удивлялся Иннокентий, — искать не пришлось. Это оказался в мощеном переулке без деревьев и палисадников одноэтажный кривенький деревянный дом среди других подобных. Что не так ветхо, что здесь открывается — калитка при воротах или скособоченная, с узорными филенками, дверь дома — не сразу мог Иннокентий понять, стучал туда и сюда. Но не открывали и не отзывались. Потряс калитку — заколочено, толкнул дверь — не подалась. И никто не выходил.
Убогий вид дома еще раз убеждал его, что зря он приехал.
Он обернулся, ища, кого бы спросить в переулке — но весь квартал в полуденном солнце в обе стороны был пустен. Впрочем, из-за угла с двумя полными ведрами вышел старик. Он нес напряженно, однажды приспоткнулся, но не остановился. Одно плечо у него было приподнято.
Вслед за своей тенью, наискосок, как раз он сюда и шел и тоже глянул на посетителя, но тут же под ноги. Иннокентий шагнул от чемодана, еще шагнул:
— Дядя Авенир?…".
Солженицын сознавался, что не списывал буквально конкретного дома, что как в сознании всякого художника родился особый образ глубинной России — Твери, и, в частности, главным мотивом здесь должен был стать мотив перекошенности, изломанности судьбы человека, страны, — той истории, которая нещадно испрямлялась ложью в советских учебниках.
И действительно, 61-ая глава романа "В круге первом" выполняет функцию своеобразного смыслового излома в сюжетной линии, связанной с версией "предательства" Иннокентия Володина. Поездка в Тверь — не просто лирическое повествование о жизни в советской провинции. Иннокентий отправляется сюда с определенной целью — "додумать", "доузнать о себе". Здесь в осознании главным героем своего места в жизни происходят значительные перемены, основная причина которых — содержание откровенных ночных бесед с дядюшкой Авениром, родным братом матери Иннокентия. Причем именно образ матери, а не красного матроса отца, ассоциируется в его сознании с понятием родина. Володин едет в Тверь, чтобы понять, что он на самом деле собирается совершить — благостный подвиг или гнусное предательство? До встречи Иннокентия с дядюшкой Авениром можно только догадываться о причинах, побудивших преуспевающего советского чиновника рисковать карьерой, жизнью — не только своей… Наконец, речь заходит о границах патриотизма, в общем-то тогда и произносятся дядей слова Герцена, услышать которые Иннокентий и приехал в Тверь: "Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство? Пособлять ему и дальше губить народ?
Просто и сильно. Иннокентий переспросил, повторил:
— Почему любовь к родине надо распро…?".
Образ дядюшки Авенира очень близок к Захару-Калите, герою одноименного рассказа Солженицына. Он и создавался параллельно с пятой редакцией романа. Как Захар — смотритель и дух Куликова Поля, чудом сохранившийся осколок и кладезь его истории, так Авенир — источник правды, несущий свет — значит его имя на древнееврейском.
Почему Иннокентий Володин оказывается в Твери? Отнюдь не случайно — в местечке Рождество и всего в двух часах пути от Москвы открывается то, что в лицемерной столице никогда нельзя разглядеть — живая Россия, помнящая свою историю, жаждущая свободы.
II.
Спустя тридцать лет Солженицын вновь посетил Тверской край по приглашению губернатора Владимира Игнатьевича Платова, не скрывавшего в предвыборной борьбе своей приверженности к идеям земской власти, последовательно отстаиваемым в публицистике Солженицына. Люди, с которыми встречались Солженицыны, об этом не забывали. И обращались не только к самому писателю, а чаще к его супруге Наталье Дмитриевне. Их интересовал один и тот же вопрос — "Что думает художник о деятельности тверского губернатора". Ответ прозвучал такой: "Нам кажется, что это новый человек, не обремененный старым. Мы мало с ним встречались, но ясно поняли одно — он очень многое хочет сделать именно для простых людей, но на этом пути его ждет огромное сопротивление номенклатуры…Мы ему желаем стойкости"[*].
…Об Александре Солженицыне, как о публицисте и ораторе, существуют разные мнения. Но нельзя отказать ему в мастерстве ораторской импровизации. Прежде всего, в глаза бросаются своеобразные позы, жесты, движения художника за университетской кафедрой или общественной трибуной. Вот он резким движением приложил пядь ко лбу, на мгновение задумался, взгляд направился в глубину его сознания… Но вслед за этим ярко видимым из зала состоянием отрешенности возникает удивительный контакт с аудиторией: открытое, ясное выражение лица, направленного, кажется, навстречу каждому слушателю, едва выброшенная вперед левая рука… Не отличающийся высоким ростом этот человек не только содержательно, но и пространственно, просто по восприятию, визуально, задерживает на себе взгляд, где бы он ни был — на трибуне, на сцене зала или просто в ряду окруживших его слушателей.
Солженицыны были практически всегда очень пунктуальны - никаких опозданий. При этом в их присутствии особенно ощущалась цена времени, они никогда не позволяли себе ничего лишнего. И уж, конечно, никаких, как это бывает со многими столичными гастролерами в провинции, "неофициальных мероприятий".
В целом представление о каком-то особом эгоцентризме Солженицына не лишено оснований. Все временное, суетное в повседневной жизни он жестоко отметает. При этом в общении с людьми, я имею в виду читателей, серьезных и просто любопытных, у Солженицына выработался какой-то свой особенный этикет, с которым совершенно невозможно спорить. Он сходу способен отличить всякое бестолковое любопытство от подлинной человеческой заинтересованности.
Солженицыны - предельно самодисциплинированные люди. Это сразу же почувствовали организаторы визита писателя в Тверской губернии, сопровождавшие журналисты. Солженицыны всегда следовали строго намеченному плану, изменить который легко никому не удавалось.
Вообще удивительной выдержке и стойкости Солженицына-оратора, наверное, может позавидовать любой профессиональный артист, если такое сравнение позволительно. И хотя к концу семидневной поездки по отдаленным уголкам губернии невозможно было не устать, во внешнем облике Солженицыных об этом ничего не напоминало. Хотя выдержать пришлось не мало — не только безобидный интерес и пристальное внимание… Солженицыных никто в Твери преднамеренно не охранял, никаких телохранителей не было — полная открытость и доступность, которой мало злоупотребляли из уважения к Александру Исаевичу. Его слушали, и слушал он. Ни в какие дискуссии не вступали, скорее, пытались прислушаться к друг другу, и, как всегда, попытаться понять, найти ответы на вечные русские вопросы: как быть? что делать?
Встреча в библиотеке Тверского государственного университета началась 6 сентября в половине третьего после обеда. Ненадолго задержавшись у выставки иллюстраций из журналов прошлого века, Солженицыны прошли в зал. …Журналисты, аплодисменты, Gaudeamus в исполнении студенческого хора…
"Друзья мои, я предлагаю вам, чтобы наша с вами сегодняшняя встреча избежала двух крайностей: одна крайность - чтобы я говорил какую-нибудь речь, доклад. …Не будет ничего готового, я не приезжаю с готовой речью. Но и вторая крайность - вы задаете вопросы, а я отвечаю: вопрос - ответ, вопрос ответ - это тоже крайность. Пресс-конференции я тоже не провожу. Наша с вами встреча, так как я их проводил в самых разных аудиториях, великолепно себя оправдывала - это беседа.
И беседа вот как строится и в чем состоит. Ведущий будет приглашать желающих - кто хочет взять слово. Вы выступаете и говорите минутки три-четыре, о чем хотите, любые вопросы, идеи, которые вас занимают, волнуют, пугают, тревожат или вызывают надежды, соображения, какого угодно масштаба - вашего местного или нашего общероссийского, или общемирового осмысления жизни и еще о чем-то. Вопросы задавать не запрещено… То, что вы скажете, уже вызовет у меня отклик. Я буду сейчас только исключительно секретарствовать …Я буду молчать, а вы говорите совершенно свободно. Если я буду каждому отвечать, у нас получится дробность, которую невозможно охватить.
…Здесь много молодежи, ее мнение мне особенно важно и интересно, потому что все мнения современников мне важны, всех соотечественников моих. Но молодым предстоит, это ясно, наше будущее, и поэтому их вопросы, тревоги или установки и мнения твердые сформировавшиеся, это уже рисунок нашего будущего, это уже будет нам немножко показывать, что нас ждет — какие направления. Так что, пожалуйста, давайте чувствовать себя совершенно нестесненно. Эти три-четыре минуты вы скажете, а потом у меня бывало много выступающих — бывало двадцать человек, бывало и тридцать человек. Нестесненно говорите, пожалуйста, для меня это очень важно. Я потом все эти данные обрабатываю, располагаю по картотекам. Так что, когда где мне предстоит выступление или беседа важная, я уже обращаюсь к этой картотеке…С этим я являюсь представителем той части огромной аудитории, которая не может вместе со мной туда попасть".
Подобным образом свои сентябрьские университетские встречи Солженицын начинал везде — в Ростове (20 сентября 1994 года), в Саратове (13 сентября 1995), в Твери (7 сентября 1996) Солженицын "пришел больше слушать нас, чем говорить сам". В этом заключена особенная роль писателя, вернувшегося в свободную Россию, чтобы, вслушиваясь в разноголосицу вырвавшегося из-под гнета идеологии народа, вместе с ним разобраться, а может быть подсказать и даже указать ему что-то с высоты пережитого.
Сама форма подобной беседы скрывает в себе множество неожиданных поворотов и ситуаций, которые ожидают оратора. Солженицын не боится полностью передать инициативу в зал. С точки зрения психологии восприятия этот прием чреват двумя последствиями. Во-первых, отечественная аудитория второй трети девяностых годов все больше отличается определенной пассивностью — желанием слушать, получать ответы, а не искать их. Во-вторых, публицисту надо быть достаточно уверенным в себе, чтобы в завершении беседы придать словесному разнобою целостный смысл. Солженицыну это всегда удается, даже, несмотря на одну отмеченную Натальей Дмитриевной особенность беседы в alma mater: "Александр Исаевич очень зависит от интервьюеров, когда дает интервью. Если в нем есть чего-нибудь живое, то и интервью получается гораздо интереснее. Сегодня, к сожалению, разговор шел как-то вяло, и это чувствовалось. Бывало и лучше…".
На встрече в университете Солженицын ожидал услышать голос студенчества, но разговор сложился несколько иначе: выступала профессура — о своих работах, посвященных Солженицыну, об успешной коммерческой деятельности новых отделений и специальностей. Кто-то задавал вопросы, кто-то выражал восхищение. Солженицын явно чувствовал свой интерес неудовлетворенным, вновь и вновь в промежутках между выступлениями обращался к молодой аудитории, к студентам: "Совершенно свободные темы, совершенно, может быть, неожиданные для зала — у кого-то в груди вот так стукнуло — ну сейчас, хоть и никто не ожидает — скажу. Вот это будет настоящая беседа — все равно, что бы мы седели за столом, разговаривали. Это самое интересное, а что же я вам буду бубнить…".
Но зал почему-то насторожился, возникали долгие "театральные" паузы… Минута, две… Солженицын молчит, ждет. Выручил тверской поэт Евгений Карасев, и со свойственной своим стихам жесткой откровенностью начал: "Я вышел потому, что смелых не оказалось…". "Да…", — с улыбкой пытался снять напряжение ведущий. В ответ Карасев выдержал паузу, он говорил серьезно и, обращаясь больше к залу, как и просил Солженицын.
"Творчество Александра Исаевича Солженицына произвело на меня огромное впечатление. Я сам провел в заключении двадцать лет. И когда прочитал произведение "Один день Ивана Денисовича", был поражен тем, как можно писать о том, что вокруг тебя, что видишь, что слышишь. Для меня тогда это было вообще запретным, и я попробовал так писать - стихи. Писал пятнадцать лет — всё в стол. Прошло пятнадцать лет, я принес их в "Новый мир" и показал. Там прочитали и говорят: "лет пять дадут…". После этого я снова как бы спрятался… И вот уже недавно послал свои стихи Олегу Чухонцеву, описал все, как было. Чухонцев ответил: "Ваши стихи оценены высоко, стихи, за которые ни одного года не давали, мы просто не печатаем". И напечатал…".
Когда говорят о какой-то учительской (морализаторской) интонации публицистических выступлениях писателя, забывают, что если чему Солженицын и учит, то прежде всего умению слушать — понимать.
Солженицын-публицист — во многом явление парадоксальное, выпадающее из общепринятых рамок, которые, казалось бы, и обеспечивают успех этого жанра. Так, например, интересно, что Солженицын в своих выступлениях пред публикой не боится повторов — в разных регионах России он часто говорит те же самые слова. У Солженицына много таких сквозных тем, одна из которых — обличение коммунистической идеологии. "Коммунизм не переродится никогда, он всегда будет являть человечеству смертельную угрозу. Это — как инфекция в мировом организме: как бы она ни притаилась — она неизбежно ударит заражением", — писал Солженицын в статье для журнала "Тайм" "Коммунизм: у всех на виду — и не понят.
С этого началась и речь писателя в университетской библиотеке. "…Вернемся к самому первому выступлению — не потеряли мы, Россия, какой-то важной возможности, почему пошло все так плохо? Да, выход из коммунизма произошел у нас почти во всех отношениях самыми худшими, нелепыми, неудачными путями".
После встреч к Солженицыну обыкновенно выстраивалась длинная очередь поклонников за автографами. Подписывал он только свои книги и сколько угодно — "пожалуйста, хоть три, хоть четыре". Но однажды в университетской библиотеке писатель сделал исключение… За месяц до приезда Солженицына хозяйственный отдел стал распределять нечто вроде талончиков — кусочки бумаги с гербовой печатью и подписью. Заветный билетик достать было не так-то просто… И вот этот кусочек бумаги принес на подпись какой-то старичок-ветеран. "А что это такое? — недоуменно спросил писатель, — вы меня толкаете на то, что я не делаю. Вы знаете, я, уважая ваш возраст, вот просто так поставлю здесь… Написать больше ничего не могу". И подписался, как всегда, короткой росписью — "А.С.".
7 сентября Солженицына ждали в областной библиотеке им. М. Горького. Эта встреча, по первоначальному замыслу, как признавался художник, должна была быть "ближе к книжному делу и литературе". Повидавший немало современных литературных знаменитостей, зал библиотеки был совершенно переполнен. Люди с трудом умещались между рядами столов, на подоконниках, в проходах и просто у подножия кафедры. Но встреча, как обычно, вылилась в острый разговор о проблемах современной России — самоуправление, взаимоотношения провинции и центра, школа, учебники, иностранные проповедники, бедственное положение русского языка и многое другое…
В этой шестидневной насыщенной поездке Солженицыных по Твери особая роль принадлежит и супруге писателя — Наталье Дмитриевне. Ее постоянно окружали люди, обращались преимущественно со словами благодарности, преподносили скромные сувениры, за разговорами иной раз обнаруживались общие связи, знакомые… Велика Россия, а боль и радость у всех общая. Она терпеливо выслушивала каждого, и удивительно, что при разности характеров ее назойливых собеседников каждый уходил с чувством удовлетворения. Да, едва была заметна усталость от недельного путешествия, но более всего были заметны и женское мужество и огромные внутренние силы, и умение владеть ими и распределять их. Эта скромная и в то же время элегантная писательская жена, хотя и держалась все время в тени своего гениального супруга, очень располагала к себе. Ее обременяли бесконечными просьбами, часто практически невыполнимыми, а ей удавалось объяснить все, иногда и отказать так, что это выглядело верхом вежливости.
После встречи в библиотеке имени Горького, когда уже все разошлись, на вопрос о цели писательства Солженицын отвечал: "Сейчас говорят так некоторые поэты и писатели: а я, мол, никому ничего не должен. Врешь! Ты должен тому — с большой буквы, кто - с большой буквы дал тебе талант, а если таланта нет — другой разговор. А то…Он никому ничего не должен, он только самовыражаться, из чистого честолюбия. Вот я беру — и самовыражаюсь, ну а, может быть, у него в голове ничего нет, а он самовыражается. Не надо самовыражаться".
Не прошло и полгода после посещения Солженицыным Тверского края, как впечатления о пребывании на "тверской скудной земле" дали свои плоды. Солженицын вернулся к жанру прозаической миниатюры, с которой, собственно, и началась в самом конце 50-х годов его литературная карьера. Цикл "Крохотных рассказов" продолжился несколькими новеллами, которые Солженицын прислал в журнал "Русская провинция", шестой год издающийся в Твери, а уже потом опубликовал в "Новом мире". Один из них — "Колокольня" — обязан появлением полузатопленной Калязинской колокольне, известной по множеству фотографий, фильмов, картин и стихотворений.
"Кто хочет увидеть единым взором, в один окоем, нашу недотопленную Россию — не упустите посмотреть на калязинскую колокольню.
… и для всех, кто однажды увидел это диво: ведь стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет, нет, всю Русь до конца не попустит Господь утопить…".
Что же десятилетия? Века не изменят, не сломят величие русской земли, прирастающей ее глубинными краями. "Нутряной", "кондовой" Россией зовет этот край Солженицын, и нигде, кроме как именно здесь, не видит источников возрождения его…
"…И в этой запущи у покинутых тут, обманутых людей нет другого выбора, как жить. И жить — здесь".
[*] Все цитаты даны по аудиозаписям В. В. Кузьмина
© Кузьмин В. Солженицын в Твери // Русская провинция. 1998, № 2.
