Осенник горизонты Михаила Рысенкова

Рысенков М. Августовский воздух.: Стихи. - СПб., 1999. - 48 с., 500 экз., ISBN
5-93346-003-6

Художественная манера Рысенкова, живущего и работающего на тверской земле, недалеко от Торжка, непосредственно соотносится со стилистикой раннего есенинского стиха, в которой влечет особое художественной настроение светлой грусти, свойственное ее лирическому герою.

На душе загадочно светло,

Маленькая жизнь склонилась к вечеру.

Странное поэта ремесло

Я освоил так, от делать нечего...

Чистая есенинская тревога оказывается изрядно разбавленной серой хандрой совершенно другого мира и другой эпохи. Будто прозрачная радость "соломенного гения" была пережита автором не туманным утром на выгоне в заливном тверецком лугу, а за партой сельской школы, легко сорвавшей нравственные и культурные засовы с тяжелых дверей, некогда скрывавших от человека русской деревни мутный мир городской цивилизации.

Может, в Павловском парке... Стучат, пролетая, вагоны.

Сон, похожий на явь, или явь, превращенная в сон.

Пить горячий глинтвейн и скитаться по пыльным музеям,

И ненужную лекцию слушать в душистом тепле...

...Нет, все-таки поэтический дар Михаила Рысенкова рожден не книжным пространством русской поэзии, разорванным разнообразными течениями, направлениями и школами. В его стихах – один образ чистой среднерусской деревни, хотя и подернутый тленом духовного и физического разрушения: "...Догнивают избушки, чихая дымком...", "Трава влажноватая фосфорична // Что можно накликать? // Какую беду? // Нынче беда привычна...", "...Мне дорога в рай - // Это тоже ад". Мотив разрушения, падения в духовное небытие развивается во многих стихотворениях Рысенкова. И нельзя не обратить внимания на то, что, по крайней мере, метафорически герой этой поэзии находит вполне отчетливую альтернативу разрушению души. Умереть можно по-разному: упасть оступившейся душей в зеленый пруд ("Вспоминать, не знаю, надо ли?") или отгореть, исчезнуть пылающим закатом ("На душе - раздрай..."). Вообще название сборника через его содержание приобретает совершенно конкретный и неожиданный смысл. Золото, багрянец, малиновый закат, зарево, пожар – пожар в душе, в сердце, предчувствие гиены огненной – "Все ближе пожар // Огневого проклятого года..." ("Заря догорает..."). "Августовский воздух" - горячий, дрожащий от пламени... И вдруг резко, как кажется, немотивированно в огненную поэтику горячих красок врывается иная цветовая струя: белая - снеговая, зимняя - спешащая вслед за осенью.

...Да и мы не минуем в итоге

Креста над могилой, и так это странно и просто:

По белой дороге, по белой, по белой дороге...

Оказывается, что поэтическая мысль Михаила Рысенкова, поэта, безусловно, отличающегося яркой индивидуальностью, всего лишь шла за привычной дорогой человеческой жизни - от утра к вечеру, у порога которого непременно всколыхнется в памяти какая-нибудь незначительная деталь и вернет былое. И на удивление соединение красного и белого, огня и снега, может родить такое простое и легкое впечатление, наверное, только в русской поэзии.

...В избе уют мышиной норки.

Блестит окошко сквозь пургу.

И мандариновые корки –

Кусочки детства на снегу.

© Кузьмин В. Осенние горизонты Михаила Рысенкова [рецензия, М. Рысенков «Августовский воздух», С.-Петербург, 1999] // Тверская Жизнь. 1999, 5 ноября.