Поэт без биографии

К 75-летию со дня рождения Валентина Соколова (З/К)

Лучший русский поэт ГУЛАГа Валентин З/К прожил жизнь свою в слове и лагерных муках – без имени и фамилии. Не осталось жизнеописания, и из стихов – лишь самое малое...

Тверитянин Валентин Соколов из тех немногих людей творчества, которые небезразличны к внутреннему голосу совести. Их души и сердца, звучащие в полную силу, – горький упрек обывательскому безразличию и приспособленчеству. Они ненавистны убогой толпе, которая, в своем жизненном и духовном бессилии, вешает на них ярлык сумасбродства и сумасшествия, как это было с Чаадаевым и Радищевым в золотой век отечественной словесности. ...Как это было с десятками тысяч искренних и смелых творцов в веке ХХ, как это продолжается и сейчас.

Говорить о биографии Валентина Петровича Соколова бессмысленно... Родился; а что дальше?.. Не учился, отечеству не служил, детей не родил, трудовых подвигов не совершал. Что делал? Сидел... сидел... сидел – ровно тридцать лет. Умер... В психушке 7 ноября 1982 года.

Поэт без биографии – с судьбой большой в легендах и зэковских историях о встречах с ним и редких фактах ранней долагерной жизни.

Впрочем, и здесь, у истока, на Максимкиной горе, откуда и пошел Лихославль, среди уютных дворянских особняков, в которых к тому времени уже прочно обосновались коллективные артели да пролетарские коммуны, осталась теперь от его жизни – народная молва.

Мол, писал стихи с детства, так просто – в суете быта... Ходил в школу. В те времена в двух лихославльских школах преподавала языки, в том числе немецкий, умирающая Нина Иосифовна Панэ (1878-1948), внучатая племянница Александра Сергеевича Пушкина. Факт этот вспоминается непременно в попытках объяснить истоки выдающегося литературного таланта, погребенного под веригами лагерной жизни.

Валентин Соколов превратился в символ лагерного творчества еще при жизни: «Здравствуй зона, // Ты – глоток озона». Эти строки стали для многих его лагерных слушателей главной темой творчества поэта. ...Но как бы не прикипели душа и тело к лагерному быту, пространство за пределами колючей проволоки тоже было в рамках поэтического кругозора Соколова. Помимо стихов яростных, грозных, у него много текстов – искренних и нежных в своей изобразительной прозрачности. Иначе говоря, поэтический космос Соколова гораздо шире лагерной зоны, взгляд поэта пронзает мир насквозь – во всем многообразии его красок, эмоций, запахов и звуков. Сквозь лагерный плен взор его лирического героя выходит в эфиры, которые неподвластны силе иной, кроме как божественной.

...Чтобы видел родной городишко

В день весенний, в базарную людность,

Где, кому окрыленную юность

Подарил сероглазый мальчишка;

Чтобы та кареокая Рита,

Как и прежде, безумно влюбленной,

На безмолвных, на каменных плитах

По ночам обнимала колонну.

(«В жизни лагерной...»).

Особенно в стихах начала 1950-х годов, когда между двумя первыми сроками Соколов работал на шахте в Ростовской области, у него можно найти много стихов, навеянных еще тверской юностью сороковых. И тут обнаруживается много образов и символов, которые есть, например, и в поэзии другого лихославльского поэта – Владимира Соколова.

Это не только «паровозные гудки» и «перестук колес». В образной и эмоциональной структуре стихотворения Валентина Соколова (З/К) «Над переулком сумерки струились...» (1951) очень много общего с текстом Владимира Соколова «Вечер на родине» (1951), да и написаны они в одно время.

...И чувствовать, что у тебя в ладони

Такая маленькая нежная рука,

Что только двое нас в большом пустом вагоне

И жизнь, в конце концов, прекрасная и легка.

(В. З/К).

...Все-все заснуло. Только эти двое

Идут себе куда глаза глядят.

...Чтоб быть счастливым – тысячи причин.

И ночь тиха. И путь конца не знает.

(В. Соколов).

1950-е годы – недолгое время свободы, легких и ярких чувств и увлечений.

...По весне пестрей девичьи платья,

Девушки румяней и круглей,

И зовут в просторные объятья

Магистрали липовых аллей.

(«По весне мой город моложавый...»).

Это очень простые строки о юношеской привязанности, с прозрачной, но глубокой символикой, необходимой для качественной любовной лирики. Девушка – в объятьях аллей, девушка – бокал вина, девушка – тело звезды, небо – его пьешь в одиночестве без остатка...

Бокал был выпит, хрупкое стекло разлетелось осколками воспоминаний о юности светлой и свободной.

Со временем, к началу 1960-х, поэзия Валентина Соколова наполняется новыми смыслами. Он начинает писать на особом языке, который рождается в лагере в тесном переплетении жаргона и языка высокой поэзии. Взгляд поэта, брошенного на самое дно жизни, обращается в сторону чистого неба... Микрокосм каждого стихотворения разрываетcя на две вселенной пропастью противопоставления тьмы и света, земли и неба, Ада и Рая: «...До утра горит свеча // Но темно в моей крови...», «Темновато. Привык к темноте...», «Я иду по кромке // Ночи и судьбы...», «В отточиях // Черных поставленных ночью // Страшно...». Так цитировать тексты 1960-х можно бесконечно.

Пока, наконец, яркая звезда, от невыносимой боли срывается с небес на землю...

В наших огромных лесах

Жмет душу зелеными лапами страх...

Словно конь под уздцы,

Словно конь под уздцы

Лижет черный огонь

Голубые дворцы.

Словно конь под уздцы,

Пламя выше голов.

И бегут мертвецы

От живых рукавов

На базар, на базар

Потянулись ряды

Через рты и глаза

Блеск падучей звезды...

Так упала и разбилась о грешную землю, о бездушие и трусость плебейскую звезда жизни Валентина Соколова.

© Кузьмин В. Поэт без биографии: 75 лет Валентину Соколову // Тверская Жизнь. 2002, 2 авг.