Цена времени

О поэзии Сергея Черного

Жизнь – без начала и конца.

Нас всех подстерегает случай.

Над нами – сумрак неминучий,

Иль ясность божьего лица.

Но ты, художник, твердо веруй

В начала и концы. Ты знай,

Где стерегут нас ад и рай.

А. Блок. ВОЗМЕЗДИЕ

В наше время поэтическое слово легко и просто вступает в жизнь. Стихи льются на землю то потоком осеннего дождя, доводящим до исступления бесцветным однообразием и неспешным ритмом, то вскипают общественным морем, мгновенно откликаясь на множество жгучих вопросов современности.

Ныне много случайных стихов. Кажется, почему-то больше, чем было. Не потому ли, что обесценилась жизнь, стала короче; и в стихах уже каждый спешит не опоздать – явиться миру в своей внутренней красоте. ...Спешит, а жизнь еще не состоялась.

Другие стихи у Сергея Черного. Он – крепко спаян с нашим временем, его яростным ритмом, но он знает и цену этого времени: он постиг, пропустил через самое сердце его хронологию – "Хронологию боли"... Поэма, давшая название книге, – только часть уже осуществленного художником замысла: осмыслить историю России из современности.

Поэтический принцип построения этой своеобразной исторической вертикали, проникающей в глубину отечественной истории, образно сформулирован поэтом в стихотворении "Музыка взгляда".



...А дальше

вертикально вверх,

насколько хватит сил твоих

и взгляда,

и первородный грех,

и неизвестность рая или ада...

Переступи порог,

оставив за спиной черту,

в нас разделившую,

что было

и что будет.

Шагни вперед...



Символ лестницы-вертикали (дороги к Богу, к Храму) возникнет и во вступлении к самой поэме: "В ненастоящем-виртуальном // живем с повязкой на глазах. // Мешает вверх по вертикальной // нам наш горизонтальный страх...". Здесь обнаруживается и характерный пространственно-временной сдвиг в поэтическом видении художника: настоящее – эфемерно, призрачно; открыта и доступна объективному взгляду только историческая вертикаль.

При этом "Хронология боли" – вовсе не поэтический эпос: в координатах такой поэзии нет ни того, что было (последовательного исторического факта), ни того, что будет (необузданного вымысла). Конечно, Сергей Черный остается корректным в обращении с историческим материалом, но это не осторожность хроникера или летописца. По исторической вертикали скользит, проникая в суть времени, взгляд нашего современника – поэта. Поэтому линейная историческая канва ("...Раскольники", "1896 год. Коронация", "Предсказание" (9 января) и т. д.), объективно восстановленная Черным в первой части "Хронологии...", вскоре разрушается многочисленными временными наплывами и ретроспекциями. Повторим, что перед нами не традиционный лиро-эпос – художественная целостность создается здесь категориями иными, чем, например, время и пространство. Время здесь дискретно и разорвано экзистенционально: как разорвана связь времен вообще. А соединяется оно интуитивно, иногда просто по созвучию – как это может увидеть только поэт, понимающий внутренний музыкальный смысл слова: "...от Рублева до Врубеля...", "...от конька-горбунка Ершова // до лошадей Большого...", "...от тишины исповедальни в храмах // до костылей в шпалах БАМа...".

Прием совмещения несовместимого – демонического Врубеля и возвышенного Рублева, "былинных Боянов" и "буянов вчерашних", шапки Мономаха и шутовского колпака, простонародного конька-горбунка и элитарного Большого... – выдает внутреннюю диалогическую напряженность поэтического текста Черного. В него врываются мотивы и напевы русских песен, голоса исторических персон - от вождей ("...булыжник – оружие пролетариата") до писателей, реминисценции из литературных произведений ("...нет правды на земле, но нет ее и выше" – А. Пушкин "Моцарт и Сальери") и т. д. В результате образ "Руси мозаичной" – итог исторической вертикали, созданной поэтом, возникает много раньше одноименной завершающей части поэмы.

Поэтическое осмысление событий рубежа XIX–XX веков невозможно без вольного или невольного обращения к предреволюционной поэзии Александра Блока. Один из фрагментов поэмы так и назван – "Возмездие", хотя если он как-то и соотносится с Блоком, то только ассоциативно – и, прежде всего, с "Двенадцатью". Параллель с "Возмездием" сложнее – и обнаруживает себя очевиднее в композиционном замысле, представлявшемся Блоку "...в виде концентрических кругов, которые становились все уже и уже, и самый маленький круг, съежившись до предела, начинал опять жить своей самостоятельной жизнью... <...> такое ритмическое и постепенное нарастание мускулов должно было составлять ритм всей поэмы"[1]. Вертикальный взгляд в поэме Сергея Черного достигается сходными приемами. Вероятно, что не случайно при всем метрическом разнообразии "Хронологии..." Черный очень часто переходит на ямб, упругой волне которого отдается и Блок в "Возмездии". Только ритм физического и духовного труда, которому, с точки зрения Блока, наиболее соответствует именно ямб, прерывается у Черного сильными судорогами (результат боли), в том числе ритмическими, и превращается в маршевый хорей "Двенадцати". Эти кольца боли всплесками пересекают российскую историю. Отсюда раскрывается и смысл названия поэмы – "хроно–логия боли": слово о временах боли, или точнее, учитывая православную символику, пронизывающую текст, – Время ("хронос") Душевных ("логос") Мук ("боль").

Аллюзии из Блока становятся еще более очевидными, когда бич ямба с первой же строки главы "1917 год" резко переключается на ритм "Двенадцати" и возникает множество не только интонационных, но и непосредственно лексических и образных заимствований. Впрочем, великий поэт здесь уже сам назван в поэме.



...Русь Незнакомки Блока

С прощальным взглядом на зарю.

Вставал семнадцатый отмщеньем из окопов

Войной царю.



1917 ГОД

Голод,

голод,

голод,

голод.

Холод,

холод,

холод,

холод

Звук металла по стеклу.

Бабы,

плачущие в голос...



Сергей Черный при всей приверженности к неожиданным резким ритмическим и звуковым переходам, остается предельно строгим к главному – к рифме. Лесенка Маяковского строится у Черного на смелых, но очень точно подобранных созвучиях, расположенных на изломах строки. Такой прием легко позволяет преодолеть грозящее большим поэтическим текстам интонационно-ритмическое однообразие. Многие фрагменты "Хронологии..." вообще наполнены отчетливым звуковым фоном, в котором разборчиво прослеживается звуковой образ ключевых в сознании художника понятий и образов, например, России.



От Рублева

до Врубеля.

В ребрах

Бог,

а душа в срубах

церквей топором срубленных

без единого в них гвоздя.

Русь

смотрится в озера синие,

как в зеркала...



В соборе многообразных интонаций "Хронологии..." – маршевых, песенных, танцевальных – все-таки особенно выделяется молитвенный тон обращения к Богу: "Заклинаю Господи, смилуйся // над теми, чья совесть чиста... <...> Помоги мне Господи, выжить, // коней войны осади...". Он явственно присутствует, например, как во вставном фрагменте "Плачь рядового не его лейб-гвардии императорского полка", так очень часто и в речи, воплощающей авторское слово. В нем, в свою очередь, в молитвенный тон постепенно проникают гимнические интонации, прославляющие Отечество. При всем обличительном трагическом пафосе в изображении темных страниц истории Российского государства, позиция Черного-поэта и гражданина выражена в поэме несколько раз до предела отчетливо.



Смысл не в грехе, но в покаянии.

Дом начинается с крыльца...



Поэтому закономерно из пронизанной судорогами поэмы – от боли, от русского бунта, от большой крови, от кумача, смуты и самозванцев – Сергей Черный приходит к, кажется, тривиальной апологии малой родины – с песочницей, липовым чаем и смородиновым листом. Впрочем, здесь же, уже в самом финале, он неожиданно возвращается к двойственной евразийской концепции исторического предназначения России. Она – и вечная птица Феникс, возрождающаяся из пепла, и Сфинкс, задающий миру загадку.

Российская империя – тот мир, который Сергей Черный воскресил в "Хронологии боли" живою любовью к своей земле нашего современника. Ниспровергать ему некого, боготворить подчас не за что, остается одно – уважать, внимать, слушать.



Не бывает жизни много.

Бывает мало и одной.

Мы слушаем и отвечаем Богу,

ему ответствуя перед самим собой.



В этой авторской позиции намеренно форсируется "очеловечивание жизни", способность в вечном видеть бренное и наоборот. Такое парадоксальное свойство – мощный двигатель поэзии Сергея Черного.



...Мне настоящее петь

в нескончаемо вечном,

наделяя и жизнь, и смерть

чертами лица человеческого.

("Мне на земле стоять...")



"Я хочу делить с тобой все!" – обращался Черный к женщине в стихотворении, давшем название одному из первых его поэтических сборников "Август уходящих женщин" (Тверь, 1993). В новых стихах этот мотив продолжает развиваться, и образ и сила женской красоты становятся для поэта уже определенной нравственной мерой.



Честь и достоинство действенны.

Не прибавить к ним, не отнять.

Это как девичья девственность,

ее можно лишь потерять.



Наконец, происходит сакрализация этого великого чувства, вершащего человеческие судьбы.



...Очищение души,

как свет

свечи перед иконой.

Все, что делается по любви,

непререкаемо законно.

Любовь –

это свет.

Свет –

это Бог...

("Евангелие от Любви")



Черному как сильному поэту свойственны и глубинная диалогичность стиха, и открытая эмоциональность, и подчас яркий драматический накал... Все это позволяет художнику достаточно смело, с характерным публицистическим пафосом, обращаться к осмыслению вечных тем с философским "размахом". На одной из таких тем – гений и злодейство – авторский взгляд сосредоточен в стихотворении с сюрреалистическим названием "Размышления во время разглядывания рисунка на лунных обоях". Свежий образ "надпиленной струны" и святой доброты, попранной грязными ногами, найденный Черным в "Размышлении...", станет отправным мотивом целого произведения – "О скрипке, о мертвой девочке Ассоль и о сапогах с коричневым скрипом".



Пожары в древнем Риме,

распятье под ногой.

И скрипка Паганини

с подпиленной струной...

("Размышления...")



Первая струна

оборвалась уже в самом начале концерта.

Надпиленная она выстрелила в спираль,

пробив на лице его кожу...

("О скрипке...")



И так происходит довольно часто, в том числе и в поэме "Хронология боли": оригинальные образы, мотивы, символы эксплуатируются художником до самого последнего внутреннего предела. Благодаря внимательному отношению Сергея Черного к изобразительным инструментам поэзии, его стихи насыщены глубокими смыслами так же, как хорошая философская проза. В них явственно присутствует ощущение мгновения и меры вечности, осознание цены жизни и непостижимости бытия.

Черный воссоздает в стихах утонченную ткань катастрофического русского быта (прошлого – "Хронология боли" и настоящего, о чем можно было бы говорить отдельно: см. стихотворения "Один день и вся жизнь", "Апокалипсис" и др.). Но более всего дороже то, что, вопреки подчас непроглядным интонациям, novissima verba[2] в этой поэзии всегда звучат светлой молитвой, обращенной к Богу. И это главное, что делает стихи Сергея Черного стихами.

Из настоящего в будущее – нет дороги, а из прошлого в будущее – прямой, но суровый путь.

Владимир Кузьмин

[1] Блок А. Возмездие. Предисловие // Собр. соч. в VI т., т. III. М., 1971, с. 188-189.
[2] Последние слова (лат.) – Прим. ред.

© Кузьмин В. Цена времени. О поэзии Сергея Черного. Предисловие // Черный С. В. Хронология боли: стихи и поэма. Тверь: Русская провинция, 1999, с. 5-15.